Читаем без скачивания Опрокинутый мир - Кристофер Прист

— Где тебя высадить?

Его голос звучал резко и отчужденно.

— А где угодно. В общем-то, это не имеет значения.

— Ты хочешь, чтобы я высадил тебя здесь? Прямо на обочине?

— Место не хуже любого другого.

— Ну и что же ты потом собираешься делать?

Энди, ты пойдешь со мной. Все, что ты видишь вокруг, нереально. Я не могу тебе этого сказать, и ты бы мне никогда не поверил, но мы находимся на краю, там, где реальность кончается. Где Абилин? С минуты на минуту ты задашь мне этот вопрос? Мы едем уже полчаса, а машины впереди все те же, и сзади все те же, и Абилин ни на дюйм не приблизился. Мы никогда до него не доедем, потому что его нет в сценарии. Потому что мальчонка, клепавший сценарий, не озаботился его вставить. Эта дорога все уходит и уходит вдаль, к тому пределу, где кончается машинная память. Мы не можем ехать туда, потому что на самом крае нет вообще ничего.

Все еще злясь на нее. Энди затормозил машину. Та выкатилась на обочину, подняв густое облако пыли. Песня Стиви Уандера закончилась — три тихих аккорда, а потом тишина. Мимо один за другим проезжали автомобили. Их моторов не было слышно, и шелеста покрышек — тоже.

— Так ты сюда, что ли, хотела?

— Нет, Энди.

— А куда? Чего ты хочешь? Куда ты хочешь попасть?

Энди Энди Энди.

— В Финляндию, — сказала она и вспомнила аббревиатуру LIVER.

Она была голая, а Энди был на ней. Его нога проскользнула между ее ног и нежно прижалась к расселине, его сильное волосатое тело обнимало ее, покрывало ее всю, сладким и проворным грузом прижимало ее к сиденьям. Его рука лежала на ее груди, пальцы любовно ласкали сосок. Его губы льнули к ее губам, кончики их языков легко, чуть касаясь, скользили один по другому. Она ощущала запах его волос, его тела. Они лежали на импровизированной кушетке, в которую превратился ряд из трех мягких сидений, когда они подняли подлокотники; они занимали ее всю, без остатка, но стоило им хоть слегка изменить положение, их локти и колени ударялись о жесткие нижние поверхности подлокотников.

Когда Энди сильными ритмичными толчками вошел в нее, она изогнула спину и перекатилась на бок, так что теперь он лежал рядом с ней. Овальный иллюминатор был прямо над нею, и она стала понемногу, с каждым толчком Энди, подвигаться и немного поднимать голову. Вскоре она могла уже смотреть сквозь стекло иллюминатора на землю, где медленно и плавно, словно в бреду, проплывали деревья и озера. Рокотали мощные турбины, на серебристом крыле отсвечивало низкое предзакатное солнце. Самолет кренился и закладывал виражи, устремлялся вниз и на бреющем полете проносился над озерами, следовал за извилистым течением рек, вскидывал нос и проносился над горными кряжами, бесконечно вперед, где лишь вода и деревья, серебро и зелень, прорезая безмятежный воздух, устремляясь к пределу, где кончается память и жизнь начинается заново.

РАССКАЗЫ

В перигелии

В кондиционируемой тишине кабинета Джейсон Фаррелл ощущал звон пружины где-то в спинке своего вращающегося кресла из черной кожи. В болезненной ясности утреннего похмелья Фаррелл слишком остро чувствовал этот звук — единственное нарушение совершенства этой пустыни из стекла и пластика.

— … с другой стороны, — говорил сидевший напротив через стол мужчина, некий мистер Эдвард Ло, как предусмотрительно значилось на табличке двери его кабинета. — С другой стороны, мы можем просто выдать вам единовременно крупную сумму денег вместо пенсии и покончить на этом.

— Да, — сказал Фаррелл.

— Ну, так что вы предпочитаете?

Фаррелл изо всех сил старался сосредоточиться. Сейчас на карту поставлена его карьера, а решение принимали кабинетные гражданские вроде этого.

— Я не понимаю, почему меня необходимо отстранить от полетов, — сказал он. — Я вполне восстановил силы и в такой же форме, как тот, что идет следом за мной. Ведь мои физические данные хороши, не так ли?

На столе у Ло лежала аккуратная стопка документов, на которой покоилась его ладонь. Пальцы медленно постукивали по бумаге.

Он кивнул:

— Ваши физические данные в порядке, но я боюсь, этого не скажешь о психических. Похоже, эта авария обострила одну-две скрытые мании, отразившиеся на манере поведения.

— Что за чертовщину вы несете? — резко наклонившись вперед, спросил Фаррелл, требовательным тоном.

Ло холодно взглянул на него.

— Если вам нравится перевод на обыкновенный язык, — вы слишком много пьете.

— Я не у дел уже шесть месяцев. Вы ожидали, что я буду жить на молоке?

— Мы не интересуемся следствиями, капитан Фаррелл. Нас заботят причины. Неоспорим факт, что на протяжении двух недель после выписки из военного госпиталя Альянса вас дважды арестовывали за нарушение порядка. Помимо явного пренебрежения законнностью, ваши периодические запои свидетельствуют о развитии алкогольных наклонностей.

— Это вздор, Ло, — сказал Фаррелл, — но, Бог с вами, я действительно пью гораздо больше, чем прежде. Стоит мне приступить к полетам, и я завяжу с этим.

— Дело не только в выпивке.

— В чем же тогда?

Ло взял в руки верхний документ из стопки и просмотрел его. Потом отложил в сторону и взял второй.

— Реакции вашей нервной системы упали до 170 по шкале Корнелиуса. Требуемый для космических пилотов минимум равен 210. Развивается слабый астигматизм зрения. Сейчас оно едва выше 97 %. У пилота должно быть 100 % зрение. Поверхностный электрозаряд вашей кожи при адреналиновом возбуждении недостаточен: более чем на единицу меньше нормы. Рейтинг пассивности резко упал, а коэффициент агрессивности поднялся почти до 72. Хотите услышать что-то еще?

— Есть что-то еще?

Ло медленно кивнул.

— Как пилот вы кончились, Фаррелл.

— Но, черт побери, вряд ли это моя вина.

— Мы вполне отдаем себе в этом отчет. Ваш случай стал предметом массы дискуссий. Финансово Альянс готов щедро вознаградить вас, но большего сделать не может.

Фаррелл снова откинулся на спинку кресла, недоумевая, почему не догадывался, что это может случиться. Бог знает, сколько уже было предупреждений. И длительный отпуск, и десятки медицинских осмотров, и непрерывные отсрочки с получением назначения.

Последние два месяца он сидел в Нассо, поглощая столько вина и солнечного света, сколько могло принять его тело внутрь и снаружи. Милостливое солнце багамского пляжа действовало на самочувствие сравнительно благотворно, и Фарреллу удалось убедить себя, что жизнь снова обретет для него смысл.

— Космическому Управлению, конечно, жаль вас терять. Я уверен, что вы были одним из его лучших пилотов.

— Нет, — сказал Фаррелл, — лучший Тречи.

Ло пожал плечами:

— Думаю, он то же самое сказал бы о вас.

— Может быть.

Собеседник понимающе кивнул. Фаррелл разглядывал его, ощущая какую-то смесь презрения и горького изумления. Ло вероятно прочитал всю ту чепуху, что появлялась в газетах после аварии, — о Джерри Тречи, который погиб в космосе, спасая своего закадычного приятеля Джейсона Фаррелла от неминуемой смерти и обрекая его на жизнь хуже смерти. Правда состояла в том, что до аварии они с Тречи едва знали друг друга, хотя проходили обучение почти одновременно. Фотографии Тречи пополнили галерею народных героев и его лицо было теперь хорошо знакомо Фарреллу. Прежде он вряд ли узнал бы его среди десятка офицеров-сослуживцев.

Тречи просто вовремя оказался поблизости, вот и все. Жаль, что он погиб, но так уж вышло. Джерри Тречи — мертвый герой, а Джейсон Фаррелл — живой мусор.

— Итак, мы возвращаемся к возможным для вас альтернативам, — сказал Ло. — ЗУКА готово подыскать для вас хорошую работу на одной из технических баз на Земле или даже на каком-нибудь лучесиловом спутнике. Если это для вас не годится, вы можете воспользоваться услугами нашей службы трудоустройства, чтобы найти работу в какой-нибудь другой отрасли. Или, как я уже говорил, можете вовсе отойти от дел и мы обеспечим вам солидное финансовое вознаграждение и все пенсионные права.

Фаррелл некоторое время, не мигая, таращился на своего визави. Бывал ли, задавал себе Фаррелл вопрос, этот человек хотя бы раз в космосе? Как можно говорить о деньгах и какой-нибудь работе, когда на его глазах так внезапно оборвалась космическая карьера?

Фаррелл не был романтиком и насмехался над так называемыми поэтами космической эры. Строки их вирш об одиночестве в небесах и звездном великолепии космоса едва касались того, чем все это было на самом деле. Для Фаррелла это было чем-то очень личным, настолько личным, что он даже не пытался разговаривать на эту тему с другими космонавтами, хотя у каждого из них были собственные причины связать судьбу с космосом. Это невозможно ни выразить словами, ни объяснить кому-то другому. Удаление на громадное расстояние от планеты становится чем-то немного большим, чем просто ощущение его превращения в тускнеющую точку света… так же, как возвращение, когда она все ярче и ярче сияет на твоем экране системы сканирования… Это было отказом от любых гарантий безопасности. В нем таилось наслаждение, родственное сексуальному, но никогда не иссякающее.