Читаем без скачивания Дон-Карлос, инфант Испанский - Федор Батюшков

Изученію отношенія драмы Шиллера къ различнымъ источникамъ, которыми авторъ пользовался, и взаимоотношенія различныхъ версій ея – посвященъ рядъ спеціальныхъ работъ, въ которыхъ данный вопросъ изученъ до мелочей {1} . Нынѣ также установлено, что историческія событія представлены были Сенъ-Реалемъ въ весьма искаженной формѣ. Приводимъ по Дюнцеру (в. ук., стр. 34–41), резюмэ историческихъ фактовъ въ томъ видѣ, какъ они установлены современною наукою:

"Въ дѣйствительности не было никакой романической исторіи между донъ-Карлосомъ и его мачихой. Когда послѣдняя его увидѣла въ первый разъ, она почувствовала къ 15-ти-лѣтнему мальчику лишь глубокое состраданіе, ибо принцъ былъ маленькаго роста, болѣзненный и невзрачный, кривобокій, съ неровными плечами, горбатый и одна нога была y него короче другой; говорилъ онъ тихимъ голосомъ, слегка заикаясь; рѣзкій и своенравный въ обхожденіи съ людьми, непріятно прожорливый въ ѣдѣ и питьѣ, онъ отнюдь не былъ созданъ, чтобы привлечь къ себѣ расположеніе королевы. Съ ранняго дѣтства его дикій нравъ и упорное отвращеніе къ занятіямъ – доставили не мало горькихъ заботъ его отцу, такъ-же какъ и его нерадивое отношеніе къ религіи. Филиппъ опасался, что его сынъ не будетъ въ состояніи управлять съ достаточной энергіей государствомъ; которое должно было перейти въ его власть, и оградить ту вѣру, которую онъ считалъ незыблемой основой своего могущества. Во время одного любовнаго похожденія, принцъ неосторожно упалъ съ лѣстницы и ушибъ себѣ голову, вслѣдствіе чего долгое время пролежалъ. Получилъ ли онъ при этомъ сотрясеніе мозга – остается подъ сомнѣніемъ, но достовѣрно, что съ этого времени принцъ началъ вести крайне необузданный образъ жизни и отнюдь не выказывалъ благородныхъ стремленій. Несмотря на плохія надежды, которыя онъ подавалъ, король заставилъ въ 1560 г. присягать ему, какъ наслѣднику престола, a четыре года спустя, ему назначенъ былъ полный придворный штатъ; онъ также былъ приглашенъ присутствовать на засѣданіяхъ государственнаго совѣта. Живымъ обсужденіямъ подвергся и вопросъ о выборѣ невѣсты для принца. Въ концѣ концовъ остановились на дочери римскаго императора Максимиліана, но заключеніе брака было поставлено подъ условіемъ, чтобы Карлосъ исправился и велъ себя соотвѣтственно требованіямъ своего званія. Надежды эти не сбылись; принцъ не только порицалъ всѣ распоряженія своего отца и вышучивалъ ихъ, но дерзко обращался и съ наиболѣе высокопоставленными сановниками. Тѣмъ не менѣе, въ началѣ 1567 года, Филиппъ предоставилъ принцу предсѣдательство въ государственномъ совѣтѣ, разсчитывая, что столь отвѣтственная дѣятельность заставитъ Карлоса возвыситься духомъ и смягчитъ его недовольство и безпорядочныя страсти. Карлосъ же выражалъ нетерпѣніе по поводу задержекъ его вступленія въ бракъ съ нѣмецкой принцессой и того, что не давали достаточной свободы дѣятельному проявленію его силъ. Филиппъ терялъ надежду, чтобы его сынъ сталъ когда либо способенъ къ управленію страной или даже просто къ упорядоченной жизни; болѣе же всего онъ сомнѣвался, чтобы принцъ сталъ оплотомъ католической церкви, твердую защиту которой отъ еретиковъ онъ считалъ обязанностью испанскаго правителя. Живое участье, которое высказалъ принцъ къ событіямъ въ Нидерландахъ, должно было не мало озабочивать Филиппа, тѣмъ не менѣе онъ обѣщалъ сыну взять его съ собой въ предположенную поѣздку. Хотя до сихъ поръ еще не представлено документальнаго доказательства, что Карлосъ находился въ непосредственныхъ сношеніяхъ съ нидерландскими повстанцами, но немаловажное значеніе представляетъ свидѣтельство современнаго даннымъ событіямъ историка Луиса Кабреры о томъ, что переговоры принца съ Монтиньи и Бергеномъ привели къ соглашенію между ними. Когда въ 1566 г., послѣ разгрома католическихъ иконъ, король рѣшилъ послать герцога Альбу съ войскомъ въ Нидерланды, Карлосъ сталъ грубо противорѣчить волѣ короля. Произошла бурная сцена. Въ собраніи кортесовъ, гдѣ было выражено желаніе, чтобы король оставилъ дома принца, послѣдній велъ себя насмѣшливо и съ вызывающими угрозами. Филиппъ, въ виду буйныхъ проявленій своенравія Карлоса, снова рѣшился отсрочить его помолвку, вопросъ о которой долженъ былъ быть окончательно выясненъ. лишь весною 1568 г. послѣ переговоровъ при личномъ свиданіи съ Максимиліаномъ. Карлосъ, разгнѣванный мѣшкотностью своего отца и отсрсчками, рѣшился бѣжать, доставши себѣ на это нужныя средства. Но его дядя, Іоаннъ Австрійскій, которому онъ сообщилъ о своихъ планахъ 23 дек. 1567 г., выдалъ его отцу, признавшему необходимымъ, по здравому размышленію, заключить принца въ темницу. Іоаннъ промедлилъ и это задержало Карлоса выполнить свой планъ; когда же 17 января 1568 г., принцъ сталъ угрожать своему дядѣ, не выражавшему сочувствія его плану, королю показалось, что настало время привести свои намѣренія въ исполненіе. Восемнадцатаго числа, въ 11-мъ часу ночи, король направился въ аппартаменты принца, въ сопровожденіи нѣсколькихъ вооруженныхъ людей, арестовалъ его, захватилъ его бумаги и объявилъ ему о строжайшемъ заключеніи. О томъ, что было далѣе съ принцемъ, до его смерти, мы знаемъ лишь то немногое, что оповѣстилъ король. Достовѣрно, тѣмъ не менѣе, что, хотя донъ Карлосъ не имѣлъ права выйти изъ своей комнаты, король озаботился объ его приличномъ содержаніи и даже объ обществѣ для его развлеченія. Главный надзоръ порученъ былъ Рюи Гомезу; для охраны, прислуживанія и общества принца назначено было еще пять человѣкъ, помимо дружественно къ нему расположеннаго графа Лермы. Филиппъ представилъ дѣло на обсужденіе нѣкоторыхъ своихъ государственныхъ совѣтниковъ, подъ предсѣдательствомъ кардинала Эспинозы, не въ качествѣ великаго инквизитора, a какъ президента совѣта; никакого приговора не было произнесено, по крайней мѣрѣ, со стороны инквизиціи, которая, вопреки долго державшемуся мнѣнію, не имѣла никакого отношенія къ дѣлу. Филиппъ хотѣлъ лишь удостовѣриться, что онъ имѣетъ право или даже обязанъ держать своего сына въ заключеніи, такъ какъ принцъ былъ совершенно неспособенъ къ правленію, a также, чтобы задержать его побѣгъ, могущій представить опасность для государства. Слухи объ отравленіи принца основываются лишь на догадкахъ, которымъ легко давала поводъ тайна, соблюдаемая при его пребываніи подъ арестомъ. Въ донесеніяхъ иностранныхъ пословъ къ ихъ правительствамъ сообщается только, что донъ Карлосъ сначала бушевалъ и покушался на голодную смерть, впослѣдствіи же неумѣреннымъ употребленіемъ пищи и питья хотѣлъ лишить себя жизни. Къ Пасхѣ онъ сталъ вести себя тише и послѣ исповѣди причастился; лѣтомъ онъ заболѣлъ и 24 іюля, примирившись со всѣмъ міромъ, почилъ "въ лонѣ католической церкви". Таковъ выводъ современныхъ историковъ о дѣйствительныхъ обстоятельствахъ жизни испанскаго наслѣднаго принца, изъ которыхъ Сенъ-Реаль создалъ героя романа, предположивъ, что онъ былъ влюбленъ въ свою мачиху. Шиллеръ пошелъ еще далѣе, надѣливъ строптиваго и необузданнаго въ своихъ увлеченіяхъ инфанта благородными стремленіями и мечтами о счастьи человѣческаго рода, которыя, благодаря вліянію маркиза Позы, побѣждаютъ въ пылкомъ юношѣ голосъ эгоистической страсти къ женщинѣ и побуждаютъ къ высокимъ подвигамъ.

Несомнѣнно Шиллеръ многимъ обязанъ Сенъ-Реалю, такъ какъ фактическая правда исторіи (которой, впрочемъ, онъ и не могъ знать въ то время) не давала такого благодарнаго матеріала для поэтическаго творчества, какъ "романическая новелла" Сенъ-Реаля. Далѣе, Шиллеръ воспользовался также нѣкоторыми данными изъ французской драматической обработки того же источника, т. е. повѣсти Сенъ-Реаля, обработки, исполненной во второй половинѣ XVIII вѣка Мерсье [2] . Затѣмъ, при разложеніи драмы Шиллера на ея составные элементы, раскрывается цѣлый рядъ литературныхъ вліяній и даже позаимствованій – y Шекспира, Лейзевица (признаваемыхъ и самимъ Шиллеромъ [3] , Лессинга («Натанъ Мудрый») и повторенія ситуацій, уже намѣченныхъ въ двухъ болѣе раннихъ драмахъ Шиллера. Главные упреки критиковъ направлены противъ непослѣдовательности въ характеристикѣ маркиза Позы, который отчасти неожиданно для самого себя играетъ двойную игру, измѣнивъ Карлосу и повѣривъ въ возможное обращеніе на путь истины Филиппа, – и противъ слабости развязки, при чемъ Шиллеръ какъ-бы и самъ не съумѣлъ разобраться въ интригѣ,представляющейся крайне осложненной и слабо мотивированной въ двухъ послѣднихъ дѣйствіяхъ. Всѣ эти замѣчанія обстоятельно разъяснены въ выше указанныхъ трудахъ по поводу произведенія Шиллера, a въ защиту его приводятся слова поэта Геббеля: «Драма „Донъ Карлосъ“ заслуживаетъ признанія во всемъ въ отдѣльности, но не въ цѣломъ». Помимо этого несоотвѣтствія частностей съ цѣлымъ, противъ характера маркиза Позы высказанъ былъ еще упрекъ съ точки зрѣнія исторической критики: возможенъ ли былъ такой образъ мыслей, который присущъ Позѣ, y испанскаго гранда XVI вѣка? Конечно, идеи, высказываемыя маркизомъ, стоятъ въ непосредственной связи съ просвѣтительной философіей XVIII вѣка и Шиллеръ устами Позы выражалъ главнымъ образомъ свои личные взгляды и идеалы, навѣянные чтеніемъ Монтескье и Руссо. Но никто не можетъ осудить Шиллера за этотъ «идейный анахронизмъ», допущенный въ поэтическомъ произведеніи. Мы замѣтили бы только, что по вопросу о возможности въ XVI вѣкѣ миросозерцанія въ духѣ тѣхъ взглядовъ, которые исповѣдуетъ Поза, критики Шиллера быть можетъ слишкомъ рѣшительно отрицаютъ ее, опираясь на фактическія данныя исторіи Испаніи. Что историческій Поза не игралъ той роли, которую приписалъ ему Шиллеръ, въ этомъ нѣтъ сомнѣнія; но уже въ XVI вѣкѣ во Франціи и въ Англіи возникли соціальныя утопіи, которыя во многомъ являются прообразомъ теорій Руссо; этимъ утопіямъ отдалъ дань даже Монтэнь, и испанецъ, побывавшій, какъ Поза, въ разныхъ странахъ, изучая людей и знакомясь съ ихъ произведеніями, могъ выработать себѣ нѣкоторые гуманитарные идеалы, которыхъ трактатъ Ла-Боэси «Contr'un» служитъ примѣрнымъ показателемъ и для XVI вѣка. Отъ Ла-Боэси къ Руссо переходъ, несмотря на два столѣтія, отдѣляющія ихъ, совсѣмъ не такой рѣзкій; сущность воззрѣній та же, и Шиллеръ лишь придалъ больше зрѣлости, по сравненію съ разсужденіями Ла-Боэси, планамъ маркиза Позы, если признавать показателемъ этой зрѣлости между прочимъ и признаніе, что человѣчество еще не созрѣло для такой организаціи, которая гарантировала бы полную справедливость отношеній между людьми и индивидуальную свободу гражданъ: ближайшимъ идеаломъ Позы пока представляется просвѣщенный монархъ. И этотъ идеалъ былъ не новъ: онъ является въ тѣсномъ преемствѣ къ трактатамъ гуманистовъ о «воспитаніи правителей», примыкающимъ къ еще болѣе раннимъ богословскимъ разсужденіямъ на ту же тему въ средніе вѣка [4] . Классической книгой даннаго типа на рубежѣ XVII–XVIII вв. представляется романъ Фенелона «Телемакъ». Миноръ въ вышеуказанномъ трудѣ, цитируя нѣмецкое переложеніе въ стихахъ произведенія Фенелона, напоминаетъ далѣе слова Виланда (въ «Золотомъ Зеркалѣ»), что правильное наблюденіе за воспитаніемъ царскаго сына представляется наилучшей формой конституціи. Шиллеръ придерживался того же взгляда, и въ своей пьесѣ, когда она приняла уже вполнѣ опредѣленную политическую окраску, онъ поручаетъ роль воспитателя дона-Карлоса его другу и товарищу дѣтства – маркизу Позѣ. Послѣдній долженъ былъ подготовить его къ гуманитарной дѣятельности, при чемъ даже любовь Карлоса къ королевѣ представляется Позѣ воспитательнымъ средствомъ, чтобы направить принца къ высокой цѣли. Происходитъ это нѣсколько поспѣшно: маркизъ только что вернулся въ Испанію послѣ долгаго путешествія; онъ всего «два дня» въ Мадритѣ, едва встрѣтилъ своего пріятеля и узналъ объ его несчастной любви, и тотчасъ въ его головѣ создается цѣлый планъ – какъ использовать чувство принца для его будущей дѣятельности во Фландріи. Положимъ, почва была подготовлена прежней дружбой Позы съ Карлосомъ, ихъ юношескими мечтами человѣколюбиваго характера. Но далѣе Поза выступаетъ въ роли какъ бы дѣйствительнаго наставника инфанта и подвергаетъ его предварительному испктанію: онъ ставитъ вопросъ – съумѣетъ ли донъ-Карлосъ удержаться на высотѣ своего настоящаго образа мыслей, когда онъ вступитъ на престолъ? Король Филиппъ умретъ; Карлосъ станетъ во главѣ могущественнѣйшаго изъ христіанскихъ царствъ. Необозримая пропасть отдѣлитъ его отъ обыкновенныхъ смертныхъ. Знаетъ ли онъ, какимъ искушеніямъ подвергаются неограниченные правители? Поза даетъ такія же предостереженія Карлосу, какъ въ «Аталіи» Расина первосвященникъ Жоадъ юному царевичу, котораго онъ спасъ отъ смерти и тайно воспиталъ, готовя въ немъ преемника престола. Шиллеръ, повидимому, вдохновился этой сценой въ трагедіи Расина, и создалъ совершенно аналогичную ей ситуацію между Карлосомъ и Позой (Д, I, явл. IX), съ тою разницей, конечно, что Карлосъ уже не дитя, какъ Жоасъ (въ «Аталіи»), a 23-лѣтній юноша, и что его «наставникъ» всего на два года его старше и представляется одновременно его другомъ и товарищемъ. Какъ бы то ни было, друзья договорились; они ударили по рукамъ; союзъ заключенъ и Карлосъ долженъ быть исполнителемъ высокихъ предначертаній Позы. И тутъ послѣдовала неожиданная «измѣна» маркиза: знаменитая сцена его съ королемъ Филиппомъ II, представляющаяся самымъ яркимъ эпизодомъ въ драмѣ Шиллера, оказывается въ противорѣчіи съ основнымъ характеромъ маркиза, съ его первоначальными планами, съ его союзомъ дружбы, только что заключеннымъ съ донъ Карлосомъ! Возможно ли допустить такую непослѣдовательность, такое внезапное ослѣпленіе y человѣка, который, призванный Филиппомъ, шелъ къ нему на аудіенцію съ улыбкой недовѣрія на устахъ, объясняя требованіе короля простымъ любопытствомъ и жалѣя о потраченныхъ минутахъ: «жизнь такъ коротка». Большинство критиковъ считаютъ внезапный поворотъ въ настроеніи маркиза Позы, неожиданное довѣріе, которое онъ выказываетъ королю – фактомъ невѣроятнымъ. Противъ этого трудно спорить и самооправданіе Шиллера (въ его «Письмахъ») не убѣдительно. Однако и невѣроятное не есть абсолютно невозможное, и логическая непослѣдовательность поступка Позы не представляется намъ психологически немыслимой. Шиллеръ обставилъ этотъ переходъ маркиза отъ Карлоса къ королю достаточными поясненіями, которыя, не оправдывая вполнѣ поступка маркиза, все же служатъ къ раскрытію психологической возможности его временной «измѣны» своему другу. A какія выгоды авторъ извлекъ изъ этой капитальной сцены Филиппа съ Позой – для характеристики короля, для проясненія идеаловъ Позы, для раскрытія, вообще, міросозерцанія, котораго основной чертой является забота о благѣ всѣхъ людей, – все это настолько очевидно, что мы могли бы помириться и съ еще большими натяжками въ ситуаціи, давшей поводъ Шиллеру высказать съ такою яркостью свои задушевныя думы. Существеннѣе упреки, направленные противъ двухъ послѣднихъ дѣйствій, гдѣ нить интриги дѣйствительно запутана до нельзя, и самопожертвованіе Позы въ видѣ искупленія за свой проступокъ передъ другомъ, таинственное свиданіе Карлоса съ королевой, гдѣ вплетаются отзвуки сцены съ тѣнью короля въ «Гамлетѣ» Шекспира, заключительная сцена съ великимъ инквизиторомъ, заимствованная изъ повѣсти Сенъ Реаля, но разработанная подъ вліяніемъ Лессинга. – Весь этотъ финалъ трагедіи, сведенной на «нѣтъ», нѣсколько туманенъ и представляетъ рядъ формальныхъ недочетовъ, которые болѣе или менѣе общепризнаны. Но, конечно, не въ нихъ суть дѣла: по своему внутреннему значенію, – для довершенія характеристики главныхъ дѣйствующихъ лицъ и картины эпохи, въ которой утопія маркиза Позы могла лишь промелькнуть, какъ смутное предвидѣніе далекаго будущаго, закрытаго завѣсой тяжелаго настоящаго, – нужны были и добровольное самопожертвованіе Позы, и рѣзкій поворотъ назадъ Филиппа, и приговоръ надъ Карлосомъ, и даже появленіе великаго инквизитора – «этого слѣпца»,служащаго символомъ упорнаго отказа поборниковъ «желѣзнаго жезла правителей» – вѣрить въ возможный и дѣйствительно наступившій въ Европѣ, въ эпоху Шиллера, восходъ зари «свободы просвѣщенной».