Читаем без скачивания Открыватели дорог - Николай Асанов

А потом все чаще и чаще стало казаться, что правы те, кто говорит о Колыванове: «Ну, этот пороха не выдумает!» И становилось все обиднее, что отдала себя человеку незначительному, неудачливому. То, что казалось достоинством, например мечтательность, умение проникать взглядом в будущее, постепенно превращалось в недостатки: ведь мало мечтать, надо еще уметь претворять свои мечты в действительность! Барышев, скажем, никогда не распространялся о своих мечтах, но брался и делал!

А эти вечные разлуки, разъезды, пустая комната, одинокие вечера. Неужели мужчины не понимают, как тоскливо одной, как хочется хоть немного уюта, внимания, да и настоящего обожествления, наконец, — ведь она отдала себя! Разве этого мало?

Колыванов утешал: мужчина создан для того, чтобы воевать. С древних времен это его дело. Он — охотник, исследователь, покоритель мира. Женщина — хранительница домашнего очага.

Как бы не так! Велик ли очаг возведешь на тысячу рублей в месяц? Да и воевать приходится не только мужчине, но и женщине. Ведь не отказывается он от ее помощи, и ее тысяча рублей идет на строительство того же очага. А ей еще приходится постоянно защищать свое счастье и его счастье. Одни сослуживцы упрекают Колыванова в тугодумстве, другие — в неудачливости, третьи — чуть ли не в безделье. И на каждое обвинение она должна найти защиту…

А эти взгляды посторонних мужчин! Кто она — ни мать, ни невеста. Просто хранительница очага. Но хранительницей можно поставить любую старушонку, пусть обтирает пыль с вещей — благо их так мало у кочевников-строителей, — да готовит пищу — благо ее и есть-то некому, раз хозяин очага в постоянных командировках. А ее зовут то на вечеринку, то в кино, то на танцы, и каждый мужчина, который бросит на нее взгляд, не может не сказать: «И что вы нашли в Колыванове!» А это то же самое, что сказать: «Бросьте вы его, возьмите меня!»

Может быть, она бы все это выдержала, — ведь молодость проходит довольно быстро, — если бы не Барышев…

Барышев ухаживал за нею еще в институте. Блестящий доцент, из хорошей, как все чаще стали говорить ее подруги, семьи, он обратил внимание на студентку, вероятно, только из желания «закрутить» маленький роман. Тогда Катя устояла против соблазна. Очень может быть, что именно ее «устойчивость» и привела к тому, что доцент не забыл ее.

Впрочем, он довольно скоро разочаровался в научной и педагогической деятельности. Становилось модным совмещать науку и практику. Барышев не любил отставать от моды, была ли то мода на гавайские рубашки, сшитые в Столешниковом переулке, или мода на практическую деятельность. Настолько-то Барышева понимала даже малоопытная студентка, какой была тогда Екатерина.

Но Барышев умел быть импозантным. Встретившись с Екатериной через два года, когда она уже была женой Колыванова, Евгений Александрович воскликнул:

— Колоссально! Мы снова рядом! А знаете ли вы, что я из-за вас бросил Москву и научную карьеру? Нет, нет, я не жалуюсь, не думайте обо мне так плохо!

Что делать, даже и более опытной женщине, нежели Екатерина, такое признание понравилось бы. Одно дело сомнения ума, — неправда! — другое дело этакая подленькая гордость: «Вот я какая, из-за меня мужчины совершают безумства!» А Барышев умел быть последовательным.

Теперь-то она понимает, что Барышеву было тоскливо на далекой стройке. Он жил один, вокруг семейные люди, но в том возрасте, когда они еще не воспитали барышень-невест, которые ловили бы этого разборчивого женишка. Несколько девушек, работавших в управлении строительства, глядели на Барышева снизу вверх, но они не подходили к его исключительной натуре: что ему машинистки да секретарши! Ему хотелось раскрыть все богатство своей души, найти «ровню»! Вот он и прилепился к бывшей знакомой студентке — ныне инженеру строительства, вечно одинокой жене неудачливого инженера Колыванова.

Да не он ли и пустил эту версию о неудачливости Колыванова? Во всяком случае, он не забыл упрекнуть Екатерину Андреевну в том, что она не выбрала лучшего мужа…

Нет, ничего такого между ними не было. Просто с ним было не скучно, он умел заботиться о женщине, которая ему нравилась.

Правда, с той поры, как Колывановы попали под его начальство, Борису пришлось безвылазно сидеть на самых дальних участках. Но тогда Барышев умел объяснить эту отдаленность мужа «государственными» обстоятельствами, особым «доверием» со стороны руководства и прочими высокими словами. А Катя не додумывалась спросить: как же это так, неудачливому инженеру поручают самые трудные участки? Тогда она была еще наивна.

А потом это нелепое «дело»!

Кажется, она слишком резко поговорила с мужем. Но зачем ему было лезть в драку? С Барышевым никто и никогда не дрался. Ему вообще все сходило с рук. А ведь Колыванову должна была помниться поговорка о том, что победителей не судят! Это победители судят!

Даже и из этой истории можно было сделать тот же самый вывод. Хотя мужа оправдали по всем правилам, на строительстве его не оставили! А ее повысили по должности! И оказалось, что им придется расстаться еще на год, на два… Не могла же она уйти с такой «перспективной» работы! Это ей подсказал тот же Барышев…

Все случилось уже позже, когда Колыванов, так и не добившись реализации своих предложений по Северному Уралу, уехал на юг. Возможно, добейся он тогда хоть продолжения разведок, Катя вернулась бы к нему. Может быть, даже и с радостью. Но его загнали на незначительную линию, а Барышев шел вперед, отмечаемый премиями, наградами, общим уважением, и она как-то незаметно стала рядом с ним, уже не удивляясь, что отблеск этого уважения падал и на нее, что часть материальных благ выпадала и на ее долю, — ведь она была заместителем Барышева по изысканиям.

Вдруг Барышев, вернувшись как-то из Москвы, заторопил ее: надо ехать на Урал! Алтайское строительство больше не занимало его. Это был пройденный этап, хотя до окончания строительства оставались еще годы. Екатерина поняла: возникла особая необходимость в строительстве Северо-Уральской трассы. К этому времени она уже знала способность Барышева не то чтобы предугадывать, нет, нет, разузнавать, где будут синяки и шишки, а где пироги и пышки…

Она попыталась протестовать. Ясно же, что Колыванов ринется на Урал! Ей не очень-то хотелось встретиться с мужем. Ведь Барышев до сих пор не удосужился оформить их брак. Как же она будет себя чувствовать, неразведенная жена, при встрече с Колывановым? Барышев пошутил:

— Этого неудачника и на пушечный выстрел не допустят к Уралу! Где он проходит, и рельсы, как змеи, скручиваются.

Она не в первый раз остановила его. Ей не нравилось, когда о ее бывшем муже говорили плохо. Пусть даже и Барышев. Барышев обиделся:

— Можно подумать, что ты все еще любишь его!

Вот когда ей нужно было ответить: «Да!»

И все стало бы на свое место. Барышев не поехал бы на Урал. Колыванов, тот мог ехать, это было делом его жизни. А Барышеву на Урале нечего искать, он свое получил.

Впрочем, может быть, Барышев только презрительно взглянул бы на нее и поступил по-своему. Он не очень-то щадил людей и их самолюбие. Но она даже попытки не сделала…

Так она оказалась на Урале. А потом как-то тот же Барышев сказал ей:

— Угадай, кто назначен начальником Второго участка?

Ей вообще ни к чему было угадывать, чьи фамилии украсят номенклатурный список и штатное расписание управления. Кадры — не ее дело. Но по одному только тону она поняла все.

Барышев сердито сказал:

— Представь себе, этому дураку Тулумбасову твой муж пришелся чем-то по сердцу! Должно быть, тем же, чем отличается и сам Тулумбасов, — глупостью!

— Перестань! — резко остановила она его. — Ты трижды в одной фразе солгал: Колыванов давно мне не муж; он не так глуп, каким тебе хочется его представить; а Тулумбасов — один из лучших строителей!

Они довольно часто ссорились в последнее время. Но это были ссоры ради примирения. Как приятно потом смягчить ожесточенное сердце ласковыми словами! На этот раз ссора вышла резкой, нелепой. Евгений принялся представлять Отелло, будто собирался идти актером в Малый театр. Сначала Екатерина ничего не понимала, только потом, когда, казалось, уже можно было постепенно переходить к примирению, вдруг спохватилась и безжалостно крикнула:

— Ты просто боишься Колыванова!

Эта фраза пришлась как нож в сердце. Барышев чуть не ударил ее. Но когда она встала перед ним с решительным, белым от злости лицом, он выскочил из комнаты. И больше не приходил.

Они по уговору поселились в одном доме, но в разных квартирах. Двери квартир выходили на одну лестничную площадку. За стеной всегда можно было почувствовать жизнь другого. Стоило стукнуть костяшками пальцев в стенку, и тот, кого вызывали, являлся немедленно. По словам Барышева, так было даже удобнее, нежели совместное жительство. Мало ли что бывает, ты, например, болен или скучаешь, тебе не хочется никого видеть, а рядом торчит человек… То ли дело так, как выдумал он! Не хочешь видеть никого — сиди один. Зовут — можешь не идти, у каждого бывает еще и личная жизнь…