Читаем без скачивания Степная дорога - Дарья Иволгина

Никогда – до этой последней ссоры.

Потому что в этот раз сказал ей Арих:

– Не лезь в мои дела, Алаха. Ты – девчонка, а подрастешь – станешь женщиной, отдам тебя замуж. Не ищи другой жизни, не смеши людей. Знаешь, на что годны женщины? В юности – служить утехой мужчине, в зрелости – стать матерью сыновьям, а все прочее время – ни на что они не годны…

Сказал сгоряча, не подумав о том, насколько больно ранят сестру его слова.

Алаха вся вспыхнула от подобных речей. Раньше, пока не было у брата новых товарищей, пока не прибились к нему удальцы со всех четырех концов Вечной Степи, – никогда не вел Арих подобных разговоров. Вождем себя почувствовал.

Да и сейчас, по всему видать, ровно не свои слова говорил, а повторял за кем-то.

Вскинула голову Алаха, нашла в себе сил молвить брату спесиво:

– Глупость мужчин поистине необъятна, Арих! Дивлюсь на тебя, когда говоришь такое. Женщина может делать все, что делает любой воин: стрелять из лука, рубить саблей, охотиться на птиц и зверей. А сверх того дано ей дарить жизнь!

Думала уязвить брата, а он лишь засмеялся обидно и ответил:

– Скоро настанет твое время, Алаха, отдам тебя замуж. Посмей тогда повторить все эти дерзости в лицо своему супругу – и если он не прибьет тебя за глупость, то я буду очень удивлен!

Алаха залилась краской, прикусила губу, но ничего не ответила. Что можно ответить полному молодого мужского высокомерия воину, вожаку отчаянных голов, которому едва минуло семнадцать лет? Алаха безмолвно поклялась никогда не отдавать себя во власть мужчины – каким бы прекрасным он ни был и как бы ни понуждали ее к браку родные.

"Убегу!"

Решение зрело несколько дней. В полнолуние, когда неулыбчивый лик Богини Кан встал над степью, радуя почитателей круглым совершенством щек, Алаха вывела гнедого меринка и тайно пустилась в путь.

Поначалу все прислушивалась: нет ли погони. Но никому в становище, похоже, и дела не было до бегства последней в роду. От этой мысли делалось еще горше.

"И пусть! Пусть!.."

Печально смотрела на неразумную беглянку Кан-Луна, всеобъемлющая материнская любовь…

Южнее тех мест, где исстари кочевали со своими стадами предки Алахи, сказывают, стоит тайная твердыня – храм и при храме монастырь, где живут те, кто посвятил свои дни служению этой милосердной Богине. Их послушать – миром правит Любовь.

И хоть выросла Алаха среди любящих ее родичей, хоть знала она и ласку матери, и заботу тетки, и дружбу старшего брата, а все же мир представлялся ей жестоким, черствым, как старая лепешка, холодным. И глупыми казались Алахе эти неведомые жрицы Богини Кан с их наивной верой.

…А еще, рассказывала Чаха, есть там статуя этой Богини, такая прекрасная, что и глаз не оторвать. Стоит она безмолвно, протягивая вперед руки с заключенным меж ладоней сосудом или драгоценным камнем, не разберешь, – чтобы пришли к ней те, кто исстрадался душой, кого изъязвила духовная жажда, чтобы приникли все несчастные иссохшими губами к живительному источнику, чтобы исцелились женской любовью – всепрощающей, всеприемлющей…

Только бы это оказалось правдой! Только бы приняла печальная Кан Алаху – последнюю в роду! Только бы не изгнала…

Алаха сама не заметила, как слезы вновь побежали по щекам. Она словно увидела себя с поднебесной высоты, словно взглянула глазами Матери-Луны: одинокая девочка в неохватной степи. До чего жалкая, до чего же беспомощная! Сердце щемит. Прижать бы к груди неразумную, приласкать, пригладить – взъерошилась ведь, точно малый зверек, вздумавший напугать крупного хищника: гляди, мол, какой я огромный да грозный!

Нет, довольно! Алаха решительно тряхнула головой, отгоняя недостойную грусть. Не хватало еще разнюниться. Она начинает новую жизнь, полную опасностей, но в то же время упоительно-свободную! Для начала побывает в святилище Кан, а там – весь мир… А слезы пусть останутся в прошлом. Навсегда.

Девочка придержала коня и высоко поднялась в стременах – коротких по степному обычаю. Луна озаряла ее тонкую фигурку. В таинственном, немного искажающем, словно бы ЛЮБЯЩЕМ свете, изливающемся с неба, широкоскулое лицо девочки с узкими черными глазами, нежным ртом и ямочками на круглых щеках казалось старше. Оно выглядело почти взрослым и было сейчас по-настоящему прекрасным, как будто благодаря Кан и ее материнской любви Алаха за одну ночь чудесным образом превратилась в ту красавицу, которой обещала стать через несколько лет.

Две длинных тонких косы, как два хлыстика, свободно падали ей на спину. Яркий шелковый платок, синий с красными узорами, надвинут на самые брови, а нашитые на него золотые монетки тускло поблескивают.

Печальна улыбка Матери-Луны. Куда ты торопишься, чадо неразумное! От кого бежишь!

Послушно ложится степь под копыта гнедого меринка. Все дальше от Алахи становище – десяток юрт, поставленных кругом, словно бы замыкающих внутри себя материнскую юрту, где хранятся Очаг и родовые боги. Мать стережет огонь рода, бережет мир, властно и мудро распоряжается в небольшом, буйном племени. На всех у нее найдется управа. И пришлые молодцы, оставившие или потерявшие родных, научились чтить мать своего вождя как родную. Поэтому и не сделались сбродом, не превратились в шайку разбойников. Благодаря женщине они обрели и новый род, и новое достоинство. Да только Арих, глупый, не понимает этого…

Но нет, все это для Алахи теперь – воспоминание. Все-таки сумела меньшая дочь вырваться из-под материнской власти! Не уберегли последнюю в роду, не сдержали тугой уздой…

Она свободна.

Отчего же все сильнее стискивает душу Алахи какая-то доселе неведомая тоска?

Запрокинув голову, девочка испускает протяжный крик, подражая волчьему вою. А затем громко смеется, скаля зубы.

Вот так! Вот так-то!

Ушла зловещая звезда Иныр Чолмон, и Мать-Луна скрылась за необъятным степным горизонтом; край неба посветлел. Необоримой темной громадой высятся впереди Самоцветные Горы. Страшное место, заклятое! Как и все дети Степи, Алаха никогда прежде не бывала так близко от Самоцветных Гор. Незачем. Вот и еще один запрет преступила…

Иной раз, следуя за своими стадами, доходили кочевники до таких мест, откуда становятся уже ясно различимы угрюмые вершины, царапающие Вечно-Синее Небо. Одно это уже – грех перед Богами; а то, что творится в этих недрах… об этом даже и не рассказывали, страшась гнева Богов.

Да, видеть Горы приводилось. В степи далеко видно – горизонт словно убегает от человека, расступаясь перед его взором. Но оказаться в предгорьях, так, чтобы тень от самой высокой из Самоцветных Гор накрыла тебя вместе с конем… такого Алахе испытывать еще не доводилось.