Читаем без скачивания Точка невозврата - Сергей Банцер

В поликлинике к стоматологу впереди меня была одна женщина, но потом мне неожиданно повезло. За дверью стоматологического кабинета время от времени раздавался визг дрели, видно что-то ремонтировали. Потом дверь открылась, и из кабинета вышел здоровенный рабочий, в грязном медицинском халате с какими-то бурыми пятнами и с дрелью, заряженной длинным тонким сверлом. Та женщина, что стояла передо мной, уставилась на это сверло, как кролик на удава, а потом встала и тихонько ушла. Ну, а я девочка смелая, села в кресло, раскрыла рот пошире и расслабилась, как могла. Тётка-стоматолог сделала мне в десну укол, а потом нацелилась мне в рот блестящими щипцами и сказала:

– А сейчас, деточка, придётся потерпеть.

Зуб оказался крепким, щипцы соскальзывали несколько раз, но я девочка живучая. Отдышалась, слёзы вытерла салфетками кое-как, отсиделась в коридоре и пошла себе по Борзе. Песенка прицепилась дурацкая, которую Лось в ДОСах поёт, когда не сильно пьяный:

Не ветер степной поёт,Слезами мне душу сушит,Железом мне лезут в рот,Окурками тычут в душу

Про меня, что ли?

По дороге зашла на хлебзавод к тёте Маше, взять буханку свежего хлеба на ужин. Тётя Маша в ватнике сидела за столиком в раздаточном зале и что-то писала в толстой прошнурованной тетради с надписью «Учёт отпуска продукции». Какие-то цифры, тонно-килограммы, штуки, цены.

И вот тут меня осенило в первый раз.

То ли наркоз от зуба так подействовал, то ли ещё что, но вдруг всё смешалось в кучу. Волшебный поезд-ковчег из утреннего сна, тётка в белом халате с никелированными щипцами, и эти цифры, аккуратно выведенные рукой тёти Маши в толстой учётной тетради. Всё это закружилось в моей голове, как звёздочки в какой-то фантастической карусели, а потом звёздочки вдруг замерли и образовали волшебное слово. Так что теперь я знаю волшебное слово, которое поможет мне, наконец, осуществить мою мечту. А, о чём мечтают местные барышни, мы уже говорили. Медленно, чтобы не забыть волшебное слово по дороге, я пошла домой.

И вот тут меня осенило второй раз. Это же не кто-то другой, а я, Люся Невзорова по прозвищу Люсьен, должна это всё сделать! Управиться с волшебным словом! Аж похолодело внутри. Хорошие себе шутки. Самая большая авантюра, на которую я способна, это прыгнуть в койку к очередному лейтенанту-холостяку, оправдываясь надеждой, что это будет иметь какое-то продолжение. Надежда, кстати, за последние годы заметно истончилась. Осталась в виде такой себе эфемерной идеи. И с перспективой превратиться за ближайшие пару лет в полностью абстрактную идею, существующую в лучшем случае в надреальном слое моего бытия.

Поэтому с сегодняшнего дня я начинаю новую жизнь. Или я справлюсь с волшебным словом, или могу спокойно задвигать свои надежды на другую жизнь в самый дальний ящик своего девичьего сознания. А чтобы с ним справиться, придётся быть живучей и поменьше думать о последствиях. Про это так и сказано – либо грудь в крестах, либо голова с накладными ресницами в кустах! Страшно, но придётся. С борзинским черновиком пора кончать.

Около дома я встретила своего соседа, дядю Кешу. Одинокий дядька лет шестидесяти, в кургузой кепочке, с седой трёхдневной щетиной и коротким ёжиком на голове. Дядя Кеша, как и многие в этом городишке, провёл часть своей жизни в местах не столь отдалённых. За что я не знаю, да и не принято здесь говорить об этом. Вообще в нашем городке, где многие проживают без права смены прописки, можно встретить интересных людей. В смысле, что в другом каком-нибудь нормальном городе вы таких людей никогда не встретите. Например, мой другой сосед через дорогу. Натуральный бывший полицай во время Отечественной войны. Я даже не знаю, как его зовут. По-моему, и никто не знает, просто – Санитар природы. Это оттого, что промышляет этот тип сбором пустых бутылок[1]. Промысел у Санитара природы опасный и рисковый, потому, что в основном бутылки он собирает по утрам в ДОСах по квартирам холостяков. С вечера предыдущего дня Санитар засекает, в какой квартире происходит пьянка, а наутро приходит туда за пустой тарой. Естественно, иногда нарывается на неприятность. Кроме сдачи бутылок Санитар возле «Зелёного магазина» сдаёт в аренду стакан или «метр», как говорят наши местные алкаши. После того, как этот стакан у Санитара несколько раз забирали, он заменил его на эмалированную кружку, прикреплённую металлической цепочкой к страховочному строительному поясу, который он одевает перед работой.

Мы поздоровались с дядей Кешей через забор, а потом он уставился на меня. Иногда дядя Кеша вот так смотрит, специфически, с прищуром, зоновская привычка, наверное. Оглядел всю, а потом говорит:

– Рвать когти тебе надо из этих мест, Люся.

Я ж говорю, странный такой день удался.

– Всё при тебе есть, – продолжил дядя Кеша, кивнув подбородком в сторону моей пятой точки. – Справная девка пока ещё. А вот пройдёт ещё пару годков и всё, кранты. Уйдёт твой поезд.

Эка глубокая мысль, как я сама не додумалась. И механически спрашиваю:

– Какой поезд, дядя Кеша?

– Какой, какой – «Пекин-Москва».

Тут холодок у меня по спинке прошёлся. Откуда он знает про мой сон?

Вообще, странный какой-то дядя Кеша стал, как с зоны откинулся. В шахматы вдруг стал играть на уровне первого разряда. Так он сам говорит. Ходит в Дом офицеров, его одного из местных пускают, и играет на деньги с офицерами. Выигрывает примерно семь-восемь партий из десяти, нормальный приработок, дяде Кеше больше не нужно, он же не фраер.

– Красивая ты… Камелия[2], – покачал головой дядя Кеша. – Небось, любви ждёшь? А её нет в наших местах, не живёт она тут. Перебралась в тёплые края, любовь твоя. Теплолюбивая, ага. А надежда, та осталась. Она в любых местах живёт, надежда. И на зоне, и в крытой[3], даже в нашем городке живёт. Живучая она, надежда. Не то, что любовь.

– Да какая там любовь, дядя Кеша… Не зовёт никто замуж, вот и всё. Вот и тётя Маша заладила – «стерпится, слюбится». Каждый день по десять раз. Как будто я спорю.

– Ааа… ну, понятно. Не зовёт, да. Кто поплюгавее или ростом там не вышел, боятся подойти, думают центровая[4] ты. Так часто бывает. Ну а фраера жениться не спешат. Дочку полковника высматривает фраерок твой военный. И любовь ему до фени, и что такое надежда он даже не знает. На то он и фраер, масть у него такая. Ничего от него не дождёшься. А Гамлет у Шекспира как говорил? «Жизнь держи, как коня за узду», – дядя Кеша сжал жилистый кулак и поднёс к моему лицу. – Гамлет этот тоже борец за справедливость был. Всех порешил и сам ласты склеил в конце.

– Что, правда Гамлет так говорил? – спросила я.

– Да нет, пошутил я. Он по-другому говорил: «Что благородней духом – покориться пращам и стрелам яростной судьбы, иль, ополчась на море смут, смести их противоборством?»

Вот давно знаю дядю Кешу и не перестаю удивляться. В который раз обалдела.

– Ну, ты, дядя Кеша даёшь! На память Шекспира?

– А я только эту строчку и выучил. На зоне библиотека была, а я читать с детства люблю. Мне запало как-то, я и выучил, память хорошая пока ещё.

Глава 2. Киевская осень

В конференц-зале Института физики вдоль стен висели портреты великих физиков. Среди портретов, с которых в зал глядели одухотворённые лица Макса Планка, Эрвина Шрёдингера, Вернера Гейзенберга, Нильса Бора и других отцов квантовой физики, центральное место занимали портреты Маркса, Энгельса и Ленина. Немного сбоку висел портрет Леонида Ильича Брежнева. Чуть пониже на стене была прибита широкая красная лента с лозунгом: «В науке нет широкой столбовой дороги, и только тот может достигнуть ее сияющих вершин, кто, не страшась усталости, карабкается по ее каменистым тропам» Карл Маркс.

В углу пустого в этот вечерний час конференц-зала стоял неизвестно как попавший сюда старый рояль Carl Bechstein. За роялем сидел невысокий паренёк и рядом с ним худенькая девушка в лаборантском халате. На пюпитре перед ними стояли перефотографированные ноты «Jesus Christ Superstar[5], переложение для фортепиано». Парень и девушка играли в четыре руки первую вещь мюзикла, арию Иуды «Heaven On Their Minds».

Лаборантка Ира Поплавская, наморщив лоб, напряжённо всматривалась в ноты, её партия сложнее. А вот партия сидящего рядом с ней молодого специалиста Виктора Мальцева проще – левой рукой он отбивал партию баса, а правой брал аккорды. Так и должно быть, потому что Поплавская студентка вечернего отделения музучилища имени Глиэра, а Мальцев просто любитель, хотя и промучился в детстве четыре года в музыкальной школе.

Если бы секретарь комсомольской организации Института Николай Бугаёв узнал, что ответственная за культмассовый сектор комсомолка Ирина Поплавская играет с младшим научным сотрудником Мальцевым в четыре руки бродвеевский мюзикл в переложении для фортепиано, он бы не на шутку взволновался. Это же это не просто мюзикл нашего идеологического противника, а мюзикл с религиозным содержанием! Да ещё на фотокопиях нот, отпечатанных с негатива, тайно распространяемом в музучилище! И это на шестьдесят третьем году советской власти! Кошмар! Сам Бугаёв конечно же, слушал этот мюзикл или, как говорят у нас, рок-оперу. Честно говоря, не только слушал, а имеет дома пластинку, ту самую, золотистого цвета с двумя ангелами на обложке, где заглавную партию поёт Ян Гиллан. В конверте был листок с либретто на английском. Если бы секретарь партийной организации[6] института товарищ Сизов узнал, что комсорг Бугаёв со словарём корпел по ночам над переводом этого либретто, то на следующий день у главного комсомольца были бы большие неприятности. Сам Сизов такой ерунды не слушает и, честно говоря, даже не подозревает о её существовании. Всё, что он может себе позволить, так это поиграть с равными себе по рангу людьми из райкома в подкидного дурака картами с голыми женщинами. Эта колода карт попала к нему от знакомого из райкома комсомола, куда в свою очередь она попала, будучи изъятой во время комсомольского рейда в общежитии ПТУ[7].