Читаем без скачивания Шекспир. Жизнь и произведения - Георг Брандес

Однако в таких пунктах может ведь все-таки оказаться, что то, в чем мы видим проблески шекспировского остроумия или искры шекспировского гения, есть лишь подражание шекспировской манере.

Совсем иначе, плоско и неуклюже, подделывается под заключение комедии «Сон в летнюю ночь» пролог Гауэра к третьему действию:

Уснул, утих весь шумный дом.Лишь слышен храп гостей кругом:Так брачный пир их утомил,Пресытил их и тягчил.Кот мышку в норке сторожит,И глаз его во тьме горит,Как уголек; сверчки поют,Найдя за печкою приют.

Сравните песню Пока:

Теперь огонь в печах погас,Совы зловещей крикиНапоминают смерти часСтрадальцу-горемыке.

За этим введением еще следует неумело составленная немая сцена, за нею продолжение тяжеловесного, эпически растянутого пролога и вдруг — как если бы голос из иного мира, золотой голос, звучный и богатый, прервал бесцветную чепуху, как если бы полились волны небесной музыки, по которой давно томился наш слух — вдруг раздается голос самого Шекспира во всей его несомненнейшей неподдельности и с чисто царственною мощью. Пусть читатель отыщет в английском тексте эти дивные стихи:

Перикл (на палубе)Ты, грозный бог пустыни водяной,Уйми ты гневным словом эти волны,От ада хлещущие к небу!Ты, Властитель ветра, скуй его железом И призови обратно в глубь морей!Могучий! Оглушительные громыТы усмири, и серные огниПроворных молний потуши рукоюСпокойною. — О Лихорида, чтоС царицею моей? — Шумишь ты, буря!Ты хлещешь, точно ты сама себяСтремишься выхлестнуть! Свисток матросаНе слышен, точно шепот в ухо смерти. —Эй, Лихорида! и т. д.

Кормилица приносит новорожденного младенца. Она говорит:

…Вот вещица вам,Для этих мест уж слишком молодая.Когда б она с понятием была,То умерла б, как я, едва живая.Возьмите ж на руки кусочек этотЦарицы вашей мертвой!Перикл.Лихорида!Лихорида.Терпенье, господин; не помогайтеСвирепству бури. Все, что вам осталосьОт королевы — это ваша дочь.Для ней старайтесь мужественно гореСносить, чтобы ее спасти.

Входят матросы, и после нескольких прямо мастерских реплик, дающих полное представление о неистовстве бури и усилиях матросов спасти корабль, они в своем суеверии требуют от Перикла, чтобы он выбросил за борт бедную, едва только испустившую дух царицу. Царь вынужден уступить им и, обращаясь к умершей, говорит мелодическими стихами:

Ужасную родильную постельТебе судьба послала, друг мой бедный!Ни света, ни огня; тебя забылиВраждебные стихии. Не имеюЯ времени, в гробнице освященнойЧтоб схоронить тебя, но бросить должен,Едва прикрыв, в глубокий ил морской.Не памятник над бедными костями.Не вечная стоять лампада будет,Но воду мечущий громадный кит.И волны шумные над хладным трупом,Лежащим между раковин простых,Носиться будут.

И он отдает приказ, чтобы корабль с новорожденным младенцем, который не вынесет морского плаванья, переменил курс и направился в Таре.

В этих сценах такое могучее веяние бури и пенящихся вод, в них так грохочет гром, так искрится молния, что выше этого нет ничего во всей английской поэзии, даже у самого Шекспира в «Лире», даже у Байрона и Шелли в их описаниях природы. Этот шторм на море и гудит, и ревет, и хлещет, и воет, так что свисток боцмана теряется с шипеньем в разъяренных голосах непогоды. Оттого эти сцены и знамениты, оттого они и дороги морякам, для которых писались. В этой области Англия имеет достаточно знатоков.

Впечатление оказывается тем сильнее, что к чисто внешней страсти стихий примешивается человеческая страсть, столь же нежная, как и великая, страсть, прорывающаяся наружу в сдержанном вопле Перикла над Таисой. Она не заглушается шумом непогоды, она раздается, как контраст бешенству ветра и моря, в звуках, идущих от одухотворенной и тонкой натуры. Восхитительны также слова, которыми Перикл приветствует новорожденную малютку:

…Будь жеТиха вся жизнь твоя, мое дитяНесчастное! От века не рождалосьДитя в такой тревоге шумной. МирИ радости тебе на долю! ГрубоТы встречено на этом свете, точноНе дочь ты князя. Будь же то, что послеСудьба сулит тебе приветно! Буря,Огонь, вода, земля и небо громкоТебя из чрева матери воззвали…

Хотя новелла Вилкинса весьма точно придерживается хода пьесы, все же лишь в двух только местах ее встречается совпадение, простирающееся до буквального употребления одних и тех же слов. Одно из этих мест находится во втором действии, следовательно, в собственном тексте Вилкинса, другое здесь. У Шекспира это место выражено так:

For thou art the rudeliest welcome to this worldThat ever was prince’s child. Happy what follows!Thou hast as chiding a nativityAs fire, air, water, earth and heaven can make…

В новелле Вилкинса сказано:

Poor inch of nature! Thou art as rudely welcome to the world as ever prince’s babe was, and hast as chiding a nativity, as fire, air, earth and water can afford thee[26].

Еще более, чем буквальное совпадение и сохранившиеся в прозе стихи, поражает здесь первое восклицание «Poor inch of nature!» («Бедный вершок природы!»), в котором до такой степени чувствуется Шекспир, что можно подумать, будто оно было забыто в рукописи, послужившей основой для первого издания пьесы.

Итак, сотрудничество Шекспира проявляется лишь с начала третьего действия. Он принимается за работу с рождения Марины. Почему? Потому что лишь с вступлением ее в пьесу сама пьеса начинает интересовать его. Создать эту фигуру, этот нежный образ девичьей прелести и недосягаемой чистоты, вот что показалось ему привлекательной задачей.

Обратите внимание на то, как соответствует духу Шекспира сцена, где Марина непосредственно перед тем, как Диониса отсылает ее, чтобы отдать ее в руки убийце, сыплет цветы на могилу своей умершей кормилицы. Эта сцена как бы предвозвещает две, вскоре после того написанные сцены в других произведениях Шекспира: в «Цимбелине», где братья осыпают цветами мнимый труп отрока Фиделио — имя, под которым они познакомились со своей сестрой Имодженой, и в «Зимней сказке», где пастушка Пердита раздает цветы знатным чужестранцам и своим гостям. Марина говорит (IV, 1):