Читаем без скачивания Про Иону (сборник) - Маргарита Хемлин

Ну вот. А после войны открылся другой отсчет, и мы с Лазарем и Хасей наново так ли, сяк ли породнились. Хоть и по грустной необходимости. Во всяком случае, ни о какой помощи с их бока мы не думали, и они напрасно опасались.

Я поступила на вечернее отделение в педагогический техникум. Попутно пересиливала себя и продолжала работать в сберкассе.

По арифметике и геометрии еще в школе у меня выводилась оценка «вiдмiнно», то есть «отлично», и потому особого выбора не представлялось. Гуманитарные предметы меня не касались глубоко, и я их пропускала мимо ушей.

А детей любила. Смотреть на них и вообще.

Тут меня настигло первое чувство.

Профилирующий предмет у нас преподавал Куценко Виктор Павлович. Молодой, красивый. Фронтовик с орденами и медалями. В него все были влюблены, но он сразу стал выделять лично меня. Конечно, дело было не в багаже знаний и не в способностях. Я понимала, что нравлюсь ему как женщина.

Жена Виктора Павловича, Дарина Дмитриевна, также работала в техникуме, преподавала историю. Но дело не в этом.

«Нельзя оперировать бесконечностью, как конечными величинами. Поняли, девчата? А вы, хлопцы, тоже поняли?» И мы хором отвечали: «Поняли». Виктор Павлович установил такое приветствие и всегда начинал лекцию подобным образом, независимо от прямой темы. Мы, естественно, в силу недостатка специальных знаний не вполне понимали, что он имеет в виду, но с радостью отзывались на любой юмор с его стороны.

Нам не с кого было брать пример в любви. В кино мы видели чистые отношения и один поцелуй на весь фильм. Но жизнь вносила свои коррективы.

Теснота жизни, скученность, стремление поделиться своими знаниями приводили к тому, что о физиологической стороне взаимодействия юноши и девушки мы узнавали из разных, порой не заслуживающих доверия источников. Ведь природа постоянно брала свое.

Не скажу, что наши отношения с Куценко сразу стали предосудительными. Но вскоре мы начали встречаться у него дома на улице Саксаганского, когда мы точно рассчитывали, что Дарина Дмитриевна на лекциях.

Конечно, в коммунальной квартире секретов не удержишь, и все вышло наружу. Дарина Дмитриевна отреагировала спокойно, только сказала, чтобы мы в техникуме сильно не показывали вида и нашли другое место для свиданий, так как неудобно от соседей. Это мне передал Куценко.

Что я могла предложить? Мы с мамой снимали угол, отгороженный занавеской.

Вне всякого сомнения, это была любовь. И, даже не имея возможности близкого общения, мы бродили по Мариинскому парку среди вековых каштанов, стояли, обнявшись, и смотрели с высоты на прекрасный Киев, который отстраивался стремительными темпами после варварских разрушений войны.

Только раз мы встретились с Куценко на квартире у его товарища. Это оказалось очень неприятно, потому что потом надо было угостить товарища выпивкой и долго беседовать.

Однажды Дарина Дмитриевна задержала меня в техникуме и попросила пройтись с ней до остановки трамвая. Она говорила вежливо и тихо, как ей было свойственно всегда. У нас с ней, как и с Виктором Павловичем, была разница в возрасте восемь лет. Им по двадцать восемь, мне – двадцать.

Разницу я очень ощущала. Меня раздирали разные сомнения, а Дарина Дмитриевна и Виктор Павлович сохраняли удивительную равномерность и в поведении, и в других делах. В тот момент я подумала, что они очень похожи между собой, в отличие от меня.

Дарина Дмитриевна сказала:

– Майя, ты знаешь, что я все знаю. Я никого не осуждаю. И тебя тоже не сужу строго. Но я обращаюсь к твоей женской совести. Пройдет совсем немного времени, и встанет вопрос о дальнейшем. Любовь пробежит быстро, и надо или жить совместно, или расставаться. Виктор Павлович поделился со мной мыслями, что хочет на тебе жениться. Не думай, он тебя не слишком любит. Он просто хочет иметь детей. У меня же детей быть не может по независящим причинам. Конечно, ты девушка красивая. И дети у вас с Виктором Павловичем скорее всего будут хорошие. Но я опасаюсь другого. Ведь ты еврейка, и дети у вас будут наполовину евреями. А сейчас такая обстановка, сама знаешь. Газеты читаешь, радио слушаешь. И потом, на Виктора Павловича как такового тоже ляжет тень. Все может быть. Согласна? Вон в Бабьем Яру – полукровок полно.

– То фашисты, Дарина Дмитриевна, а сейчас нет. – Я ответила, как могла, так как газетами интересовалась не слишком, а смотрела только результаты в таблицах госзаймов.

– Правильно. Виноваты проклятые фашистские оккупанты и их наймиты. Но то по другому делу. А теперь – поворот другой. Ты своими глазами не видела, поэтому и не в состоянии представить достоверно, а я видела. История развивается по спирали, чтоб ты знала. Какая тебе разница, если пострадают дети, тем более красивые да хорошие, и твой любимый человек. Подумай. Он такой, что вас на краю могилы не оставит. Пойдет следом. А если его добрые люди удержат, так как он потом сможет жить? Не сможет. Я его хорошо изучила. Очень прошу, не передавай наш разговор Виктору Павловичу. Он человек хоть и крепкий, но ран у него много. И в голове, и по всему телу. Ты ж видела шрамы? От тебя ему будет в дальнейшем одно горе.

И ты тоже будешь страдать через это.

Тут подъехал трамвай. Дарина Дмитриевна поднялась на подножку и помахала мне рукой.

Задача, которой снабдила меня Дарина Дмитриевна, оказалась страшно трудной. Посоветоваться не с кем. В училище – девчата молодые, неопытные, все готовые к сплетням и зависти. В сберкассе я с сотрудницами не дружила. Но у меня сложились неплохие отношения с заведующим Ефимом Наумовичем Суркисом, во-первых, потому что дядя Лазарь именно через него, троюродного или даже значительно дальше брата тети Хаси, устроил меня на работу, а во-вторых, Суркис всегда улыбался и являлся образцом веселого человека, у которого всякое недоразумение решалось независимо и легко.

Ефим Наумович заверил, что сохранит все в тайне и секрете.

В ответ на мое описание ситуации он долго молчал, потом ответил:

– Тебе правильно сказали. Обидно, конечно, нелицеприятно. Я сюсюкать тут не склонен. У меня тут семья погибла. Я один как перст. Спасаюсь шутками-прибаутками, но очень плохо. Думаю, если б я погиб с ними, было б легче. А совет один: расскажи своему Виктору Павловичу проблему. Не выдавай Дарину, поделись сомнениями от себя. Как он решит, так и будет. Тут такое наступает у нас в стране, что, может, ему придется вслед за тобой ехать на край света. Положение серьезное. У меня один родственник работает на Большой Житомирской в парикмахерской, так к нему бриться не садятся. Еврей с бритвой – большое дело! Смешно? А его с работы попросили.

Я сидела молча и старалась сообразить глубину положения. И не могла.

Суркис заметил мое состояние и погладил по плечу:

– Знаешь, дивчина, что. Выходила б ты за меня. Я человек поживший, повидавший. А еще и не старый. Смертью и Сибирью меня не перепугаешь. Тебе тоже пропасть не дам.

И засмеялся. Нехорошо засмеялся, без должного задора, по обязанности.

Я оказалась в полном смятении. Со всех сторон лезли в уши ненужные сведения. То в трамвае кто-то что-то скажет обидное в адрес евреев; то на работе обсуждают статью в газете про космополитов и Пиню из Жмеринки, причем косятся на меня.

Как назло в это время Виктор Павлович заболел, и его заменял на занятиях другой преподаватель.

Неделю я ходила, как тень. Не выдержала и забежала на Саксаганского проведать Виктора Павловича.

Наткнулась на Дарину, потому что она открыла дверь. Дарина замахала руками:

– Уходи, бесстыжая, человек с температурой сорок градусов себе места на кровати не находит, а ты прискакала!

Я побежала домой в слезах. Как раз было 31 декабря, наступал Новый год, 1951-й. Мама собиралась на празднование к дяде Лазарю. Я должна была идти тоже, а мне не до того.

Мама поинтересовалась у меня, что случилось. Я у нее спросила, или она не знает, что происходит, на каком она свете существует, что не находит объяснения моим слезам. И рассказала ей про газеты, про радио и так далее.

Оказалось, мама в курсе событий, но не придает им значения от усталости. И мне советует не придавать, иначе можно сойти с ума. А мне еще учиться и вести жизнь дальше.

Чтобы не портить настроение маме в праздничный вечер, я сделала вид, что успокоилась.

Мы пошли к дяде Лазарю.

Там среди других гостей присутствовал и Суркис. Он по-дружески периодически подмигивал мне, а когда я перед зеркалом поправляла прическу – волосы у меня были по бокам высоко заколоты у висков, и кудри завивались, как будто специально, но это от природы, – Суркис приобнял за плечи, со спины и тихонько шепнул:

– Ну что, надумала идти за меня?

Суркис выпил, и поэтому я не обиделась, а, наоборот, расценила его слова как поддержку в трудный момент.

Мы с Суркисом пошли гулять по ночному Киеву и пришли к нему в квартиру. Он мне говорил, что полюбил меня с первого взгляда, но не решался признаться из-за разницы в возрасте. Когда я спросила, какая же разница, оказалось, что ему всего тридцать шесть лет, просто он выглядит нехорошо из-за пережитого. Мы много смеялись. Неприятности отошли на второй и третий план.