Читаем без скачивания Я, Бабушка, Илико и Илларион - Нодар Думбадзе

— Что еще болит у него? — спросил с улыбкой врач. Потом снял с моей головы полотенце и заботливо утер мне слюни.

— Еще… чихает! — ответил Илларион.

— А моча у него какая?

Тут и Илларион не нашелся, что ответить.

— Какая у него моча, Илико? — обратился он к вернувшемуся в комнату Илико. — Моча? — не растерялся тот. — В последнее время, прямо скажу, не нравится мне его моча.

— А раньше была хорошая?

— Изумительная!

— На что еще жалуешься, молодой человек?

— Хи-хи! — кашлянул Илико. — Еще он немного. того… — И он выразительно покрутил пальцем у своего виска.

Я понял, на что он намекал.

— Да?.. А ну, сколько это? — спросил врач и поднес к моему носу растопыренную пятерню.

— Семь! — сказал я и как можно глупее улыбнулся.

— Правильно! — воскликнул врач.

Илларион от удивления выронил очки, бабушка в испуге отшатнулась. Врач вывернул мне веки, опустил, потом снова поднял, заглянул мне в глаза, с сожалением покачал головой и спросил:

— Родственников и близких узнает?

— С трудом, — вздохнул Илларион.

— Так… Кто этот человек? — спросил меня врач, указывая на Илико.

— Это не человек, это зверь! — сказал я и придал своему лицу такое идиотское выражение, какого и Илико не ожидал.

— Зурико, это же я, твой дядюшка Илико, неужели не узнаешь? — сокрушенно произнес Илико.

Я отрицательно покачал головой и скосил глаза к переносице. Бабушка закусила нижнюю губу и схватилась за голову.

— Чем лечите больного? — спросил врач.

— Виски натираем водкой.

— Принесите сюда эту водку!

Бабушка торопливо принесла бутылку с водкой.

— Подайте мне чайный стакан!

Подали. Врач наполнил стакан и начал:

— Положение ребенка весьма серьезное, боюсь, не протянет до утра, Нужно немедленно везти его в больницу на операцию!

— На какую операцию?! — вскочил я с постели.

— Придется вскрыть черепную коробку…

— Только через мой труп! — вскричала бабушка. — Ишь ты, «вскрыть черепную коробку»! Это тебе не тыквами Да что ты понимаешь в болезнях? Мальчик здоров, как бык, а он — «в больницу»! Вставай, сынок, вставай, а то и впрямь он загонит тебя в могилу!

— Ну, вот и отлично! Здоров, говорите? Дай бог и впредь всем вам здоровья! — сказал с улыбкой врач и опрокинул в рот стакан.

— А закусить? — сказал Илларион и подал ему грушу.

Врач аппетитно, с хрустом откусил грушу, потрепал меня по щеке, простился со всеми и, направляясь к выходу, сказал:

— А такого здорового мальчишки действительно во всей деревне не найдешь.

Потом он вскочил на коня, помахал рукой и ускакал…

ОХОТА

Спустя неделю после моего чудесного исцеления к нам во двор зашел Илларион. Он прилег на траву под грушевым деревом, закурил самокрутку и, сладко потягиваясь, спросил:

— Ну, что, собачник, перенес операцию?

— Вам всем, конечно, начхать, а я чуть было не погиб!

— Скажи, пожалуйста! «Погиб»! А какая тебе грозила опасность? Ну, вскрыли бы твой паршивый череп и тут же бы и захлопнули. Чего копаться-то в пустоте?

— Ладно, ладно… «В пустоте»… Зато ты да твой дружок Илико — ума палата!

Помолчали.

— Что это твоей собаки не видать? — спросил Илларион, и в тот же миг, словно в ответ на его слова, раздался отчаянный собачий визг.

— Убью скотину, убью! Пропади ты пропадом, Зурукела-негодник, вместе со своей собакой! И где ты ее откопал. эту безродную тварь?! Слыханное ли дело! сперва таскала яйца из-под наседки, а теперь принялась за цыплят! По тропинке между изгородями, громко голося и размахивая палкой, ковыляла соседка Ефросинэ. Перед ней, жалобно скуля и волоча заднюю ногу, бежал мой бедный Мурада.

— Держи его! — вопил из своего двора муж Ефросинэ. — Да что ты раскричалась, баба! Что случилось?! выскочила из дома бабушка. — Это кто же, по-твоему, безродная тварь? Наш Мурада? Да он, если хочешь знать, породистее твоего мужа и всей вашей родни!… Проваливай лучше, пока не поздно! Безродный… Да я за него с двух доек сыр отдала мельнику Симону!

Ефросинэ, которая больше всего на свете боялась бабушки, тотчас же повернула обратно, а Мурада с видом оскорбленного достоинства прилег у моих ног. Не сводя глаз с удалявшейся Ефросинэ, он жалобно повизгивал. Как только женщина скрылась за поворотом, собака умолкла.

— Здравствуй, Мурада! — поздоровался с собакой Илларион.

«Здравствуй!» — ответил про себя Мурада и приветливо вильнул хвостом.

— Ах ты, лисья порода! — улыбнулся Илларион, доставая изо рта собаки цыплячий пух. — За что тебя пробрали?

«А бог их знает, — проговорил про себя Мурада, — оставляют без присмотра цыплят на улице, а потом еще обижаются…»

— Крепко досталось тебе?

«Порядком», — ответил про себя Мурада и взглянул на ушибленную ногу.

— Не огорчайся, пройдет…

«Да не так уж и больно, как хотелось бы Ефросинэ», — улыбнулся Мурада, тряхнул ушами и стал лизать Иллариону руку.

— Что с его мордой? — спросил меня Илларион.

— Обжегся, дурак. Вчера вздумалось ему стащить со сковороды мчади, вот и угодил носом в огонь…

— Это правда, Мурада?

«Эх, на сей раз не повезло, поторопился малость», — вздохнул Мурада и облизнулся.

— Да ты, брат, не собака, а настоящее сокровище! — произнес с уважением Илларион. — Вот этот собачник, гляди, какой верзила вымахал, а все на бабушкиной шее сидит, а ты уже сам о себе заботишься. Молодец! Однако воровать все же нельзя, это ты учти! Краденый кусок впрок не идет. Вот хоть возьми нашего завскладом Датико, — близок его смертный час. А какой ненасытный был, все ему мало. Теперь вот валяется в постели, как списанный товар. Слышишь?

«Слышать-то слышу, да что с того? Все воруют, а я что, божий агнец В конце концов я обыкновенный пес», — возразил про себя Мурада.

— Ладно, иди к себе и не вздумай убегать со двора, не то поколочу, сукин ты сын! — сказал я и легонько пнул собаку ногой. «He ругайся!» — огрызнулся Мурада и, поджав хвост, побрел восвояси.

Илларион скрутил самокрутку, затянулся и сказал:

— Утром обошел я колхозные поля, побеги сои сплошь обглоданы, не иначе, как зайцы шалят… Следы видел… Не мешало бы пройтись завтра утром с ружьем…

— Знаю я твоих зайцев! Прошлый раз ты тоже потащил меня, а заячьи следы оказались козьими.

— А сейчас, говорю тебе, — заячьи! Кроме того, помет заячий!

— Ну ладно, пойдем. Смотри только, как бы заячий помет тоже не оказался козьим!

— Не учи меня, сопляк! Приготовь-ка к утру ружье да захвати своего глупого пса, авось пригодится… — сказал Илларион, нахлобучил мне по самый нос фуражку и ушел.

На другое утро, чуть свет, мы пробирались сквозь высокую — по колено — росистую траву. Впереди шагал Илларион, за ним — я, за мной трусил весь мокрый, облепленный репьем Мурада.

— Вот это собака! — насмехался Илларион. — Никак за зайцев нас принимает — по следу идет. Скажи ей, пусть бежит вперед!

— Марш вперед! — приказал я собаке.

Мурада послушно сел.

— Устал пес. Может, и нам отдохнуть и перекусить чero-нибудь, а? — спросил Илларион и опустился на землю.

— Что ж, отдохнем, — согласился я и уселся рядом.

Илларион извлек из сумки вареную курицу, мчади,,молодой сыр, бутылку виноградной водки и разложил все это на большом круглом камне. Я, со своей стороны, прибавил к столу пхали (блюдо из травы с острой приправой) из крапивы, лобио, вареную картошку, соль. И пиршество началось.

— Смотри, Илларион, не чавкай громко, зайцев распутаешь! — предупредил я.

— Ты над кем смеешься, урод? Зайцев здесь хоть пруд пруди, только искать их нужно с головой! — рассердился Илларион.

Он наполнил стакан водкой и, произнеся обычное «будем здоровы», осушил его.

— Будем здоровы! — сказал я и тоже выпил.

— Закуси чем-нибудь, сгоришь!

— Подумаешь! Не видал я сивухи!

— Мерзавец! Сивуху поищи у своей бабушки!.. Ну, давай по второй!

— Давай! — охотно согласился я, выпил и вдруг развеселился. Ну и пробирает! Бьет прямо в почки!

— Еще бы — чистая чача (по-грузински и «почка» и «виноградная водка».)!

— Выпьем по третьей, — предложил я.

— Выпьем!

Илларион быстро опрокинул в рот стакан и достал кисет с табаком.

— На вот, возьми мой кисет, табак у меня знатный: стамбульский! — сказал я, протягивая полный кисет.

Илларион взял кисет, понюхал табак, подозрительно взглянул на меня, но все же скрутил козью ножку, зажег, затянулся и… опрокинулся на спину.

— Что с тобой, Илларион?! — кинулся я к нему.

Илларион лежал побледневший, с закатившимися мазами и молчал,