Читаем без скачивания Наша фантастика, №3, 2001 - Андрей Дашков

Эти вот даже не перебежками, а цепью наступали. Чуть ли не строем, будто на каком-нибудь долбаном параде. Все до единого были вооружены, но не стреляли. Хотели живьем взять — меня, конечно, в первую очередь, однако для забавы им и Ванька сгодился бы. Мне-то что — может, с кукурузниками и неплохо побаловаться, — но сдаться без боя злость не позволяла. Что ж мы, бродяги, хуже и трусливее этого оседлого дерьма?!

Отучу я вас, недоноски тупорылые, в психические атаки ходить!

Затвор передернула, встала в полный рост, словно в тире, и бабахнула длинной очередью. Прежде чем ухо заложило, успела услышать только, как Ванька заорал: «Твою мать!..» Свою дешевле, дурак! Хотел отлежаться, да? Думал, кукурузники твою тарахтелку не засекут? Решил, что тебя легко туда пропустят — с ходу влетишь, да еще с девкой на заднем сиденье? Нет, голуба, так в жизни не бывает — это я поняла еще когда трусы кровью не пачкала.

А теперь я совсем умная. Потому и просекла: ловить тут больше нечего. Положила всех гадов — кого в щебень мордой, кого в асфальт, а кого и в собственную юшку, — и давай деру!

Но то плохой был день. Куда ни кинь — везде гоплык! Перед тем я пятку растерла в чужих новеньких сапогах, которые были на размер больше, чем надо; опять же менструация в самом разrape — бегать трудно; да еще четыре полных рожка к поясу привешено. Так что у меня получился не бег, а последний вальс больной коровы.

А Ванька, падла, смекнул, что я за него половину опасной работы сделала. Гляжу — он уже тарахтелку из зарослей выкатывает. Я ему кричу: «Прикрой, зараза!» — потому как кукурузники начали рожи свои из пыли вынимать и погремушками звенеть. Куда там! Ваня мой даже не оглядывается, ножкой дрыгает, движок завести пытается. И такая меня ярость взяла — чуть не задохнулась! Напарничек называется — как до первого гнилого дела дошло, так сразу и скурвился… Хотелось очередью по нему полоснуть — желательно, чтобы бензобак взорвался. И гори ты, Ванек, синим пламенем!

Но я взрослая трезвая баба — все-таки уже не тринадцать лет, а целых девятнадцать. Потому взяла себя в руки, зубами скрипнула, обиду схавала и решила, что нельзя лишать себя мизерного шанса. Без мотоцикла здесь делать вообще нечего; после того как я столько «кукурузы» положила, они меня вряд ли жить оставят. Боль превозмогла и снова зашаркала копытами — а вдруг успею? Но тогда, Ванечка, будет у нас с тобой серьезный базар…

Ага, вот и пульки над ухом засвистели. Страшно? Нет, весело! Небо голубое и бездонное, облачка несутся, равнина до горизонта, ветер гуляет, адреналин по мозгам бьет сильнее любого бухла — жизнь!!!

Но, видимо, недолгая.

По ее словам, за последние девять месяцев земля показалась ей адом. Но ад еще был у нее впереди.

Я слушал рассказ этой глупой телки и думал: «Не волнуйся, детка, провожу до самой преисподней. А вот сынку твоему придется чуток задержаться. Годков на шестьдесят». Почему-то я был уверен, что у нее родится именно сынок. Должно быть, это нашептала мне Черная Масья[1] — прошлой ночью, в пророческом сне. Да и не хотел бы я заполучить бабью плоть на очередной пожизненный срок!..

Мое время таяло стремительно; мне позарез нужен был преемник. И я уже точно знал, что некоторые вещи он должен впитать с молоком матери — в буквальном смысле слова. Иначе не осуществится то, что я ему предуготовил.

Я сидел в бывшей конторе на старом заброшенном заводе. Это была унылая тесная клетушка, часть которой занимали металлический шкаф и стол. На стене висел календарь с голой красоткой за две тысячи истлевший год. У красотки был отвратительный шоколадный загар и невероятно белые зубы.

Я с удобством разместился в мягком кресле, из которого два часа тому назад выгрузил скелет с пулевым отверстием в черепе. Его «улыбка», посланная с того света и обращенная ко всем живущим без разбора, была, ясное дело, саркастической. И он был прав — с тех пор как я почувствовал дыхание Костлявой на своем затылке, я стал ходячим фонтаном черного юмора. Этот поганый мир не заслуживал ничего другого. Над ним можно было только смеяться — в перерывах между стонами боли и отчаяния или тщетными попытками что-нибудь изменить. И я любил его таким. Я сам был одним из тех, кто ввергал людишек в отчаяние, и ни минуты не сожалел об этом. Но настал мой черед уходить. И теперь я жаждал утопить остающихся в крови и грязи.

Однако сейчас я заткнул фонтан и сидел тихо. Слушал. В двухстах шагах от меня в огромном здании цеха горел бродяжий костерок, вокруг которого сидели шестеро. Среди них — эта самая молодая баба с раздутым брюхом.

О, как долго ждал я подходящего случая! Давненько не встречал беременных; уже и не надеялся заполучить младенца, но, кажется, ночь обряда все-таки наступит! Моя ночь. Если все сработает, я еще поживу. Покопчу это небо сажей, погуляю по темной стороне… в новой, здоровенькой плоти.

Костер был умело замаскирован, и я не видел даже малейшего отблеска на уцелевших стеклах. Зато котик Барин видел и слышал все. Чудесный, послушный котик. Он подобрался к бродягам так близко, как только можно — без риска быть замеченным. Я «смотрел» его глазами, прекрасно видящими в темноте, и «слушал» его ушами, способными уловить малейший шорох мыши в подполе. При этом сам Барин был черным как ночь и бесшумным как тень. Я подобрал его издыхающим трехнедельным котенком и, кажется, неплохо поработал над ним. Во всяком случае, он полезен настолько, насколько вообще может быть полезна четвероногая тварь. Однако в моем распоряжении были еще нетопыри, ящерицы, змеи, крысы и прочая мелкая живность. Эти не предают. Они просто умирают после того, как я использую их. Так зачем же мне двуногий напарник, от которого пришлось бы ежеминутно ожидать слабости или предательства?

Спустя пару часов бродяги обменялись своими байками, новостями, сплетнями и приготовились спать, выставив часового.

Осторожные многоопытные топтуны, но мне было плевать на их осторожность. Я уже выбрал ту, в которую вопьюсь, словно невидимый клещ, и буду сопровождать повсюду до того самого момента, пока не начнутся родовые схватки. Надеюсь, она будет при этом одна. В противном случае придется избавиться от досадных помех. Любой ценой. Действительно ЛЮБОЙ ценой. В мои последние ночи я почувствовал вкус жизни. Она была горьким медом. Временами отвратительным, но его хотелось еще и еще…

Рис. А. Дашкова

Завелся, Ванечка, завелся, сучонок — метров десять не добежала. Он прыг в седло и рванул с места с пробуксовкой — только щебень по моим джинсам застучал. Это он, красавец, умеет — пыль в глазки девичьи пустить. А ведь надо было подождать каких-нибудь пару секунд! Пришлось повернуться и отстреливаться, чтоб меня не подранили. Получилось, что я его, скотину, еще и прикрыла!

Когда я заставила уродов залечь и снова глянула в ту сторону, куда Ванька дернул, то чуть автомат не выронила. Это ж надо — какая судьба все-таки сука! Наперерез мотоциклу из кукурузы баба с ружьем выскочила — здоровенная бабища, лет двадцать восемь, кровь с молоком, вымя — как мой патронташ. То ли в плену была у оседлых и охранника сиськами задушила, то ли без мыла проскочить захотела туда же, куда и мы.

В любом случае я сразу поняла, что убивать моего бывшего дружка она не собирается. Хотя запросто могла прикладом перетянуть — и полетели бы Ванька и его тарахтелка в разные стороны!.. Он еще вилять пытался, объехать эту булку сдобную, но бабища на него ружье наставила, и пришлось ему притормозить. Между нами: он, болван, дроби страшно боится. Когда одна дырка, говорит, ничего, а вот когда много… плохо заживает. Ну а если бы эта стерва в него с трех шагов засадила, его дурную башку враз с плеч сдуло бы.

В общем, на мое законное место, кровью и потом заслуженное, вскоре упала ее толстая задница, да так, что амортизаторы заскулили и тарахтелка до выхлопных труб просела. Ванька газ до упора отвернул, и полетели голубки к новому счастью. Мне осталось только вонючий выхлоп глотать, материться про себя и ждать, пока кукурузники станут в меня напоследок свои стояки засовывать. И тут тварь эта смышленая обернулась и показала мне средний палец. Да еще залыбилась на все тридцать два.

Этого я уже вынести не смогла! Если суждено подохнуть, так я с собой и вас, ловкачей, прихвачу, для приятной компании. Подняла автомат и знала, что не промахнусь, — с такого расстояния я никогда не промахивалась. Пальцем крючок потянула — и в этот самый момент какой-то гаденыш из мелкокалиберной пукалки мне в руку попал!

Дернулась, зажмурилась от боли мгновенной, выстрелила мимо. Приклад не сумела прижать как следует — отдачей плечо ушибла. Короче, все испоганила. А потом уже поздно было голубков на взлете подстреливать; пришлось собственную задницу из беды выручать. Опять в кювет рухнула, колени ободрала, и весь кайф будто ветром сдуло! Никакого удовольствия от такой войны. Спрятаться негде, смыться не на чем; кукурузники рано или поздно окружат, свинцом нашпигуют, а то и поле подожгут — и будет жареный бифштекс из ядреной девки. Свежайший. С кровью.