Читаем без скачивания Пасынки восьмой заповеди. Маг в законе - Генри Олди

Тамара делает шаг навстречу.

Сейчас ты видишь ее со стороны — и красота нагого девичьего тела на миг затмевает красоту осеннего янтаря.

«Нагими приходим мы в этот мир...»

«На бари ростоскири, барвалэ родоскири...»[63]

Княжна идет, словно во сне: текучая плавность движений, завораживающий внутренний ритм. Рука изгибается лебединой шеей, берет свиток. Понимание приходит само — из той запредельной бездны, где царит Дух Закона — и девушка начинает комкать свиток в маленьком кулачке... сильнее... еще сильнее... вот уже лишь краешек смешно торчит меж тонкими пальцами княжны...

Достаточно.

В глазах дочери Джандиери страшная, какая-то нечеловеческая решимость; и в то же время — наивная радость ожидания чуда.

Пора.

Твоя ладонь накрывает руку Тамары, плотно охватывает маленький кулачок — спрятать! защитить! укрыть!.. вечный порыв старшего, хотя прекрасно известно заранее: бесполезно. От Договорного огня не защитишь, не укроешь. Княжна выбрала сама. Рашка любила говорить: «Бабы — они живучей...» Если бы! где ты, Дух Закона?! Мы ждем!

Давай...

И, словно в ответ, перед вами вспыхивает пламя: охра с прозеленью. В лицо пышет чудовищный жар — адские угли, котлы Преисподней. Такая уж выпала вам судьба: на краткий миг испытать муки ада еще в этой жизни.

На губах у девушки проступает снисходительная улыбка: «Огонь? Только и всего? А я-то думала...» Она сама не знает, что она думала, да это уже и не важно — княжна решительно сует свой кулачок в огонь, увлекая за собой и твою лапу.

Мгновения текут, плавятся, жар пламени проникает под кожу, обугливая ее, охватывая ваши руки, покрывая жгучими поцелуями; улыбка цепенеет на губах Тамары. Конечно, ты даже предположить не могла, девочка моя — КАК это будет больно!

Терпи; пожалуйста, терпи...

Пепел слегка притрушивает слоновую кость: таким оно становится, лицо княжны Тамары. Улыбка вцепилась в губы мертвой хваткой, кожа на скулах натянулась — вот-вот лопнет; в провалах глазниц пляшет черное пламя, родной брат того огня, что сжигает сейчас ваши руки! Не смотри в эти глаза, Друц-лошадник — обожжешься!

Поздно.

Уже посмотрел.

...С неба глядит лицо. Женское. Нет, не лицо — лик. Не бывает у людей таких лиц. Разве что у святых. Или у ангелов. В ореоле туманном, и все словно бы изнутри светится.

А в темных глазах (не бывает у святых таких глаз!) — тревога.

Женщина что-то говорит. Язык чужой; знакомый. Так бывает. Слова журчат, текут, падают звонкими каплями, обдувают прохладой разгоряченные щеки — и вместе с этой прохладой приходит облегчение.

— ...Наконец-то, Томочка! очнулась! Теперь все будет хорошо!

— Правда, м-мама?

— Конечно, доченька! Разве я когда-нибудь лгала тебе?

— Нет, мама... А т-ты... знаешь: я ангела в-видела. Он на тебя... похож. Обещал забрать... меня на... небо. И т-тебя. М-мы там т-тоже... будем ангелами!

— Когда-нибудь, доченька, когда-нибудь, — женщина хмурится; на ее лицо набегает тень, чтобы исчезнуть мигом позже. — Когда-нибудь мы с тобой тоже станем ангелами. Только не сейчас. Мы не будем спешить, хорошо? А то папа станет за нами скучать.

— А мы... мы его т-тоже... с собой!..

— Ясное дело, с собой! Куда ж вы без папы денетесь, красавицы?!

Рядом с женским лицом возникает мужское: смешно топорщится щеточка рыжих усов. И лицо у папы смуглое, земное, совсем непохожее на мамино; и на ангела папа не похож! А вдруг из-за этого папу на небо не возьмут? Нас с мамой возьмут, а его — нет?!

Глупости! Папа хороший! Его обязательно возьмут в ангелы! Меч дадут, только не такой, как на папиных пуговицах — огненный, как у архангела Габриэля! Мама мне читала, в книжке, про меч. И папа будет нас с мамой защищать, нас и всех других хороших людей — как сейчас, только еще лучше!

Папа улыбается. Подмигивает, протягивает ко мне руки, я тянусь навстречу — и вдруг вижу: на самом деле он тоже боится, как и мама!

Папа — боится? Он не может бояться, он самый храбрый на свете!

И оттого, что папа боится, мне тоже становится страшно.

Я плачу. Из-за слез мне уже ничего не видно, перед глазами туман, серая мгла, темнота...

...темнота. Нет, не совсем темнота — в окно заглядывает луна. Ее серебристый свет проскальзывает меж колышущимися ветвями деревьев за окном — и на стене танцуют лунные человечки. Они каждую ночь приходят ко мне. Обычно они смешные и веселые. Они играют со мной. Но иногда они бывают страшные — это когда ветер начинает выть стаей волков; тогда я поскорее накрываюсь одеялом с головой, и они не могут меня достать.

Я смеюсь над ними под одеялом.

Правда, мама говорит, что я уже большая девочка, что стыдно бояться каких-то лунных человечков, которых и нет вовсе! Но я-то знаю, что они есть! Просто к маме в комнату они не заходят, вот мама и думает, будто их нет.

Сегодня ветер не воет, как волк, а тихо шепчет. Но лунные человечки все равно страшные: тянут ко мне холодные лунные руки, хотят схватить, утащить!.. но раз мама сказала, что их не нужно бояться — я не буду бояться! буду, как папа, он очень храбрый!

Я лежу и слушаю шепот.

— ...снова приступ. Доктор говорит: это наследственное. У тех, кто не восприимчив к эфирным воздействиям, часто рождаются... сложные дети... — шепчет ветер маминым голосом.

Интересно, о ком речь?

— ...не надо, Нина. Я знаю. Я знал это с самого начала... — теперь голос ветра похож на папин.

Что он знал? Я тоже хочу...

— Да, Шалва, ты говорил мне. И я понимала, на что иду. Я ни о чем не жалею. И все же... я так надеялась... я молилась... но, наверное, Бог не услышал меня!

Как Бог мог не услышать маму?!! Ведь мы же с ней когда-нибудь станем ангелами! Старый, глухой Бог, почему ты не услышал?!

Я тихо бью себя по губам.

Больно.

— ...Не кори себя, Нина. Никто ни в чем не виноват. Это судьба... Что еще сказал доктор?

Ветер всхлипывает. Неужели это мама плачет?!

Кто ее обидел?!!

«Ты-ы-ы!..» — издевается ветер.

— Сказал, что приступы становятся чаще. И что он бессилен. Есть только одна надежда: может быть, у Тамары после восемнадцати наступит улучшение. Он сказал: так иногда случается, надо надеяться...

Это обо мне! Это обо мне шептал ветер голосами папы и мамы! Это я — «сложный ребенок»! А «приступы» — это когда в голове становится холодно, туда забирается ноябрьский ветер, воет стаей волков, зовя темноту... дальше я не помню. Потом мама всегда плачет, и папа хмурится, а когда видит, что я на него смотрю — тут же начинает улыбаться, а мне хочется плакать от этой улыбки! Я ведь понимаю: это он ДЛЯ МЕНЯ улыбается. А на самом деле...