Читаем без скачивания Сокровище антиквара - Александр Бушков

— Ты почему не ешь? — разогнал его невеселые мысли озабоченный голосок Инги.

Так заботливо это прозвучало, что и в самом деле хоть умиляйся. После возвращения из Курумана как-то само собой так получилось, что Инга к нему перебралась с изрядным количеством пожитков, начиная с компьютера и заканчивая дурацкой сиреневой лягушкой из какой-то ворсистой синтетики, размером с доброго пуделя. И началось, выражаясь шершавым языком юриспруденции, совместное ведение хозяйства. Нельзя сказать, чтобы Смолину это не нравилось. Он реагировал, в общем, положительно. Одного побаивался: как бы не нагрянула в гости гражданская теща посмотреть, к кому же ушла ее кровиночка, начавши совершенно взрослую жизнь.

Визита гражданского тестя он как раз не опасался: Инга скуповато делилась фамильными секретами, но все же давно удалось узнать, что папаша, субъект не особенно и приглядный, от них давно уже слинял, и слава богу. Зато маменька с высшим гуманитарным образованием как раз наличествовала — и, судя по тем же скупым обмолвкам, о реальном возрасте нынешнего дочкиного сожителя представления не имела. Учитывая, что она вроде бы моложе Смолина, и значительно, можно было, теоретически рассуждая, ожидать коллизий. Педофилию, вот радость-то, в данном конкретном случае ни за что не пришьешь, но неприятные беседы возможны. От гуманитариев женского пола, сформировавшихся как личности при советской власти и не вписавшихся в рыночную экономику, можно справедливо ожидать весьма даже бурной реакции на этакую дочкину личную жизнь. Ладно, авось не найдет и не выследит, а стыд не дым, глаза не выест…

— Потом поем, — сказал Смолин, все еще под воздействием тех самых невеселых мыслей.

— Есть надо регулярно, — наставительно сказала Инга. — Желудок посадишь. Тебе не двадцать, в конце-то концов.

Смолин ухмыльнулся про себя. Занудством это никак не отдавало, просто, надо полагать, включился извечный механизм хозяйки. Ладно, переживем, не напрягает…

— Сейчас поем, — сказал он. — Правда. Закончила? Дай глянуть.

Инга принесла ему несколько извлеченных из принтера листков, рядом на диван не села, устроилась в кресле, исподтишка косясь с настороженным нетерпением, свойственным всем творческим людям, жаждущим в первую очередь похвалы.

Смолин одолел восемь листочков быстро. Ничего не скажешь, изложено завлекательно и грамотно, в лучших традициях нынешней американизированной журналистики: захватывающая история про то, как один человек (даже не упоминается, что человек этот шантарский, молодец, девочка, все правильно) абсолютно законно, на трудовые сбережения, прикупил в Курумане ма-аленький такой домик, а в домике оказался спрятан клад, старые золотюшки стоимостью в четверть миллиона рублями. И все бы ничего, но про клад прознали два брата-акробата, один расписной по самые уши, другой, наоборот, патентованный интеллигент — и, обуреваемые лютой жаждой наживы, предприняли кучу насквозь уголовных деяний, причем под занавес сидевший брат прирезан сроду не сидевшего. Этакий мексиканский сериал на фоне родных провинциальных пихточек, пьющих сантехников и прохудившихся крыш. Читателя, даже привыкшего к самым убойным и заковыристым сенсациям, должно все же зацепить, в том числе и в столице, куда Инга собиралась статейку заслать параллельно с публикацией в Шантарске.

— Ну как? — настороженно спросила Инга, глядя в сторону с показным равнодушием.

— Отличная работа, — сказал Смолин. — Серьезно. Можешь романы писать. Нет, правда, все отлично. И читатель визжать будет, и никаких ненужных подробностей нет. — Он ухмыльнулся. — Ох, боюсь, в Курумане, да и не только там, настоящая эпидемия вспыхнет, начнет народишко по чердакам с ломом шастать, рыться где только можно… Но это уже не наша печаль… Что ты такая надутая?

— Да ничего подобного…

— Не ври, — сказал Смолин. — Факт имеет место быть… Иди сюда.

После короткого колебания она все же устроилась рядом со Смолиным на обширном диване. Приобняв ее левой рукой, Смолин заглянул девушке в лицо. Она чуть отвернулась с тем же печальным видом.

— Ах во-от оно что… — протянул Смолин, улыбаясь. — Сенсация сия хлипковата и слабовата… Нам бы чего позвонче? Нам бы бабахнуть репортаж о находке фаберовских чудес… Правильно я мысли читаю?

Она легонько кивнула.

— Какая ж ты еще маленькая… — сказал Смолин с той предельно допустимой долюшечкой нежности, которую мог себе позволить. — Понимаю, хочется до жути. Но нельзя, милая, нельзя. Никак нельзя. Никаких яиц нет. Вообще.

— Но ты же будешь их продавать?

— Через год. Если не через два.

— Почему? — Инга смотрела с неподдельным изумлением. — Это же миллионы долларов…

— Тебя что, алчность гложет? Хочешь много большущих брюликов, «Бентли» и трехэтажный дворец вместо этой хибары?

— Ну не так чтобы жажду… Но ты ж антиквар. Это твой бизнес. А уж такой товар…

Смолин вздохнул искренне и заунывно, словно фамильное привидение какого-нибудь английского замка.

— В том-то и беда, что я антиквар, смею думать, не из хреновых, — сказал он грустно. — И прекрасно разбираюсь в проблеме… Милая, мы с тобой оказались в положении Бена Гана…

— Кого?

— «Остров сокровищ» читала?

— Не-а, — безмятежно ответила Инга.

Смолин ничего не сказал и никаких особенных эмоций не ощутил. Он просто-напросто, далеко не в первый раз, уже привычно констатировал про себя: «Другое поколение». Другое, и ничего тут не поделаешь…

— Представь себе человека, оказавшегося на необитаемом острове, — сказал он. — Человека, который нашел там клад: золотые монеты бочками, самоцветов целая баклага… а теперь представь, с какими чувствами и мыслями он над этой ямой сидит. Один-одинешенек на острове, вдали от морских путей, корабли сюда могут зайти по чистой случайности, а самолетов нема, потому что на дворе век этак восемнадцатый. И что ему делать со своим охрененным сокровищем?

— Но сейчас совсем другой случай…

— Да нет, — сказал Смолин. — Именно потому, что я профессионал, прекрасно понимаю, как трудно будет это продать. Персонально мне. У каждого человека есть свои арки и свой профессиональный потолок. Свой уровень. Ага, вот подходящая аналогия… Если твой редактор тебя пошлет в Москву расследовать махинации какого-нибудь настоящего олигарха калибра Абрамовича, что из этого получится?

Ненадолго задумавшись, Инга сказала:

— Ничего путного. Девочка из Сибири, на чужом поле… Не моя делянка.

— Со мной в точности так же обстоит, — сказал Смолин. — Калибр, масштаб, делянка… Мне в жизни не приходилось продавать предметы, чья стоимость начинается с миллиона убитых енотов. Черт, даже стотысячных предметов не приходилось толкать… За исключением одного случая, к антиквариату, в общем, отношения не имевшего… Здесь в Шантарске попросту нет людей, способных выложить миллион зеленых за яйцо Фабера. Продавать их можно исключительно в Москве… а нужных для этого связей у меня нет. Мелочовку кой-какую удавалось там продавать-покупать, так это ж мелочовка… У меня нет подходов к тем, кто может заплатить. А если я начну искать эти подходы через столичных знакомых, включится механизм, прекрасно мне знакомый по нашему славному городу. Нет, я не говорю, что меня моментально пристукнут. Просто-напросто механизм давным-давно отработан, что в столицах, что здесь. Провинциальному валенку невероятно трудно, почти невозможно получить настоящую цену за раритет, будь он сто раз подлинным. В том-то и беда, что раритет подлинный… У всех, к кому бы я ни обратился, моментально вспыхнет жгучее желание обштопать лоха, кинуть по полной… как и у нас, откровенно говоря, оно бы вспыхнуло, появись сторонний лох, сжимающий в кармане потной ручонкой что-нибудь чертовски ценное. Я не плохой и москвичи, в общем, не монстры. Просто в любом бизнесе есть железные правила игры и неписаные, но совсем уж железобетонные традиции… В лучшем случае мне дадут… мне с таким видом, словно делают величайшее одолжение, дадут этак полмиллиончика баксов за все. За все семь. И никак иначе. Они будут вежливо улыбаться, красивыми словами объяснять, что другого выхода у меня попросту нет… и самое поганое, будут правы. У меня нет прямых выходов на таких покупателей. И не известно, будут ли вообще…

— А «Сотби»? «Кристи»? И что там еще?

— Опять-таки чужое игровое поле, — сказал Смолин. — Я не знаю, как там играют, как вообще выходят на подобные ярмарки. И наконец… Ну да, прямой криминал. Сейчас я от него не страдаю совершенно. Серьезным людям мы, в общем, неинтересны. А вот ежели кто прознает, что у меня в подвале лежит семь доподлинных яиц Фабера… В таких случаях через труп переступают, как через бревно, и вовсе не обязательно люди серьезные, но и прельщенная словом «миллионы долларов» мелкая шпана… Ты ведь своими глазами видела, что произошло меж двумя родными братцами неделю назад… — Смолин взял ее за плечи, повернул лицом к себе и произнес насколько мог убедительнее: — Милая, хорошая, ты ведь умная… Я тебя Христом-богом заклинаю: в жизни никому ни словечка! Это смерть. Натуральная. Где миллионы, там смерть… Сенсации — вещь скоропортящаяся. А потерять можно все. Я тебя прошу…