Читаем без скачивания Летающий пролетарий - Владимир Маяковский

Рассмерчились бешено. И нет.

Исчезли,

в газ занавешены. На каждом аэро,

с каждого бока, как будто

искра

в газовый бак, два слова

взрывало сердца:

"Тревога! Враг!"

Аэробитва.

Не различить

горизонта слитого. Небо,

воздух,

вода

воедино! И в этой

синеве

последняя битва. Красных,

белых

- последний поединок. Невероятная битва!

Ни одного громыханийка!! Ни ядер,

ни пуль не вижу мимо я только

винтов

взбешенная механика, только

одни

лучи да химия. Гнались,

увлекались ловом, и вдруг

поворачивали

назад. Свисали руки,

а на лице

лиловом вылезшие

остекленелые глаза. Эскадрильи,

атакующие,

тучи рыли. Прожектор

глаз

открывает круглый и нету

никаких эскадрилий. Лишь падают

вниз

обломки и угли. Иногда,

невидимые,

башня с башнею сходились,

и тогда

громыхало одно это. По старинке

дрались

врукопашную два

в абордаже

воздушные дредноута. Один разбит,

и сразу

идиллия: беззащитных,

как щенят, в ангары

поломанные

дредноуты вводили, здесь же

в воздухе

клепая и чиня. Четырежды

ночью,

от звезд рябой, сменились

дней глади, но все

растет,

расширяется бой, звереет

со дня на день. В бою

умирали

пятые сутки. Враг

отошел на миг. А после

тысяча

ясно видимых и жутких машин

пошла напрямик. В атаку!

В лучи!!

Не свернули лета. В газ!!!

И газ не мутит. Неуязвимые,

прут без пилотов. Все

метут

на пути.

* * *

Гнут.

Командав нахмурился.

Кажется - крышка! Бросится наш,

винтами взмашет и падает

мухой,

сложивши крылышки. Нашим - плохо.

Отходят наши. Работа

чистая.

Сброшена тонна. Ни увечий,

ни боли,

ни раны... И город

сметен

без всякого стона тонной

удушливой

газовой дряни. Десятки

столиц

невидимый выел никого,

ничего не щадящий газ. К самой

к Москве

машины передовые прут,

как на парад,

как на показ... Уже

надеющихся

звали вралями. Но летчики,

долг выполняя свой, аэропланными

кольцами

спиралями сгрудились

по-над самой Москвой. Расплывшись

во все

небесное лоно, во весь

непреклонный

машинный дух, враг летел,

наступал неуклонно. Уже

в четырех километрах,

в двух... Вспыхивали

в черных рамках известия

неизбежной ясности. Радио

громко трубило:

- Революция в опасности! Скрежещущие звуки корежили

и спокойное лицо,это

завинчивала люки Москва

подвальных жильцов. Сверху

видно:

мура так толпятся;

а те в дирижаблях

да - на Урал. Прихватывают

жен и детей. Растут,

размножаются

в небесном ситце надвигающиеся

машины-горошины. Сейчас закидают!

Сейчас разразится! Сейчас

газобомбы

обрушатся брошенные. Ну что ж,

приготовимся

к смерти душной. Нам ли

клониться,

пощаду моля? Напрягшись

всей

силищей воздушной, примолкла

Советская Земля.

Победа.

И вдруг...

не верится!

будто

кто-то машины

вражьи

дернул разом. На удивленье

полувылезшим

нашим пилотам, те скривились

и грохнулись

наземь. Не смея радоваться

не подвох ли? снизились, может,

землею шествуют? моторы

затараторили,

заохали, ринулись

к месту происшествия. Снизились,

к земле приникли... В яме,

упавшими развороченной,обломки

алюминия,

никеля... Без подвохов.

Так. Точно. Летчики вылезли.

Лбы-складки. Тысяча вопросов.

Ответ

нем. И лишь

под утро

радио-разгадка: - Нью-Йорк.

Всем!

Всем!

Всем!

Радио.

Рабочих,

крестьян

и летные кадры приветствуют

летчики

первой эскадры. Пусть

разиллюминуют Москву

в миллион свечей. С этой минуты

навек минуют войны.

Мы

эскадра москвичей прорвались.

Нас

не видели. Под водой

до Америки рейс. Взлетели.

Ночью

громкоговорители поставили.

И забасили

на Нью-Йорк, на весь. "Рабочие!

Товарищи и братья! Скоро ль

наций

дурман развеется?! За какие серебреники,

по какой плате вы предаете

нас, европейцев? Сегодня

натравливают:

- Идите! Европу

окутайте

в газовый мор! А завтра

возвратится победитель, чтоб здесь

на вас

навьючить ярмо. Что вам

жизнь

буржуями дарена? Жмут

из вас

то кровь,

то пот. Спаяйтесь

с нами

в одну солидарность. В одну коммуну

без рабов,

без господ!" Полицейские

за лисой лиса на аэросипедах...

Прожектора полоса... Напрасно!

Качаясь мерно, громкоговорители

раздували голоса лучших

ораторов Коминтерна. Ничего!

Ни связать,

ни забрать его радио. Видим,

у них

сумятица. Вышли рабочие,

полиция пятится. А город

будто

огни зажег разгорается

за флагом флажок. Для нас

приготовленные мины миллиардерам

кладут под домины. Знаменами

себя

осеня, атаковывают

арсенал. Совсем как в Москве

столетья назад Октябрьская

разрасталась гроза. Берут,

на версты

гром разбасив, ломают

замков

хитроумный массив. Радиофорт...

Охраняющий

скинут. Атаковали.

Взят вполовину. В другую!

Схватка,

с час горяча. Ухватывают

какой-то рычаг. Рванули...

еще крутнули...

Мгновение,и то чересчур

мгновения менее,как с тыщи

струнищ

оборванный вой! И тыща

чудовищ

легла под Москвой.

Радость.

В "ура" содрогающимся

ртам еще хотелось орать

и орать досыта,а уже

во все небеса

телеграммищу вычерчивала

радиороста: "Мир!

Народы

кончили драться. Да здравствует

минута эта! Великая

Американская федерация присоединяется

к Союзу советов!" Сомнений

ни в ком. Подпись:

"Американский ревком".

Возвращение.

Утром

с запада

появились точки. Неслись,

себя

и марш растя: "Мы - летчики

республики

рабочих и крестьян. Недаром

пролетали очищен

небий свод. Крестьянин!

Пролетарий! Снижайте самолет! Скатились

вниз

заводчики,

по облакам свистя. Мы летчики

республики

рабочих и крестьян! Не вступит

вражья

конница, ни птица,

ни нога. Наш летчик

всюду гонится за силами врага. Наш флаг

меж звезд полощется, рабочью власть растя. Мы - летчицы, мы - летчики

рабочих и крестьян".

* * *

II

БУДУЩИЙ БЫТ

Сегодня.

Комната

это,

конечно,

не роща. В ней

ни пикников не устраивать,

ни сражений. Но все ж

не по мне

проклятая жилплощадь: при моей,

при комплекции

проживи на сажени! Старики,

старухи,

дама с моською, дети

без счета

вот население. Не квартира,

а эскимосское или киргизское

копченое селение. Ребенок

это вам не щенок. Весь день

в работе упорной. То он тебя

мячиком

сбивает с ног, то на крючок

запирает в уборной. Меж скарбом

тропинки,

крымских окольней. От шума

взбесятся

и самые кроткие. Весь день

звонки,

как на колокольне. Гуртом,

в одиночку,

протяжные,

короткие... И за это

гнездо

между клеток

и солений, где негде

даже

приткнуть губу, носишься

весь день,

отмахиваясь

от выселений мандатом союзным,

бумажкой КУБУ. Вернешься

ночью,

вымотан в городе. Морда - в пене,

смыть бы ее. В темноте

в умывальной

лупит по морде кем-то

талантливо

развешенное белье. Бр-р-р-р! Мутит

чад кухонный.

Встаю на корточки. Тянусь

с подоконника

мордой к форточке. Вижу,

в небесах

возня аэропланова. Приникаю

к стеклам,

в раму вбит. Вот кто

должен

переделать наново наш

сардиночный

унылый быт!

Будет.

Год какой-то

нолями разнулится. Отгремят

последние

битвы-грома. В Москве

не будет

ни переулка,

ни улицы одни аэродромы

да дома. Темны,

неясны

грядущие дни нам. Но

для шутки изображу

грядущего гражданина, проводящего

одни сутки.

Утро.

Восемь.

Кричит

радиобудильник вежливый: "Товарищ

вставайте,

не спите ежели вы! Завод

зовет. Пока

будильнику

приказов нет? До свидания!

Привет!" Спросонок,

но весь

в деловой прыти, гражданин

включил

электросамобритель. Минута

причесан,

щеки

даже гражданки Милосской

Венеры глаже. Воткнул штепсель,

открыл губы: электрощетка

юрк!

и выблестила зубы. Прислуг - никаких!

Кнопкой званная, сама

под ним

расплескалась ванная. Намылила