Читаем без скачивания Хроники похождений - Лев Портной

Потом женщина расплакалась. Ее рыдания отвлекли от дел чиновника с бумагами. Он кликнул почтового комиссара и потребовал лошадей. Тот отвечал, что лошадей нет, и предлагал взамен чаю.

Когда самовар вскипел, в избу вошел дворянин, которого впоследствии Иван Кузьмич величал Блистательнымъ Умомъ и Дидеротомъ Вольтеровичемъ. Вновь прибывший живо затеял беседу, втянув в нее и Федоркиных, и чиновника с бумагами. Блистательный Умъ на чем свет стоит проклинал погоду и государственное устройство, в негодности и того, и другого обвиняя российские власти, исключая саму императрицу, у которой, по его словам, не хватает сил, чтобы уследить за всеми ворами, ее окружавшими.

Речи его были скучны и местами непонятны. Зато в лице чиновника с бумагами Дидеротъ Вольтеровичъ нашел благодарного слушателя и интересного собеседника. Их беседа завершилась крупным скандалом.

Началась ссора с того, что субъект с бумагами стал рассказывать о роде своих занятий.

— Милостивый государь, я служил регистратором при разрядном архиве и, пользуясь положением, собрал родословную многих родов российских. — Чиновник поднял кипу бумаг и потряс ею в воздухе.

Затем, опомнившись, он опустил их на стол и аккуратно разгладил, всматриваясь, не попортились ли они от потрясения.

— Все великороссийское дворянство должно бы купить мой труд и заплатить за него, как за самый бесценный товар! Но что же вы думаете?! В Москве, будучи в компании молодых господчиков, предложил им свои бумаги я, но вместо благоприятства попал в посмеяние. По их мнению, мой труд не стоит даже чернил и истраченной бумаги.

Он с негодованием рассказывал о своих обидах и заглядывал в глаза собеседника, ожидая со стороны последнего сочувствия. Но вместо этого Дидеротъ Вольтеровичъ поступил в точности так же, как оскорбившие коллежского регистратора московские господчики.

— Отдайте вы эти бумаги разносчикам для обвертки — это будет самым лучшим для них применением, — заявил Блистательный Умъ.

Эти слова до глубины души потрясли чиновника. Дальнейший разговор проходил в повышенных тонах и, если бы не природная трусость обоих, вероятно, завершился б дуэлью. Масла в огонь подлил почтовый комиссар, объявивший, что лошади готовы. Коллежский регистратор собрался покинуть избу, но Дидеротъ Вольтеровичъ заявил, что поданный экипаж предназначен для него. Чиновник с бумагами возражал: он был первым в очереди. Но Блистательный Умъ отвечал, что заплатил двадцать копеек для того, чтобы ехать самому, а не для того, чтоб поехал тот, кто собирается до скончания века дожидаться очереди, не понимая, что продвинется лишь тогда, когда даст почтовому комиссару либо в морду, либо на лапу.

В дело вмешался Иван Кузьмич. Он взял под локоть коллежского регистратора и отвел его в сторону.

— Милостивый государь, — произнес он учтивым голосом, — я попрошу вас задержаться и приглашаю отобедать за мой счет. Я стал невольным свидетелем разговора и смею заверить вас, что в моем лице вы найдете того, кто по достоинству оценит ваш труд и не поскупится на расходы, если среди ваших бумаг найдутся некоторые документы. А они найдутся, я уверен, стоит внимательнее поискать, и нужные мне свидетельства непременно отыщутся. Что касается лошадей, то мой вам совет: уступите вы их. Тем более, дождь только что кончился и дороги еще не обсохли.

Дидеротъ Вольтеровичъ уехал. А Федоркин с коллежским регистратором заняли край стола, разложили бумаги и склонились над ними, разбирая старинные записи. Это занятие захватило их целиком. И даже когда явился не дождавшийся ни в морду, ни на лапу почтовый комиссар и сообщил, что готов закладывать лошадей, Иван Кузьмич отмахнулся, сообщив, что намерен со своим драгоценным другом злоупотребить местным гостеприимством. Они с увлечением изучали бумаги до самого вечера. Федоркин дал денег почтовому комиссару, и тот приготовил ужин.

Во время еды Иван Кузьмич с чиновником вполголоса обсуждали какого-то маркиза Антуана Пьера де Ментье, который в царствование Петра Великого поступил на русскую службу под именем графа Антона Петровича Дементьева. В России не снискал этот Антуан ни славы, ни богатства и умер в 30-м году, не оставив после себя ни наследников, ни вообще ничего. Так, по крайней мере, утверждал коллежский регистратор. Однако Федоркин сообщил стряпчему, что в сведениях его имеются существенные пробелы. В действительности же у графа Антона Петровича Дементьева в 25-м году родился сын, названный Францем в честь знаменитого сподвижника Петра Великого, а в 50-м году появился и внук Христофор — правда, маркиз Антуан Пьер де Ментье, то бишь граф Антон Петрович Дементьев, не имел счастья подержать оного Христофора на руках. Что ж касается источника этих сведений, то Иван Кузьмич готов был подтвердить их достоверность, потому что в молодости имел счастье служить поваром у Франца Антоновича.

— Думаю, милостивый государь, что мы должны восстановить историческую справедливость и пробелы эти восполнить, — заговорщицки произнес Федоркин и поднял бокал красного вина.

— Однако же для того, чтобы вершить историю, необходимы субсидии, — ответил стряпчий, приподнимая свой бокал.

— Об этом, милостивый государь, не извольте беспокоиться, — заверил его Иван Кузьмич.

— Вижу, что вы человек поистине благородный, — воскликнул коллежский регистратор. — Не зря судьба привела меня сюда.

Их бокалы взлетели навстречу друг другу, столкнулись, после чего были опустошены и с торжествующим грохотом опущены на столешницу.

Почтовый комиссар принес чернила. Иван Кузьмич с коллежским регистратором вновь уселись с бумагами. Чиновник, высунув язык, под присмотром Федоркина что-то вписывал в старинные документы. Когда он закончил, за окном фыркали отдохнувшие лошади. Иван Кузьмич щедро расплатился, после чего некоторые из бумаг остались у него, а чиновник уехал в Санкт-Петербург — искать счастья.

Федоркины остались ночевать в почтовой избе. Прямо на полу было сооружено некоторое подобие постели, где улеглись юноша и его маменька. Иван Кузьмич не спешил, он остался сидеть за столом, погруженный в какие-то мысли. У молодого Федоркина слипались глаза от усталости. Еще бы! После стольких переживаний за один день он скорее ожидал, что их догонит фельдъегерь с указом императрицы о назначении папеньки губернатором Аляски. Но вместо этого они застряли в Тосне. И не утренние бурные события, а именно тоскливое ничегонеделание в почтовой избе измотало юношу до крайности. Поэтому он заснул, едва склонив голову на валик из маменькиной кофты. Однако проспал он недолго, чей-то зловещий голос заставил проснуться.

— Милостивый государь, — разобрал Федоркин-младший слова незнакомца, — вы проиграли мне золотую табакерку великолепной работы, даже при скудном свете этой свечи видно, как блестят алмазы, которыми она украшена. Вы проиграли двести тысяч и расплатились немедленно, что делает вам честь. Но ставить на кон имение?! Одумайтесь, сударь!

Послышались семенящие шаги и шуршание, словно кто-то снимал сюртук. Затем раздался взволнованный голос Ивана Кузьмича.

— Я благодарен вам, граф, за проявленную чуткость, но ваш долг дать мне возможность отыграться! Я настаиваю на продолжении игры и ставлю имение и три тысячи душ крепостных! Уж заодно!

Юноша застыл от ужаса. Его отец играл в карты! В запретительную игру![4] Его противник, видать, был лихим человеком. И папенька, который никогда в жизни не брал в руки карты, играл с ночным незнакомцем и продул деньги и табакерку, пожалованные императрицей! А теперь он поставил на карту имение, до которого семья даже доехать не успела! И на смену великолепным картинкам, весь день мелькавшим перед глазами молодого человека, пришли новые картинки, исполненные исключительно в мрачных тонах. Нищета и скитания — вот, что ожидало их. Юноше хотелось закричать, броситься к отцу и запретить играть, но какая-то сила удержала его.

— Воля ваша, — тихо произнес незнакомец.

Скрежещущий голос вдруг показался до боли знакомым. Словно Федоркин-младший уже много раз слышал его. Он силился вспомнить, кому мог принадлежать этот голос, но безрезультатно.

Послышался шелест карт. Их швыряли по очереди на стол. Хлоп — раздается шлепок с тем особенным шиком, отличающим заядлых картежников. Хлюп — это был папенькин ход.

Юноша подумал, что нужно разбудить маменьку. Глядишь, она положит конец игре и хотя бы имение в Барвихе останется. Жалко табакерку с алмазами и деньги жалко, но уж с тремя тысячами крепостных семья как-нибудь проживет. Он легонько пихнул маменьку локтем. Она промычала в ответ и лягнула сына ногою. Он хотел пихнуть ее еще разок и посильнее, но опоздал.