Читаем без скачивания И. Сталин: Из моего фотоальбома - Нодар Джин

Это Надя. Незадолго до ухода. Я, кстати, так и не выяснил — кто фотографировал. Или — кто там стоит сзади неё, подбоченясь. Я не люблю — когда люди стоят подбоченясь. Для этого нужен особый душевный настрой. Нехороший. Ни с того, ни с сего подбоченясь не стоят. Нашёл я эту карточку в домашнем альбоме. Такое впечатление, что Надя тут — наоборот — придти хочет, а не уйти…

This is Nadya. Not long before she left. By the way, to this day I don’t know who took this photo. Or — who's standing behind her, with hands on the hips. I don’t like people standing with hands on their hips. There’s a specific emotional attitude needed for that. A bad one. People don’t just stand with their hands on their hips. I found this photo in the family album. There’s a feeling I get here that — on the contrary — Nadya wants to arrive, not leave…

А это Лаврентий. Внешне он тоже мне нравится. С волосами, правда, плохо. Но он всё равно не позволил бы бабам лохматить ему чуб. Не из тех. Да и им чуб не нужен. Зачем он им? Чуб у многих есть, а пенсне, маршальская звезда, орден Героя и прошлое динамовского футболиста вместе — ни у кого. У него, кстати, и волосы вырастут, если он захочет. Пока, видно, не хочет. Другое хочет. Хотя это и не всем видно…

And this is Lavrenti. I like the way he looks too. All right, he does have a problem with hair. But, in any case he’s not the type to let the ladies caress his forelocks. He’s just not one of those. And, besides, they don’t need the forelocks. What do they need it for? Lots of people have forelocks, but no one has a pence-nez, a marshal’s star, a hero’s medal, and the past of a soccer player at the same time. If he really wanted it, by the way, his hair would've grown too. Apparently, he doesn’t want it yet. He wants something else. Although, not everyone can see it…

Не помню — кого тут дразню. А это важно? Включаю фотографию на всякий случай. А также на тот, чтобы показать: я настоящий человек, и ничто по-настоящему человеческое мне не чуждо.

I don’t remember whom I am teasing here. Anyway, is that really important? I am including this photograph just in case. And also to show: I am a real man, and nothing really human is foreign to me.

Мы с Лаврентием. Его хлебом не корми, но дай покататься на глиссере. Он опять прав: скорость синоним силы. Но у него много других синонимов. Например, — бронепоезд. Который у него всегда стоит. На запасном пути. Кстати, в связи с поездом. В котором Молотов катался в Америке. Лаврентий сказал ему правильно: «Вячеслав, как мне кажется, Хозяин решил, что твой следующий поезд уже ушёл!»

Lavrenti and I. Don’t give him bread or gold but give him a chance to take a ride on the speedboat. He is right again: speed is a synonym of power. But he has a lot of synonyms. An armored train, for example. Which he always keeps parked. On a spare route. Speaking of the train, incidentally. In which Molotov took rides around America. Lavrenti told him the right thing: «Vyacheslav, it seems to me that the Master had decided that your next train had already departed!»

Это Хрущёв. Стесняется меня. Очень. И уважает. Но ни устно, ни письменно выразить это не в состоянии. Может зато предать. Легко. Тоже очень.

This is Khruschev. He is embarrassed of me. Very much so. And he respects me. But he is incapable of expressing it either orally or in a written form. But he is capable of betrayal. Easily. Very much so.

Молотов подписывает тут в 39-м с немцами пакт о ненападении. «Разборчиво подписался?» — спросил я потом. «Конечно! — испугался он. — А почему спрашиваете?» «А что, даже спросить не стоит?» — ответил я. Он меня понял и улыбнулся в усы. Я всё-таки проверил его. Повернулся к министру Риббентропу: «Скажите, герр, Молотов разборчиво подписался?» Тот тоже меня понял. Но не улыбнулся. Усов нету.

This is Molotov signing the non-violence pact with the Germans in ’39. «Did you sign clearly?» I asked him later. «Of course!» he got frightened. «Why are you asking me?» «What do you mean, it’s not even worth asking?» I answered. He understood me and smiled into his mustaches. I decided to double-check him anyway. I turned to minister Ribbentrop: «Tell me, Herr, Molotov, I hope, signed clearly?» He understood me also. But he didn’t smile. Didn’t have the mustaches.

А это сразу после подписания пакта. Кстати, об усах. Троцкий утверждал, что усы у меня грязные. Грязные не они, а его мысли. This is right after the signing of the pact. Speaking of mustache, by the way. Trotsky insisted that mustache is dirty. It’s not my mustaches that are dirty; it’s his thoughts!

Ёсик сказал бы, что эти фотографии так же правдивы, как необъяснённые им кадры из Евангелий. Где, когда и какой апостол находился при Учителе? Обо всём таком надо читать между строк, а не в строчках. Ворошилов, Молотов и Коля Ежов на первой карточке были — каждый в отдельности — сфотографированы в разных местах. Но нас всех почему-то свели на одном пятачке набережной. Пока Ежов не проштрафился — и его из кадра убрали. Как и из действительности.

Yosik would have said that these photographs are just as true as the scenes from the New Testament, which he didn’t explain. Where, when, and who was by the Teacher? Things like these should be read between the lines, not in them. Voroshilov, Molotov, and Kolya Yezhov on the first photograph were — each one separately — photographed in different places. But for some reason, they brought us together to the same place by the river. Until Yezhov blundered and was eliminated from the scene. Just as from reality.

В Тегеране. За ужином в нашем посольстве. А смеюсь я перед тем, как сказал ровно три слова о Гитлере. В ответ на то, что рассказал Черчилль. Он тут между мной и Рузвельтом. Толстый. Объявил вдруг за столом, что Гитлеру в молодости угодила в пах пуля и навсегда лишила его эрекции. Не смог вернуть её даже с дочкой композитора Вагнера! Что же касается фрау Браун, та, бедняжка, оперировала себе влагалище напрасно. Оно у неё было крохотным — и прежде, чем сдаться фюреру, фрау сходила к хирургу. А фюрер, дескать, смотрит на её влагалище, но только и делает, что пускает газы… Страдает, мол, недержанием. Черчилль хотел рассказать ещё что-то, но я его остановил: «Никто не ангел!» Кушать ведь предстояло… This is in Teheran. The first dinner in our embassy. And I am laughing here right before I said exactly three words about Hitler. In response to Churchill’s story. There he is, sitting between Roosevelt and myself. The fat one. Suddenly, he announced that when Hitler was young, a bullet hit him in his gut, and after that time he could not get an erection. He couldn’t even get it with the composer Wagner’s daughter! And as for Frau Braun, that poor thing, she didn’t have to have her vagina operated upon! It was so tiny that before she gave herself up to the Fuhrer, she went to a surgeon. The Fuhrer, though, can only do one thing — look at her vagina and emit gases. He’s incapable of holding them… Churchill wanted to tell us something else about Hitler, but I stopped him: «Noone is an angel!» After all, we had to eat still…

Это мой старший сын Яша в немецком плену. Незадолго до смерти. Здесь он похож на Ёсика. Не только внешне, но и настроением. У Яши — когда его тут снимали — уже, видимо, не осталось надежд на спасение. Он вообще жил без надежд. Такой человек. В отличие от его матери, Като. Которая, впрочем, тоже умерла молодой. Но мне кажется, что неимение в душе надежд и есть совершенство.

This is my oldest son Yasha as a German POW. Here, he looks very much like Yosik. Not only physically, but as far as his mood is concerned also. Yasha, apparently, — when they took this photo — did not have any hopes for survival. He lived all his life without hopes. That’s the kind of man he was. Unlike his mother. Kato. Who, nevertheless, also died young. But looking at Yasha, it seems to me, that having no hopes in one’s soul is perfection.

Это мои другие дети, Светлана и Василий. Надя, их мать, только и делала, что расставалась с надеждами. Светлана и Василий, наоборот, верят в жизнь, — но мне за них тоже неспокойно.

And these are my other children. Svetlana and Vassily. All that Nadya, their mother, did during her last years, was — part with hopes. But Svetlana and Vassily, vice versa, believe in life, and I don’t feel safe for them…

А это в Потсдаме в 45-м. Вместо Рузвельта — уже Трумэн. Даже в Америке хорошие люди умирают иногда раньше злых. На Трумэна мне и смотреть неохота, — не то, что отвечать на его вопросы. Поэтому я и делаю вид, что мне не до ответа: прикурить не получается! А он спешит, чтобы получилось. И просит Черчилля помочь мне. Но тот скорее похудеет, чем поможет. Он, кстати, уже тогда вместе с Трумэном задумал против нас дурное. И ещё. Оптимистом или пессимистом делает человека физиология. Посмотрите на Трумэна. С такой блошиной внешностью ничего другого как быть оптимистом и бодряком не остаётся. Ибо пессимизм — роскошь. А Трумэн очень жаден: он оптимист и хочет войну! Хотел, по крайней мере, пока не создали бомбу и мы.

And this is in Potsdam, in ’45. Instead of Roosevelt — it’s already Truman. Even in America good people sometimes die before the evil ones. I don’t even feel like looking at Truman, much less — answering his questions. That’s why, I am pretending that I’m too busy to give answers: I’m trying unsuccessfully to light my pipe! But he is in a hurry; he wants me to succeed! And he is asking Churchill to help me. Churchill would rather lose weight than help. He, by the way, together with Truman, was already concocting something unkind, against us. And one more thing. A person’s physiology makes him into an optimist or a pessimist. Look at Truman. With such worm-like looks, you have no choice but to become an optimist and a go-getter. Because pessimism is a luxury. And Truman is very greedy: he is an optimist and he wants a war! At least, he wanted one, until we made a bomb as well.

У меня немало фотографий на фоне пустых стульев. Сам не понимаю — что бы это значило? Может быть, — ничего. Просто на свете много пустых стульев. Но мне кажется, в этом что-то кроется. Хотя осмыслению не поддаётся. Человек вообще сложнее своей мысли… А может быть, дело не в том, что стульев больше, чем людей. Может быть, и не больше. Просто — не бывает ведь так, чтобы все люди во всём мире сидели на своих стульях одновременно.

I have many photographs in the background of empty chairs. I don’t’ quite understand it myself — what could that mean? Maybe, nothing. It’s just that there are many empty chairs in the world. But I sense, there is something hidden in it. Although it does not offer itself easily to thought. In general, a human being is more complicated than his thought… And maybe, it’s not that there are more chairs than people. Maybe, there aren’t more. It’s simply impossible for all the people in the world to sit in their chairs at the same time.

Тоже в Потсдаме в 45-м. Перед отъездом я коротко постригся. Хотел выглядеть моложе. Валечку послушался. Но потом жалел. К чему казаться не тем, кто ты есть, — молодым? Особенно — если никто не может быть таким, как ты. Карточка запомнилась и по другой причине. Один из фотографов, американец, назвал меня «М-р Жуков». Чистая провокация. Я ответил: «От Жукова слышу!» А что мне ещё было сказать? Иностранец…