Читаем без скачивания Открыватели дорог - Николай Асанов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Они по уговору поселились в одном доме, но в разных квартирах. Двери квартир выходили на одну лестничную площадку. За стеной всегда можно было почувствовать жизнь другого. Стоило стукнуть костяшками пальцев в стенку, и тот, кого вызывали, являлся немедленно. По словам Барышева, так было даже удобнее, нежели совместное жительство. Мало ли что бывает, ты, например, болен или скучаешь, тебе не хочется никого видеть, а рядом торчит человек… То ли дело так, как выдумал он! Не хочешь видеть никого — сиди один. Зовут — можешь не идти, у каждого бывает еще и личная жизнь…
Теперь она иногда слышала эту «личную» жизнь. За стеной шумели, порой даже пели, танцевали, звенели бокалами, но в ее стенку не стучали. И она сама тоже не стучала, хотя и не пила, и не пела, и не танцевала. Она лежала. Лежала с книгой и без книги. Ходила на кухню, готовила холостяцкий ужин или завтрак. Обедала в управлении. Виделась с Барышевым десять раз на дню, — заместитель обязан являться по первому зову. Но дома была одна…
А потом произошла эта нелепая встреча на совещании. Тулумбасову, наверно, сказали, в каких странных отношениях находятся они трое. И он даже не предупредил, что новый начальник Второго участка явится на это совещание.
И этот нелепый испуг Барышева… Только Екатерина могла различить под обычным апломбом Барышева испуг. Да, Барышев испугался.
И эта ненужная ложь: «Инженер Баженова обследовала прямую». Зачем эта ложь? Ради того только, чтобы где-то в архивных документах осталась запись о том, что дорога проведена по предложенному Барышевым проекту? Или Барышев начинает понимать, что и времена и люди меняются, что наступает время и ему измениться?
Как она в тот вечер ждала Колыванова! Конечно, она знала, что Борис может и не прийти, но ждала! Утром секретарша попыталась рассказать ей, как все произошло, но она не стала слушать. Он не пришел!
А на следующий день Барышев с утра насел на Тулумбасова. Екатерина ожидала в приемной, когда освободится начальник, и слышала крик Барышева:
«Всякая задержка — преступление! Техника будет простаивать, а начальник путешествовать по горам и долам! Я протестую! Если вы сами не примете мер против Колыванова, я телеграфирую в Москву! Он срывает план строительства!»
Это были еще не самые страшные обвинения. Но Екатерина вдруг остановилась на «горах и долах»… Ей вспомнились болота Колчима, горы Нима, леса реки Дикой, задержавшие в прошлом году триумфальное шествие Барышева. Так вот чего Барышев боялся! Он боялся Урала!
Да, но Колыванов-то пойдет туда! И пойдет без подготовки, без людей, — она слышала, как Барышев кричал за дверью: «Дайте ему месяц срока, если уж вы хотите проверить и этот невозможный вариант!» — и понимала, что это значит. Двести километров маршрута по тайге, по болотам, по горам, с поисками лучших кривых, подходов, с установкой пикетажных знаков, — да на такую работу тот же Барышев потребовал бы полгода!
Она слишком поздно ворвалась к Тулумбасову. Барышев встретил ее победительной улыбкой. И ей ничего не оставалось, как заявить: она тоже пойдет с Колывановым! Вот когда увяла его улыбка! Еще бы, он же не успел отдать приказ о ее отстранении с поста заместителя по изысканиям! Теперь-то она понимала, что после разрыва с ним ей на этом посту не удержаться…
Тулумбасов к ее просьбе отнесся снисходительно. Он только напомнил то, что напел ему Барышев: сроки! Но сам Барышев был так обескуражен, будто ждал, что Колыванову никогда не вернуться из этой рекогносцировки, и не хотел, чтобы Екатерина разделила его судьбу. А может быть, он боялся, что Екатерина станет на сторону Колыванова и тогда придется отвечать за неправильно проложенную трассу? Очень может быть…
В тот вечер она нечаянно удостоилась визита Барышева. Все произошло так, как бывало много раз раньше. В стенку постучали. Ей было любопытно, что надо от нее Барышеву. Она ответила.
Евгений Александрович пришел с большим пакетом. В пакете были бутылка коньяку, вино, пирожные, яблоки. Стандартное угощение, заказанное по телефону в «гастрономе». А может быть, закупленное секретаршей Барышева. И очень может быть, не предназначавшееся ей. Тут она спохватилась, — ведь и раньше пакеты, с которыми приходил Барышев, были такие же. Но об этом не хотелось думать. Тогда она была слепой, ей казалось, что каждым словом и жестом этого человека управляет любовь к ней! Задумайся сейчас об этом, и станет страшно. Так, стандартная, как этот пакет, интрижка…
Он притворялся грустным, усталым. Он хотел отговорить ее от ненужного путешествия.
— А что будет со мной? — патетически воскликнул он.
— Просто снимут с работы, — сухо ответила она.
Он обиделся или притворился обиженным. Беседы не получалось. Когда он повернулся к двери, чтобы уйти, она остановила его:
— А угощение? Оно же денег стоит?
Он вернулся. Но теперь на лице его была ироническая усмешка. Собрал пакет — она заметила все-таки, что руки у него дрожат, — спросил:
— А почему бы тебе не взять это с собой? Угостила бы мужа!
Она готова была ударить его. Он искоса взглянул на ее побледневшее лицо, на пылающие глаза — это пылание глаз и бледность щек она чувствовала, — согнулся и торопливо ушел. А она упала на кровать, прикусила подушку, чтобы рыдания не были слышны за стеной, и как будто потеряла сознание…
А что же ждет ее теперь, когда ледяная стена отделяет ее от Колыванова? Когда даже ближайшие его помощники смотрят на нее как на соглядатая в своем стане?
Она осторожно поворачивается на своей постели из пихтовых веток, стараясь, чтобы не скрипнула хвоя, и вглядывается в лицо человека, сидящего у костра. Лицо это чужое, холодное. Колыванов записывает в дневнике отряда пройденный путь. Вот он задумался о чем-то, выпрямил плечи, поднял лицо к звездам, покусывая карандаш. Но даже и в минуту полной задумчивости он не повернулся туда, где лежит она и смотрит, смотрит, ждет хоть движения, хоть взгляда. Для него она не существует. Просто сбоку от него лежат три члена отряда, среди них женщина. Только и всего. Очень просто.
Она лежит, не закрывая глаз и не замечая, как слезы текут и текут по лицу. А может быть, это дождь? Хотя откуда же дождь, когда небо вызвездило так, что видны все звезды Волопаса. А это очень маленькое северное созвездие. Если оно становится видно на небе, надо ждать морозов.
Да, слезы на глазах и холод на сердце.
11
Первые две недели все благоприятствовало изыскателям: погода была сухой, путь лежал по сосновым борам, так что даже рубить тропу приходилось редко.
У них выработался ровный распорядок, облегчавший труд и сохранявший силы. По сигналу Лундина еще затемно вставали. Старый охотник умел так определять время, что Колыванов, вынимая часы из кармана и глядя на светящиеся стрелки, только пожимал плечами: подъем начинался ровно в шесть.
Пока завтракали и укладывали груз, начинало светать. И едва становились видны циферблаты инструментов, с которыми они работали, все были готовы двигаться вперед.
На ночлег обычно останавливались там, где застигала темнота.
И эти дни Иванцов часто догонял их на лошади, — в сухом лесу, кое-где прореженном топорами Лундина и Чеботарева визирная линия принимала все очертания безопасной тропы. Он привозил Колыванову известия о работе главной партии.
Главная партия визировала проложенную Колывановым начерно трассу, ставила пикетажные знаки, била шурфы, чтобы определить, какие породы лежат в основании будущего полотна. У них было много работы, и постепенно разрыв, или, как говорил Чеботарев, просвет между двумя партиями все увеличивался.
Скоро Иванцов перестал приезжать сам и отправлял ведомость с обозником, раз в три дня догонявшим Колыванова с вьюками свежего хлеба. Но вот-вот придет день, когда они оторвутся от базы и перейдут на сухари. Впереди Нимские горы, болота Колчима, туда на лошади не поскачешь…
В течение всего дня вели разведку, делали промеры, расчеты, все время, однако, торопясь вперед, на восток, измеряя успехи дня пройденными километрами. Закусывали на ходу, охотились тоже на ходу, с тем чтобы вечером, когда стемнеет, устроить настоящее пиршество. Пока что недостатка в пище не было. Лундин, ловко орудуя шестом, добывал множество кедровых шишек, которые запекали по вечерам на костре. Он считал, что кедровые орехи не лакомство, а лекарство.
Екатерина Андреевна шла наравне с мужчинами и выполняла свою долю работы вполне добросовестно. Но Колыванов довольно хмуро поглядывал на нее. Чеботареву иной раз казалось, что хмурость эта происходит оттого, что Колыванов жалеет Баженову, а иной раз думалось, что он просто недоволен ее присутствием.
В такие дни Чеботарев снова начинал считать Баженову соглядатаем в их группе и относился к ней подчеркнуто сухо. Впрочем, Екатерина Андреевна на все эти перемены отвечала только нечаянным взглядом, в котором светился невысказанный вопрос: «Зачем вы меня обижаете?» — и Чеботарев снова сменял гнев на милость. Он видел, что Баженовой трудно дается это изнурительное путешествие. Она переставала улыбаться к концу дня и долго отдыхала, раньше чем приняться за еду.
