Читаем без скачивания Короткое правление Пипина IV - Джон Стейнбек

Но Стейнбек всю жизнь пытался быть не просто писателем, не просто свидетелем мира, а пишущим для и ради. Когда началась Вторая мировая, он проникся патриотизмом. Написал откровенно пропагандистский роман «Луна зашла» об оккупации и Сопротивлении, потом еще один — о тренировке экипажей бомбардировщиков (любопытно, что название последнего, «Бомбы сбросить», можно перевести и как «Напрочь провалиться»). Был военным корреспондентом «Нью-Йорк геральд трибьюн» в Англии и на средиземноморском театре военных действий, 14 сентября 1943 года в Салерно видел контратаку немцев, пытавшихся сбросить в море союзнический десант. Военных впечатлений этого дня ему хватило почти на всю оставшуюся жизнь.

Как всегда, он находил и те уголки войны, на которые никто другой внимания не обращал. Жизнь — пусть уродливая, увечная — продолжалась и на войне. Стейнбек видел ее, и она была важнее и ярче реляций о подвигах и боях. В 1958-м он соберет воедино тогдашние истории и опубликует под названием «Когда-то была война». И напишет о ней: «В этих корреспонденциях много такого, о чем я и не подозревал. Они вызывают ненависть к войне вообще. А я-то считал, черт возьми, что по меньшей мере восхваляю войну».

В декабре 1943-го он вернулся с войны вместе со своим верным, замученным военными репортажами Поросягасом. Ностальгия по прошлому, тоска по когда-то беззаботной, безбедной жизни, когда все неприятности были только до обеда, или до завтрака, когда завтрак этот удавалось найти, или покуда не кончится дождь, по Монтерею его молодости, по кварталу Тортилья-Флэт и веселым пайсано родили «Консервный ряд». Это замечательная книга: легкая, брызжущая мальчишеским весельем, безрассудная, но и мудрая, и глубокая, и добрая. Стейнбековский язык здесь удивителен, волшебен и упруг. Критика же в лучшем случае пренебрежительно усмехнулась забавам «социалиста и пропагандиста». В худшем — обвинила чуть ли не в измене пролетарскому делу. И, словно откликнувшись, Стейнбек пишет «Жемчужину» — страшную, плоскую, тяжеловесную, угловатую, пуританскую, насквозь черно-белую притчу о внезапном богатстве, преступлениях и гибели из-за него. «Жемчужина» кажется мертвым дном, перигеем всего написанного Стейнбеком. Странно, но первый перевод «Квартала Тортилья-Флэт» на русский язык, опубликованный в 1963 году, зачем-то — возможно, смутившись озорной вольностью и равновесия ради — уместили под одну обложку с уже издававшейся «Жемчужиной». Автор предисловия М. Мендельсон без конца извинялся перед советским читателем за то, что ему представлена легкомысленная «комическая сказка», «собрание анекдотов из жизни не вполне реальных персонажей» — на самом-то деле едва ли не самых живых и реальных из всех, населяющих стейнбековские страницы. «Кое-где автор делает попытки представить персонажей явно дегенеративного склада воплощением самых лучших человеческих качеств…». И это написано про блаженного в своей простоте, благородного, нищего Пирата, давшего обет скопить денег, чтобы купить для святого Франциска золотой подсвечник в благодарность за излечение собаки! А в мертвяще-казенной, тяжеловесной, свинцовой похвале отчеканен приговор: «Одно из лучших, наиболее значительных в идейном и художественном плане произведений Стейнбека… в „Жемчужине“ резче выпячена буржуазная сущность зла». Мрачный триумф духа тяжести, вдавившего наконец несчастного Поросягаса в постамент.

И дальше тяжесть, которую приходилось волочить на себе бедному крылатому свину, все прибавлялась. Хотя изредка ему удавалось выбраться из-под нее и вдоволь порезвиться, живые лица все больше мешались с расставленными по полочкам клише, ткань текста безжалостно кроилась под схему. Роман становился похож на завод в строительных лесах — грязь, захватанные пальцами кальки, дым, и завалы бетонных обломков, и плоскости, какофония углов, люди, усталые, собравшиеся в уголке перекурить. Иногда стройка завершалась в величественное здание, иногда — оставалась полудостроенным скелетом, набитым гипсовыми масками. Стейнбек метался, пробовал, экспериментировал с формами романа, со стилем, с языком. Сценарии, притчи, втиснутый в прокрустово ложе провинциальной жизни миф: «Забытая деревня», «Вива Сапата!», «Яркий огонь», «Заблудившийся автобус» и, как просвет, добрый, веселый и правдивый «Русский дневник», записки о путешествии вместе с фотографом Робертом Капа по послевоенному Советскому Союзу. Поросягас вдоволь порезвился и посмеялся на бескрайних просторах победившего социализма, и в результате написанную в 1948 году книжку опубликовали в Советском Союзе лишь спустя сорок лет. Стейнбек пробовал найти формулу успеха, не пытаясь копировать самого себя. Читатели, судя по продажам, воспринимали результаты экспериментов вполне положительно, критики брюзжали, упрекали в отсутствии значительного и увлечении проходными вещами.

Роман-автобиографию «К востоку от Эдема» Стейнбек замыслил как книгу, способную по размаху и силе сравняться с «Гроздьями гнева». Он писал другу, художнику Бо Бескову: «Это то, что я готовился написать всю свою жизнь… Это Книга моей жизни. Я все время ждал, когда начну ее писать». Исполинский замысел, две книги в одной, эпическое полотно родной земли, миф о Каине и Авеле, и рассказ о родительской семье, «история моей страны и моя, и я хочу вести обе эти истории порознь». Критика назвала роман бессвязным и многословным, символизм его — неуклюжим и натянутым. Нынешнее поколение критиков, более снисходительное к трудам классиков, определило его «одним из первых метароманов, исследующих роль художника как творца» (С. Шиллинглоу).

И снова за титаническим усилием последовало отступление, отдых, отпуск для перетрудившегося, стареющего Поросягаса. В честь Эда Рикетса, погибшего в 1948 году, Стейнбек пишет продолжение «Консервного ряда», роман «Благостный четверг», где главный герой Док, воплощение Эда, находит настоящую любовь, проститутку Сюзи, женщину с золотым сердцем. Но источник, питавший жизнь неунывающих пайсано на стейнбековских страницах, видимо иссякает. А быть может, дело как раз в том, что роман и задумывался как возвращение долга, как памятник другу — и потому под натужной веселостью местами отчетливо чувствуется мертвая холодность камня.

А после «Благостного четверга» появилось «Короткое правление Пипина IV». После него Стейнбек написал еще один роман — монументальную «Зиму тревоги нашей», амбициозный финальный плод «похода за великим американским романом». Критики объявили роман свидетельством того, что Стейнбек окончательно истощился, и даже присуждение Нобелевской иремии их мнения не изменило. «Зима тревоги нашей» стала последним его романом. Он занимался публицистикой, писал письма друзьям — помногу, иногда по нескольку в день. Пробовал заняться переводом, принялся поддерживать президента Линдона Джонсона и агитировать за войну во Вьетнаме. Даже съездил к служившим там сыновьям. Заработал «Медаль свободы». И репутацию предателя всего, что когда-то защищал. А поход за великим романом окончился разочарованием и равнодушием. В трактате профессора Бенсона говорится: «Старые проблемы вернулись мучить его. Что такое роман? Что такое художественная литература? Как она соотносится с реальностью?» Для Стейнбека эти вопросы были столь же реальными, как для автомеханика, проснувшегося однажды и задумавшегося: «А что же такое карбюратор? И как он соотносится с внутренним сгоранием бензина, что бы это, черт возьми, значило?» Великий поиск обернулся великой потерей.

Критика проигнорировала «Короткое правление Пипина IV». И сейчас в энциклопедических биографиях и академических исследованиях его едва удостаивают вниманием. А между тем он — истинный памятник Стейнбеку-романисту, и не надмогильный камень, а живое, сильное дерево. То самое, проросшее сквозь «Квартал Тортилья-Флэт» и «Консервный ряд» и вновь расцветшее в смешной, абсурдной, мудрой сказке о том, как надоевшая самой себе французская демократия проголосовала за собственное упразднение и в одночасье переоделась монархией. А монархом выпало быть мягкому и доброму, немного ленивому, но самоотверженному и вдохновенному астроному, влюбленному в ночное небо и свою спокойную, размеренную жизнь. Оказалось, что в жилах его течет та же кровь, что текла в жилах Карла Великого (а королевскую кровь, как известно, разбавить невозможно), что он — законный наследник династии, которая взошла на престол не мечом и ядом, а народным избранием, и потому, по общему согласию сорока двух французских партий, он единственный достоин трона возрожденного королевства. На бедного астронома, чьей самой сокровенной мечтой было заслужить избрание в Академию, вдруг обрушились Франция и корона. Но бедный Пипин Эристаль не сдался, не пустил все на самотек, предоставив решать другим. Он сделал, что смог, — попытался искоренить несправедливость и помочь другим сделать Францию сильнее и лучше. Он знал, что проиграет, что за такие проекты поплатится многим, но все равно продолжал делать задуманное, считая, что даже поражение может обернуться победой, если он хоть кого-то заставит задуматься.