Читаем без скачивания Вторая мировая война (Том 5-6) - Уинстон Черчилль

1 Вряд ли можно назвать японский фронт в Маньчжурии слабым, хотя, конечно, советские войска, изготовившиеся к наступлению на Дальнем Востоке, превосходили силы противника, оборонявшиеся в этом районе. Японские войска в Маньчжурии, Корее, на Южном Сахалине и Курильских островах насчитывали 49 дивизий, общей численностью свыше 1 млн. человек, а с учетом местных формирований -- 1, 2 млн. человек, 6640 артиллерийских орудий, 1215 танков. В Маньчжурии был создан мощный стратегический плацдарм. Протяженность полосы укреплений составляла 800 километров и насчитывала более 4500 дотов. Сухопутную группировку японских войск поддерживали около 2 тыс. самолетов.

Группировка советских войск насчитывала свыше 1, 7 млн. человек, около 30 тыс. орудий и минометов, 5250 танков и САУ, более 5 тыс. боевых самолетов.

Затем произошло нечто необычайное. Мой могущественный гость поднялся со своего места и с меню в руках стал обходить присутствующих и собирать у многих из них автографы. Мне никогда и в голову не приходило, что я могу его увидеть в роли любителя автографов! Когда он подошел ко мне, я написал свое имя по его просьбе, и мы, взглянув друг на друга, рассмеялись. Глаза Сталина светились весельем и добродушием. Я уже упоминал выше, что советские представители всегда пили на этих банкетах из крохотных рюмок, и Сталин никогда не изменял этому обычаю. Но сейчас мне захотелось заставить его отойти от этого обычая. Поэтому я наполнил два небольших бокала коньяком для него и для себя. Я многозначительно взглянул на него. Мы одним духом осушили бокалы и одобрительно посмотрели друг на друга. После непродолжительного молчания Сталин сказал: "Если вы сочтете невозможным дать нам укрепленную позицию в Мраморном море, может быть, мы могли бы иметь базу в Деде-Агаче?" На это я ответил лишь: "Я всегда буду поддерживать стремление России иметь свободу на морях в течение всего года".

* * *

На следующий день, 24 июля, после окончания пленарного заседания, когда мы все поднялись со своих мест и стояли вокруг стола по два и по три человека, я увидел, как президент подошел к Сталину и они начали разговаривать одни при участии только своих переводчиков. Я стоял ярдах в пяти от них и внимательно наблюдал эту важнейшую беседу. Я знал, что собирается сказать президент. Важно было, какое впечатление это произведет на Сталина. Я сейчас представляю себе всю эту сцену настолько отчетливо, как будто это было только вчера. Казалось, что он был в восторге. Новая бомба! Исключительной силы! И может быть, будет иметь решающее значение для всей войны с Японией! Какая удача! Такое впечатление создалось у меня в тот момент, и я был уверен, что он не представляет всего значения того, о чем ему рассказывали. Совершенно очевидно, что в его тяжелых трудах и заботах атомной бомбе не было места. Если бы он имел хоть малейшее представление о той революции в международных делах, которая совершалась, то это сразу было бы заметно. Ничто не помешало бы ему сказать: "Благодарю вас за то, что вы сообщили мне о своей новой бомбе. Я, конечно, не обладаю специальными техническими знаниями. Могу ли я направить своего эксперта в области этой ядерной науки для встречи с вашим экспертом завтра утром?" Но на его лице сохранилось веселое и благодушное выражение, и беседа между двумя могущественными деятелями скоро закончилась. Когда мы ожидали свои машины, я подошел к Трумэну. "Ну, как сошло?" -- спросил я. "Он не задал мне ни одного вопроса", -- ответил президент. Таким образом, я убедился, что в тот момент Сталин не был особо осведомлен о том огромном процессе научных исследований, которым в течение столь длительного времени были заняты США и Англия и на который Соединенные Штаты, идя на героический риск, израсходовали более 400 миллионов фунтов стерлингов.

Таков был конец этой истории, насколько это касалось Потсдамской конференции. Советской делегации больше ничего не сообщали об этом событии, и она сама о нем не упоминала.

* * *

Утром 25 июля снова состоялось заседание конференции. Это было последнее заседание, на котором я присутствовал. Я еще раз заявил, что западная граница Польши не может быть установлена без учета миллиона с четвертью немцев, которые все еще находятся в этом районе, а президент подчеркнул, что любой мирный договор может быть ратифицирован только с согласия сената. Мы должны, сказал он, найти такое решение, какое он мог бы честно порекомендовать американскому народу. Я сказал, что если полякам разрешат занять положение пятой оккупирующей державы, не приняв меры для того, чтобы распределять продовольствие, производимое в Германии, поровну между всем германским населением, и не договорившись относительно репараций или военных трофеев, то конференция потерпит провал. Этот узел проблем находится в центре нашего внимания, и до сих пор мы не пришли к согласию. Спор продолжался. Сталин заявил, что гораздо важнее получать уголь и металл из Рура, чем получать продовольствие. Я сказал, что уголь и металл придется обменивать на продовольствие с Востока. Как же иначе смогут горняки добывать уголь? "Они когда-то импортировали продовольствие из-за границы и теперь тоже могут это делать", -- ответил Сталин. "А как же они смогут платить репарации?" "В Германии еще осталось много добра", -- ответил он мрачно. Я не хотел соглашаться с тем, что Рур должен голодать, потому что поляки захватили все пахотные земли на востоке. У Англии у самой не хватает угля. "Тогда используйте германских пленных на шахтах. Именно это делаю я, -сказал Сталин. -- В Норвегии еще находится 40 тысяч германских войск, вы можете переправить их оттуда". "Мы экспортируем свой уголь, -- сказал я, -во Францию, Голландию и Бельгию. Почему поляки продают уголь Швеции, в то время как Англия отказывает себе в нем ради освобожденных стран?" "Но это русский уголь, -- ответил Сталин. -- Наше положение еще более трудное, чем ваше. Мы потеряли более пяти миллионов человек 1 в эту войну и ощущаем острую нехватку рабочей силы". Я снова высказал свою точку зрения: "Мы будем посылать уголь из Рура в Польшу и во все другие районы при условии, если мы будем получать в обмен продовольствие для горняков, добывающих уголь". Это, видимо, заставило Сталина задуматься. Он сказал, что над этой проблемой нужно поразмыслить. Я согласился и сказал, что я хотел лишь подчеркнуть трудности, стоящие перед нами. На этом, поскольку это касалось меня, закончилось обсуждение этой проблемы.

1 Эта цифра не соответствует действительности. Но в то время (июль 1945 г. ) точных данных о потерях и не было. В январе 1946 г. первый заместитель Председателя Совета Министров СССР Н. А. Вознесенский доложил Сталину, что, по предварительным подсчетам, погибло около 15 млн. человек. Тогда же Генеральный штаб представил справку, в которой утверждалось, что безвозвратные потери Советских Вооруженных Сил за войну (убитые, умершие от ран и болезней, пропавшие без вести, погибшие в плену) составили 7, 5 млн. человек. Эта цифра была опубликована в 1946 г. В дальнейшем она не раз изменялась. По данным начальника Генерального штаба, опубликованным в 1990 г. ("Военно-исторический журнал", No 3, с. 14), безвозвратные потери Советских Вооруженных Сил в ходе войны составили 8 млн. 668 тыс. 400 человек. Исследование вопроса о потерях СССР в войне продолжается.

* * *

Я не беру на себя никакой ответственности за решения, принятые в Потсдаме, если не считать того, что я здесь изложил. В ходе конференции я мирился с тем, что разногласия, которые нельзя было устранить тут же за столом конференции или на ежедневных совещаниях министров иностранных дел, не разрешались. Таким образом, решение значительного числа проблем, по которым мы были не согласны, было отложено. Я предполагал, в случае если меня выберут, как многие ожидали, дать бой Советскому правительству по этим многочисленным вопросам. Так, например, ни я, ни Иден не согласились бы, чтобы граница проходила по Западной Нейсе.

Было много и других вопросов, по которым нужно было повоевать с Советским правительством, а также с поляками, которые, захватив огромные куски германской территории, совершенно явно стали ярыми советскими марионетками.

В Потсдаме, быть может, можно было исправить положение, но устранение английского национального правительства и мой уход со сцены в то время, когда я еще пользовался большим влиянием и властью, исключили возможность принять удовлетворительное решение.

* * *

Днем 25 июля я вылетел домой вместе с Мэри. Жена встретила меня на аэродроме. Я отправился спать с уверенностью, что английский народ хочет, чтобы я продолжал свою работу. Я надеялся, что можно будет восстановить национальное коалиционное правительство в новой палате общин. С этим я и заснул. Однако перед самым рассветом я вдруг проснулся, ощутив, острую, почти физическую боль. Существовавшее до сих пор подсознательное чувство, что нас победили, вспыхнуло во мне с новой силой и охватило все мое существо. Я ощутил, что все напряжение великих событий, в обстановке которых я сохранял "силу полета", сейчас прекратится и я упаду. Я буду лишен власти определять будущее. Исчезнут те знания и опыт, которые я накопил, тот авторитет и доброжелательство, которые я завоевал в столь многих странах.