Читаем без скачивания Ховальщина. Или приключения Булочки и его друзей - Олег Зареченский

Иногда он прикладывался ухом к холодным рельсам, и, втягивая носом неповторимый запах мазута вперемежку со свежим железом, а какое оно еще может быть, именно свежее, если бликует на солнце шлифованной поверхностью, а не ржавеет на запасном грязно кирпичной охрой, надеялся определить – идет ли поезд. Так его учили старшие, да только ни разу не слышал. Мол, по рельсам звук быстрее передается, чем по воздуху. И сразу услышишь. Ему кто бы послушать дал, чего услышать надо, а так не понятно, какой звук извлечь из железа.

Много звуков мерещилось, а нужный какой, не ясно. Но нет, громадина выплывала из-за поворота всегда бесшумно и неожиданно. И, вот тогда он с друзьями прижимался изо всех сил спиной к забору, который надо сказать, подходил к полотну довольно близко, и под озверелый гудок машиниста, считал вагоны. Булочке иногда казалось, что вагон или сам тепловоз зацепят его за нос, или, если повернуть от страха голову набок, за щеку.

Еще рядом с железкой текла речка, по названию и по виду речка-вонючка, не какая-нибудь Река Уважаемая, а просто – «речка—вонючка». Правда, не смотря на название и запах, в ней почему-то водились пиявки, которые вроде как любят чистую воду, такие толстые, черные, извивались они всегда сильно на палочке, если их держать, как фокусник. Их Булочка с приятелями и ловил, но так как промышленного значения в жизни детворы они не имели, а больше никто не ловился, их выбрасывали обратно. Странное дело, пиявки водились во всех речках, попадавшихся в те времена Булочке, или так казалось.

Как и у всех нормальных людей, у детей тоже были типа деньги, но не дурацкие бумажные, а самые настоящие монеты. Такими карманы набьешь, они побрякивают тускло, не звонко, как пятаки медные, если в трясучке сойтись с ними, они правда и в ладонь не всегда влезали, поэтому тряслись обычно по копеечке, у кого духу хватит по пятаку трястись, да и не было ни у кого пятака, так, разве что Булочка один раз нашел на трамвайной остановке, отцу отдал. Поэтому своя монета звенела. Особенная. Делалась она просто – у магазина, стоявшего на перекрестке границ владений булочкиной компании с остальным миром, имелся газон, в который аккуратные дядечки выкидывали пивные пробки от только что приобретенных бутылок. Пробки были все, как правило, из-под Жигулевского, и имели на своем фасаде выпуклые иероглифы чего-то, наверное, обозначающие время и дату розлива. Имелся у этих пробок, помимо их массовости, и еще один недостаток – в те времена натурализма и еще не полной победы химии, внутренности этих пробок в качестве уплотнителя были заполнены пробковым деревом, которое для превращения пробки в монету удалялось посредством выковыривания ногтями. Занятие не самое приятное, но необходимое. Много повыковыривать приходилось, чтоб в карманах звенело. После вышеуказанной процедуры пробки плющились об асфальт подручными средствами и становились звонкой разменной единицей. Но попадались пробки иностранные, наверное, чешские, с изображением пивной бочки в цвете и с пластиковым уплотнителем внутри. Понятное дело, это были уже червонцы по отношению к остальной мелочевки. Ценились также и пробки с надписью «Пепси», но в этом газоне почему-то они водились редко. Булочка тоже старательно ковырялся в земле, выковыривая втоптанные металлические кружочки, и как настоящий старатель, мечтал о самородке в виде чешской пробки. Но найти ее так и не удавалось, и поэтому карманы его были набиты «отечественной» мелочью.

Новый год

Командировки, они зачем людям даются, чтоб ездить в них, знамо дело. А больше и незачем. Хорошо, наверное, в командировках, на поезде тебя катают, на купейном, встречают тебя на вокзалах разных и провожают потом, тепленького и сытого, тискают по очереди в руках крепких, тискают, а потом другому передают, приятно. А кто еще усами пощекочет по лицу, так щекотно. И отец Булочки, тоже в командировки ездил.

Как уедет, так потом по радио объявляют, что запущен очередной искусственный спутник или космонавты на ракете куда-то полетели. А мы уже на вокзал, и встречаем радостно, и тоже тискаем, кто до чего дотянется, и значки потом получаем, и ракету отец однажды привез, настоящую почти, «Восток-1» называлась, с синим иллюминатором, но маленькую, маленькую, как раз на полку торжественно поставить. Но не всегда летом в радостную солнечную пору приезжал, бывало, задерживался до морозов, а там уже и Новый Год, и ты один, с мамой только, а за окном сказка белая, но грустная какая-то. С мамой тоже хорошо, но молодая она еще была, все ускользнуть куда-то пыталась, то на работу, то опять по делам. Замечательная мама, но стремительная чрезвычайно. Это нормально, для молодости, стремительность. Все вроде можно. А уже ограничения пришли. И вроде как приятные, да измотают душу, то ли дело, когда их нет. Или просто не замечаешь. Тоже ничего. Туда пошел, сюда сходил. Там вроде в гости ждут, а у тебя сапоги новые, да кольцо с бриллиантами золотое. И шуба с воротником чернобурки, наверное, пальто, скорее. Искриться мех от снега, приятно к нему щекой приложиться. А дома что, все как всегда. Но до дома еще далеко, стемнело просто рано, и не поздно. Да и ругать кто будет. Сын. Он до последнего на улице с друзьями. К кому зайдет, где перекусит, да и ключ на шее висит. На веревке белой из бинта марлевого скрученный. Страшно ему будет одному, к соседям постучится, до звонка еще далеко ему, все двери в отпечатках маленьких. А я уже скоро, здесь ехать-то от подруги пару остановок, да троллейбусом потом, а потом пешком, да дворами, я быстро хожу.

Вечером, в канун самого Нового, того самого, последнего перед тем как – был еще правда один, да уже не то все равно, ну да ладно теперь – Булочка терпеливо ждал. То есть он, как все дети, и откуда он это только взял, наверное, в саду услышал, подожди, а не в яслях ли он был тогда, помнишь запах яслей, какашки вперемешку с хлоркой, это если на кухню не заглядывать. А на кухне добрая бабушка в белом халате что-то моет, моет, тихо причитая про себя, а все по кругу сидят на горшках, ждут чего-то. Кто родителей, глупый, зачем тогда его сюда привели. Он, правда, орал до последнего, не хотел оставаться, потом какался, специально наверное, писался, опять орал, не ел, его зеленкой намазанное лицо кривилось от плача… И зеленые слезы текли, или щеки были зеленные. Но Булочка был не такой. Ему и не особо нравилось, особенно запах, у речки-вонючки был лучше. Но и ничего вроде было. И кашу дадут, и компот. И нянечка в халате, лицо, правда, свое зачем-то намажет вареньем и сидит так. А сируны орут, бедные. Как им объяснить, что домой будет не скоро. Особенно вот этому, с зеленными слезами. Булочка ему уже все свои игрушки отдал, а он все не унимается. Пошел за нянечкой, но той все равно. Он тогда к бабушке из кухни. Пойдем, мол, там. А та бедная вздохнет, руки об халат вытрет, такие красные, она их варит в раковине кипятком каждый день, зачем ей красные руки. Но пойдет за ним, возьмет его, укачает. Тот затихнет, приложит к ее шее голову и заснет. А остальные по горшкам, и опять запах, и хлорка.

А подарки, они же где растут, правильно, под елкой конечно, там у них гнездо, развгодочное, там их и искать надо, если только кто удобрить не забыл, полить чем-нибудь специальным под елкой место заветное, а потом веткой нижней прикрыл для пущей сохранности, вроде как спрятал, ан нет, да и торчит кусочек чего-то цветного, яркого, значит, вырос уже, можно собирать урожай. Так и Булочка, вокруг круги наматывал, да все под лапу нижнюю заглянуть пытался, не высовывается ли что лишнее, или припрятали хорошо, или не время еще. Да ждать уж осталось чуть, ждать он привык, терпения хоть отбавляй, у нас семейное. Дед раз рассказывал, как генерала одного немецкого у реки ждал, пока тот купался, ждет его, ждет, а тот все никак из воды вылезать не хочет, купается. А чего ждал-то, поговорить хотел по душам, что ли – да нет, так просто, штуку ему одну под седло подложил специальную, у саперов одолженную, а уходить не хотел, интересно было посмотреть, как сработает, а то вдруг не получится, и генерал расстроиться, уж больно генерал этот полетать хотел, да все не мог без спецоборудования. А дедушка ему как раз и принес, в подарок, поэтому показывать не стал, чтоб заранее не радовать, пусть думает, покупается, неожиданность при вручении, это же вдвойне приятно.

– Может быть он большой, и не влез под елку, – думал Булочка. – Но как бы мама принесла его незаметно?

Уже и спать пора ложиться, может завтра посмотреть, да завтра уже не то, Новый, он только ведь сейчас, значит сейчас ждать и нужно, да где же он, спросить что ли напрямую.

Почему мама так растерялась, может, не надо было спрашивать, или в форму облечь другую, про погоду, например, или про Ленина чего узнать. Искрами лучевыми многократно лицо матери в шарах стеклянных отразилось растерянное.