Читаем без скачивания Сын охотника на медведей. Тропа войны. Зверобой (сборник) - Джеймс Купер

Они узнали, что тот, кто недавно убил одного из индейских воинов на другом берегу озера, попался теперь в их руки и всецело зависит от их великодушия или мстительности. Со всех сторон на пленника устремились взгляды, полные злобы, смешанной с восхищением. Можно сказать, что именно эта сцена положила начало той грозной славе, которой Зверобой, или Соколиный Глаз, как его называли впоследствии, пользовался среди индейских племен Нью-Йорка и Канады.

Руки у охотника не были связаны, и, когда у него отобрали нож, он мог свободно ими действовать. Единственные меры предосторожности, принятые по отношению к нему, заключались в том, что за ним установили неусыпный надзор, ему стянули лодыжки крепкой лыковой веревкой, не столько с целью помешать ходить, сколько для того, чтобы лишить его возможности спастись бегством. Впрочем, Зверобоя связали лишь после того, как его опознали. В сущности, это был молчаливый знак преклонения перед его мужеством, и пленник мог лишь гордиться подобным отличием. Если бы его связали перед тем, как воины улеглись спать, в этом не было бы ничего необычного, но путы, наложенные тотчас же после взятия в плен, доказывали, что имя его уже широко известно. Когда молодые индейцы стягивали ему ноги веревкой, он спрашивал себя, удостоился бы Чингачгук такой же чести, попади он во вражеские руки.

В то время как эти своеобразные почести воздавались Зверобою, он не избегнул и кое-каких неприятностей, связанных с его положением. Ему позволили сесть на бревно возле костра, чтобы просушить платье. Недавний противник стоял против него, поочередно протягивая к огню части своего незатейливого одеяния и то и дело ощупывая шею, на которой еще явственно виднелись следы вражеских пальцев. Остальные воины совещались с товарищами, которые только что вернулись с известием, что вокруг лагеря не обнаружено никаких следов второго удальца. Тут старуха, которую звали Медведицей, приблизилась к Зверобою, она угрожающе сжимала кулаки, глаза ее злобно сверкали. Она начала пронзительно визжать и не остановилась, пока не разбудила всех, кто находился в пределах досягаемости ее крикливой глотки. Тогда она стала описывать ущерб, который ее особа понесла в борьбе. Ущерб был не материальный, но, конечно, должен был возбудить ярость женщины, которая давно уже перестала привлекать мужчин какими-либо приятными свойствами и вдобавок была не прочь сорвать на всяком подвернувшемся ей под руку свою злобу за суровое и пренебрежительное обхождение, которое ей приходилось сносить в качестве бесправной жены и матери. Хотя Зверобой и не принадлежал к числу ее постоянных обидчиков, все же он причинил ей боль, а она была не такая женщина, чтобы забывать оскорбления:

– Хорек смердящий! Приятели твои, делавары, хуже всякой бабы, и ты был паршивым бараном между ними. Тебя прогнали из племени бледнолицых, и красные люди не пускают в свои вигвамы. Скверные бабы дали тебе пристанище, как паршивому щенку. Разве правда, что ты убил нашего друга? Врешь, собака: его великая душа оставила свое тело потому только, что не хотела опозорить себя сражением с таким щенком! Собака, вонючка, сурок, выдра, еж, свинья, жаба, паук, янки!

Старуха неистово махала кулаками перед самым лицом пленника, который, однако, был совершенно равнодушен к этим энергичным усилиям вывести его из себя и не обращал на них внимания, подобно тому, как человек благовоспитанный не обращает внимания на непристойную ругань. Наконец Райвенук оттолкнул старуху и, приказав ей удалиться, спокойно подошел к Зверобою.

– Бледнолицый друг мой пожаловал к нам в гости, – сказал он фамильярным тоном и с лукавой улыбкой. – Мы очень рады таким гостям. У гуронов есть хороший огонь, и белый человек может обсушиться.

– Спасибо, гурон, или минг, что ли, как тебя зовут. Спасибо за ласку и за твой огонь, который особенно хорош после того, как выкупаешься в Глиммергласе.

– Бледнолицый… но у брата моего должно же быть какое-нибудь имя. Великий воин не мог прожить так долго безо всякого имени.

– Минг, я уже говорил тебе, что твой умирающий друг назвал меня Соколиным Глазом, и ты можешь судить сам, достоин я такого имени или нет.

– Доброе имя. У Соколиного Глаза быстрые глаза и верные удары. Но ведь Соколиный Глаз не женщина. Зачем же он живет между делаварами?

– Понимаю тебя, минг, и начинаю видеть, что ты лукав. Пусть будет тебе известно, что я хочу жить и умереть между делаварами, оставаясь белым.

– Хорошо! Но уж если охота тебе жить с красными людьми, выбирай лучше гуронов. Соколиный Глаз больше похож на гурона, чем на бабу.

– Говори яснее, минг, иначе тебе не добиться от меня никакого ответа.

– Хорошо. У Соколиного Глаза не лживый язык, и он привык говорить, что думает. Он знаком с Водяной Крысой (этим именем индейцы называли Хаттера). Он жил в его вигваме, но он не друг ему. Он не ищет скальпов, как несчастный индеец, но сражается, как мужественный бледнолицый. Водяная Крыса ни белый, ни краснокожий, он ни зверь, ни рыба – он водяная змея: иногда живет на озере, иногда на суше. Он охотится за скальпами, как отщепенец. Соколиный Глаз может вернуться и рассказать ему, что перехитрил гуронов и убежал. И, когда глаза Водяной Крысы затуманятся, когда из своей хижины он не сможет больше видеть лес, тогда Соколиный Глаз отомкнет двери гуронам. А как мы поделим добычу, спросишь ты? Что ж, Соколиный Глаз унесет все самое лучшее, а гуроны подберут остальное. Скальпы можно отправить в Канаду, так как бледнолицый в них не нуждается.

– Дело, Райвенук! Теперь я тебя отлично понимаю, хотя и сказано по-ирокезски. Я понимаю, чего ты хочешь, и отвечу тебе, что это такая дьявольщина, которая превзошла самые сатанинские выдумки мингов. Конечно, я легко мог бы вернуться к Водяной Крысе и рассказать, будто мне удалось удрать от вас. Я мог бы даже нажить кое-какую славу этим подвигом.

– Хорошо! Мне и хочется, чтобы бледнолицый это сделал.

– Да, да, это достаточно ясно. Больше не нужно слов. Я понимаю, чего ты от меня добиваешься. Войдя в дом, поев хлеба Водяной Крысы, пошутив и посмеявшись с его хорошенькими дочками, я могу напустить ему в глаза такого густого тумана, что он не разглядит даже собственной двери, не то что берега.

– Хорошо! Соколиный Глаз говорит и судит, как настоящий гурон. Его кровь выбелена только наполовину.

– Ну, вот уж на этот счет ты ошибаешься, гурон! Моя кровь и сердце всегда были и будут белыми, хотя мои привычки и наклонности немного покраснели. Это, однако, ничего. Когда старый Хаттер и его дочери заснут на своих постелях, мне надо будет отворить дверь, подать сигнал и впустить гуронов, которые прикончат всех ударами по голове?