Читаем без скачивания Монастырь Господа нашего Аполлона - Константин Вагинов

Снова повернул я глаза. То же темно-бурое клубится небо. Но уже крысы выползли из нор своих.

2

Сыро в келье моей, Аполлон не приходит. Лежит под липами, а вокруг в черном небе кружатся аэропланы. И на каждом из них сидит схимник из пустыни Оптинской. И следят они глазами, из ночи и жести составленными.

3

Обошел сегодня келии братии моей. Грустно видеть кости людей любимых. Пожелтели они, грибами покрылись. Взял я череп Гилла. Только мокрицы ползают в орбитах его. Схватился я за бедра и смеялся тихо. Зачем привел вас в обитель мою. Зачем Аполлоновой пищей сделал. Расставил черепа вокруг себя. Сел и заговорил: "Не пощадил вас, не пощадил для Бога своего". В окне дымилась луна, а на полу набухали лучи ее.

4

Не мог больше оставаться в обители и бежал по крутой дороге в сад городской. Была ночь, и слышалось ржание луны за облаками. В саду, где бродил в юности моей, не нашел я берез и дубов, вместо них пальмы и кактусы двигались. Когда же заря подняла белые перья свои, увидел я негров в цветных поясах и базары неописуемые.

Квадратное солнце висело над головой. Крыши из листьев неведомых дерев покрывали дома. Пригласил меня один чужестранец в дом свой и долго расспрашивал на незнакомом языке. И по движениями губ понял я, что расспрашивает о родине моей. Показал я знаками, что родина моя в земле, что больше нет родины моей.

5

Страшно жить мертвецу среди живых, страшно быть человеком страны умершей. Долго я бродил по дорогам. И когда появилась луна, взял я лиру и запел. Но что пел, не слышала душа моя, а только руки знают. Помнят они какое-то стремление вниз — подобно падающим ручьям, помнят они длинную боль, как если бы кости из них вынимали.

6

И увидел я в стороне от дороги под пальмами черного юношу и девушку. Голова ее лежала на плече его, и губы тянулись друг к другу. Куски ткани опоясывали бедра их. Движения их были полны сладкой истомы и лени. А храм за рощей уже просыпался. Слышалось пение пестрых птиц, и доносился запах курений. Вошел я в храм и прислонился к коленям деревянным. Скорбно было в груди моей, руки и ноги тосковали.

7

Часто сидел я с девушками и говорил о братиях своих. Часто плакал среди них. И они гладили меня и успокаивали, как малого ребенка.

И уже начал забывать про ужасы монастыря Господа нашего, и уж чувствовал молодое солнце в крови своей и пас овец на лугах рядом с черными товарищами моими. Снова упругим стало тело мое. Молодая кровь в щеках играла.

Не утерпел я и в ворота монастыря Господа нашего заглянул. И не увидел я Бога под липами. И потянуло меня заглянуть в кельи братии моей. В келье Гилла увидел я его, Бога нашего. Снова иссохший, квадратный, лежал он, мертвы черви спали в ноге его. Убежал я, но уже не нашел страны черных.

8

Только берег скалистый, и ветер упорный, и широкошумное море. Северный ветр хлестал меня по щекам, в сквозном льду утонула нога моя. И увидел я пятнистых людей, высеченных из гранита. Медленно двигались они и тащили за собой статую прекрасную, как огнистая ночь, ломали ей руки и дальше в сумрак уводили. Не утерпел я, вырвал ее и побежал с ней к лодке неокрашенной, и поплыли мы в бурное море. Но стихло море. Увидел, что к новой земле приплываем. Вышел на берег узорный и нашел храм великолепный, но ни души не было там. Летали птицы, виноград носящие. В небе висело солнце нетускнеющее. Сладостный воздух окружал тело мое.

9

Лежу в траве. На высоком холме стоит статуя, и народ эллинский говорит о ней. Понял язык их, удивлялись они, что в лодке чужеземной нашли линии свои. Тихо подплыли ко мне призраки, свернули они руки мне и за собой увели. Гилл сел у руля. Ипполит и другие пары разводят. И вот снова с умершей братией моей. Страшно быть живым среди призраков. Страшно быть человеком среди умерших. Дали они мне перо и бумагу и сказали: "Пиши наставления свои".

10

Начал я: "Пеоны четырех родов бывают".

Часть третья

1

Павловск был покрыт Петергофом, и на плоскости и круги сошли статуи с пьедесталов, и вместо них взобрались люди, — в то время, как мрамор оживал, человеческие тела становились белее и белее и, наконец, застыли.

Оседлали глаза мраморного коня и полетели за водой живой. Дробно стучат копыта коня. Мраморный храп его горам подобен.

Спираль за кубом, плоскость на треугольнике, ромб посередине. Взлетел конь на куб и застыл. Закричал и глаза в куб. Ломаным криком куб ответствовал.

Тихо плывет корабль. Гилл сидит у руля. Ипполит пары поддерживает. В безнадежном море мы.

А, наверно, в гробу плачет мать моя, сидит сухая, белая, без волос и тела, вспоминает, как белокурого мальчика качала.

2

Тих Екатерининский канал. Только иногда слышится рыдание водосточных труб. Луна со свистом гонится за мной. Прорезали глаза неб и упали.

Тихо плывет корабль, борта его касаются перил Екатерининского канала. Орбиты Гилла спят. Шуршит ряса на мне.

Неподвижно бегу по пустым улицам. Влетаю в кафе. У окна человек со звездою Вифлеема, разводит руками, отгибается от спинки стула и плюется. Из окна увидел любовников. Нежные, обнимаются. Душу друг из друга вынимают. Затем вернулся он один. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

3

Ох, дымись, луна. Мертвое море в теле моем, и земли, и расы, и нации.

А все же люблю землю и город свой, в котором случайно родился. Жаль только, совсем не слышу я пения птиц, запаха травы. Возьму сирень — трупом пахнет.

4

Свистит ночь. Иногда пляшет луна. Мы живем в монастыре — Демидов переулок, 15, недалеко от Сенной. Иногда мы сваливаем ритмы и образы в узелок, выходим и продаем, ибо, хотя мы и призраки, но нам надо есть.

<1922>