Читаем без скачивания Кот на дереве (сборник) - Геннадий Прашкевич

Серега вздохнул.

Галка много читает.

Галка теперь все знает про книги.

Только все равно зря она на него давит. Он модного ничего не читал, да и не знает, где взять. Всех дел у него — оторваться от Соньки Жихаревой. Как идет домой, непременно наткнется на Соньку. «Пошли, дескать, на площадку! Хорошее дело волейбол.» Оно все так, волейбол — дело действительно хорошее, но Серега терпеть не мог, когда на него давят. На меня не сильно надавишь, думал. Я как Ванька-встанька. Ваньку-встаньку толкни, он до земли поклонится, спасибо, мол, вам за все! И тут же выпрямится.

Из-за Ваньки-встаньки Серега в детстве чуть не рехнулся.

Вроде большой был, а ударило в голову: уложить Ваньку! Если бы не Галка (они тогда жили в одном доме на две квартиры), он, Серега, может, рехнулся бы.

Ваньку-встаньку Сереге подарил дядя Сеня, родственник. От подарков того дяди Сени соседи всегда немного чумели. Бабке Шишовой, например, дядя Сеня привез из города фонарь не фонарь, а что-то вроде стеклянного ночника. Как высокий аквариум. Включишь его, и в прозрачной жидкости начинают летать серебринки. Как салют. Редкая штука. Бабка Шишова не спала всю ночь, проплакала перед стеклянным ночником, спозаранку приплелась к Сережкиной матери. «Ты, Фиса, помнишь, как война кончилась?» — «А чего? Помню». — «Я-то, — говорит бабка Шишова, — поняла, что война кончилась, когда мы лес перестали рубить».

Это правда. Когда мужиков позабирали на фронт, бабы дрова рубили рядом с Таловкой. Издали-то кто их вывезет? И так получилось, что к началу войны Таловка стояла в таежном окружении, а к дню Победы обосновалась на большом пустыре, все вокруг вырубили. Вот бабка Шишова и проплакала всю ночь. А днем упрятала подарок дяди Сени в кладовую. «Плачешь да вспоминаешь. Зачем мне это? Электричества нажгла чуть не на рубль».

А Ванька-встанька был: живот круглый, шеи нет, сверху круглая голова.

Толкнешь, он качнется, как продолговатое яйцо. Прижмешь пальцем к столу — лежит. Но только отпусти, вскакивает.

Серегу заело: уложить Ваньку! Придумывал всякое. Например, набрасывал на Ваньку тряпку, но Ванька и под тряпкой вставал. Серега на цыпочках выходил из комнаты, незаметно заглядывал в щель между дверью и косяком. Нет, стоит Ванька, не лежит! Качает дурацкой головой. Рот до ушей, уши нарисованные. С великого отчаяния Серега раскрыл свой страшный секрет Галке Мальцевой, а она была рассудительная девочка. «Ванька-встанька так устроен, — объяснила. — Он неваляшка. Его нельзя уложить». — «Посинею, а уложу!» — «Ну и дурак! Мама говорит, что так поступают одни неудачники, — Галка никогда не врала, даже маленькая. — Мама говорит, что если что-то у человека не получается три раз подряд, разок еще попробовать можно, а потом надо менять дело.»

Серега обиделся и запустил в Галку неваляшкой.

А Галка потихоньку Ваньку-встаньку подобрала. И где-то хранила.

И призналась в этом лишь через несколько лет, когда впервые отправились будить старый пруд от темной, вековечной спячки. Призналась: хранит того Ваньку-встаньку. Вот Серега и напомнил ей про это в письме. Хотел, чтоб Галка похвалила его за память. А днем забежал к Галкиным родителям. Они, понятно, сразу: «Давай к столу, Сережка!» А сами как бы промежду прочим: «Вот Галочка пишет, что ей премию дали. В виде зарубежной путевки. В братскую Болгарию. Она у начальства на хорошем счету!» Гордятся. Серега и чай пить не стал. «Дядь Петь, надо что помочь?» Галкин отец, рыжий, мордастый, обиделся: «Сами, что ли, без рук?»

Ну и ладно.

Тоже мне, зарубежная путевка!

Давно ли та самая Галочка считала, что обитаемый мир кончается за сельской поскотиной? Давно ли он убеждал ту Галочку, что раз существуют на свете разные языки, то существуют и разные страны?

От всех этих мыслей Серега здорово мучился.

А тут припустили дожди. Почтальонка, тетя Вера, забирая у Сереги конверт, льстиво хмыкнула: «Все к Мальцевым подкатываешься?» — «А это, тетя Вера, не ваше дело. Ваше дело марку наклеить правильно». — «Да я не ошибусь. Я наклею».

И вздохнула.

Будто понимала что-то такое, чего Серега не понимал.

Писем не было до самого августа.

Хорошо, подручной работы оказалось много.

Ремонтировали телятник. Упаришься, наломаешь спину. Но вечером Серега непременно часок проводил за столом. Изучал «Плотничные работы». Мать сильно удивлялась, отец качал головой, но Серега всю жизнь был упрямый.

Откладывал книгу, сам писал.

Вот, писал, стоит во дворе черемуха. Пацаны ей пообломали пышные рога, в смысле ветки, а черемуха все равно стоит, кудрявится, нету ей дела до пацанов. А вот, писал, дед сидит на завалинке. Старинный дед, загрустил. В глазах такое, будто он уже совсем ничей. А вот девчонки сбились в кружок, балдеют, заводит их Сонька Жихарева. А над деревней облака. Совсем разные, ни на что не похожие. А мы не глядим в небо.

Старался все передать Галке.

И достарался. Получил письмо сухое, как солома.

«Ты чего это? — сердилась Галка. — Я твои письма показала настоящему писателю. Синяков его фамилия, звать Николай Степанович. Он выпустил уже три книги. Две о городе, одну про сельскую жизнь. Про природу. Он прочитал твои письма и говорит, хороший, дескать, парень. Книги мои читает. Я говорю: ну да, хороший. Только книг он совсем не читает, некогда ему. А Николай Степанович смеется. Да видно же, говорит, что читал. Слово в слово передрал в письмах. В общем, Сережка, не знаю, как это ты там умудрился сделать выписки у такого серьезного писателя, но мне-то мог бы не врать, что сам сочинил…»

Короче, обиделась.

Уехала в братскую Болгарию, а Серега остался с носом.

Ничего не понял. Что это он мог переписать у писателя, про которого и не слышал никогда. Он же просто напомнил Галке про старый пруд, про игрушки детства, а тут какой-то писатель! Еле дождался утра. Побежал в библиотеку. «Тетя Маша, есть у нас книги писателя Синякова?» Тетя Маша Федиахметова покосилась на Серегу: «Чем это он такой особенный?» — «Да, говорят, пишет всякое такое. Про нашу Таловку.» — «Кто это говорит?» — «Галка Мальцева.»

Тетя Маша не поверила, но книжку разыскала.

Книжка оказалась маленькая, аккуратненькая, с портретом.

Неизвестно, где писатель Н.С. Синяков наслушался о Серегиной простой жизни, только у него каждая строка была как живая. Серега оторваться не мог. Если черемуха, то сразу видно — не выдуманная, цветет за окном. Если пруд, то темный — вековечный. И сам писатель — с сединой, в очках. Видно, что нормальный мужик. Такой не полезет козлом в чужие огороды. Но вот только… Откуда в каждом рассказе Синякова строчки из его, Серегиных, писем?… Такое ведь ни подслушать, ни подглядеть. Понятно, поначалу грешил на Галку. Познакомилась с писателем, показала ему письма, а он…