Читаем без скачивания Заметки о Гитлере - Себастьян Хаффнер

У гитлеризма с марксизмом по меньшей мере одно общее: претензия объяснить всю мировую историю с одной точки зрения: «История всех прежних обществ — это история классовой борьбы», говорится в Коммунистическом Манифесте, и совершенно соответствующим образом у Гитлера: «Все события мировой истории — это только выражение инстинкта самосохранения рас». У подобных предложений большая сила внушения. У того, кто их читает, возникает чувство, что ему неожиданно открылся свет: запутанное становится простым, тяжелое легким. Они дают тем, кто их охотно принимает, приятное чувство осведомленности и информированности, и кроме того, они пробуждают определенную ревностную нетерпимость к тем, кто их не принимает, потому что в качестве доминирующей мысли в подобных высказываниях всегда ощущается: «… а все остальное — надувательство». Эту смесь высокомерного превосходства и нетерпимости находят равным образом как у убежденных марксистов, так и у убежденных последователей Гитлера.

Но естественно это заблуждение, что «вся история» является тем или этим. История — это дремучий лес, и никакая просека, прорубаемая людьми, не делает понятным всего леса. В истории были классовые битвы и расовые битвы, кроме того, сражения (и это чаще) между государствами, народами, религиями, идеологиями, династиями, партиями и так далее, и так далее. Вообще не существует никакого мыслимого человеческого общества, которое не может при определенных обстоятельствах попасть в конфликтную ситуацию с другим — и когда–то, где–то в истории уже попадало.

Но история — это второе заблуждение в подобных диктаторских тезисах — состоит не только лишь из сражений. Как у народов, так и у классов, если уж говорить только о них, гораздо больше исторического времени проходит в мире друг с другом, чем в борьбе, и средства, с помощью которых они этого достигают, по меньшей мере столь же интересны и с исторической точки зрения ценны для исследований, как и причины, по которым они все снова и снова сталкиваются в войнах.

Одним из этих средств является государство, и тут теперь примечательно, что в политической систематике Гитлера государство играет совершенно подчиненную роль. Мы уже в связи совсем с иным натолкнулись на поразительные факты, когда рассматривали достижения Гитлера, подтверждающие, что он вовсе не был государственным деятелем; и что он даже то, что застал у немецкой государственности, уже задолго до войны разрушил и заменил хаосом «государства в государстве». Теперь же в мировоззрении Гитлера мы находим теоретическое обоснование для этих ошибочных действий. Гитлер не интересовался государством, ничего не понимал в государстве и не сохранял ничего от государства. Только народы и расы имели для него значение, не государства. Государство было для него «только средством для достижения цели», а именно, кратко говоря, для цели ведения войны. В 1933–1939 годах Гитлер не упускал из внимания подготовку к войне, но то, что он создал, было военной машиной, а не государством. И за это пришлось поплатиться.

То есть государство — это не только военная машина: она в крайнем случае у него имеется. И оно также не является в силу необходимости политической организацией народа. Идее национального государства не более двухсот лет. Большинство исторических государств охватывало или охватывает еще и сегодня много народов, как великие империи античности, но и как сегодня еще Советский Союз; или только часть одного народа, как античные города–государства и современные немецкие государства. Из–за этого они не перестают быть государствами и поэтому они не перестают быть необходимыми. Идея государства гораздо старше национальной идеи, и государства предназначены в первую очередь не для ведения войн, а напротив — для сохранения и защиты как внешнего, так и внутреннего мира его жителей, независимо от того, однородно ли оно по национальному составу или нет. Государства являются системами порядка. Любая война, не менее чем гражданская война, — это состояние исключения из правила и чрезвычайного положения государства. Чтобы быть готовым к таким исключительным и чрезвычайным состояниям, у государств есть монополия на принуждение, военные и полицейские силы; для этого, и конечно же для разрешения их конфликтов. Но они существуют не для того, чтобы завоевывать жизненное пространство одному народу за счет другого, чтобы вести войны для улучшения расы или чтобы добиваться мирового господства.

Обо все этом Гитлер не имел представления; или возможно следует лучше сказать — он не желал ничего знать об этом. Потому что нельзя не видеть в мировоззрении Гитлера черты волюнтаризма: он видел мир таким, каким хотел его видеть. То, что мир несовершенен, полон борьбы, нужды и страданий, в том числе и мир государства, пронизанный недоверием, враждебностью, страхом и войной — как верно все это, и насколько правы те, которые этим себя не вводят в заблуждение! Только вот говорит он это не со скорбной, отважной серьезностью, с которой Лютер то, что бросалось в глаза, называл первородным грехом, а Бисмарк — земным несовершенством, но возвышенным голосом, которым пожалуй еще Ницше с ликованием встречал столь часто достойное сожаления. Для Гитлера исключительное состояние было нормой, к примеру — государство для войны. Но тем самым он заблуждался. Мир не таков. В том числе мир государства. В мире государств, как заведено, войны всегда приводили к миру; оборонительные войны — само собой разумеется, но также и наступательные войны, если у них вообще имелся какой–либо смысл. Каждая война заканчивается мирным договором или межгосударственным договором, и новым состоянием мира, которое в большинстве случаев длится гораздо дольше, чем предшествующее состояние войны. Когда принято решение применить оружие, должен быть заключен мир, иначе война не имеет никакого смысла. То, что Гитлер не видел этого — не желал видеть — вело его, как мы сможем увидеть в следующей главе, к роковым ошибкам.

В картине мира Гитлера войны были скорее всегда завоевательными войнами, с целью добычи жизненного пространства для ведущего войну народа, порабощения на длительный срок (или уничтожения) побежденных, и в конечном итоге — достижения мирового господства. Еще одна ошибка. Войн за жизненное пространство, во всяком случае вплоть до Гитлера, не было в Европе со времен великого переселения народов, то есть примерно полторы тысячи лет. Европа была населена; её народы были оседлыми; и даже если при заключении мира та или иная провинция меняла государственную принадлежность или вовсе целое государство, как например Польша, делилось между своих соседей, жители оставались там, где они были; жизненное пространство ни завоевывалось, ни терялось, за жизненное пространство в Европе не сражались. Это вновь ввёл в европейскую историю Гитлер после перерыва примерно в 1500 лет, и это имело на Германию ужасающее воздействие. Изгнание, какому подверглись немцы из своих прежних восточных областей, было как раз тем, что проповедовал Гитлер как смысл любой войны и уже практиковал со своей стороны в покоренной Польше.

Но «жизненное пространство» еще и по другой причине было ошибочной концепцией. Именно в двадцатом веке вовсе не имеет смысла сражаться за жизненное пространство. Если Гитлер измерял благосостояние и силу народа по объему ареала проживания и обрабатываемых земель, если он стремился проводить аграрную политику, то тогда он забылся и подменил ею индустриальную революцию. Со времен индустриальной революции благосостояние и сила народа не зависят более от размеров земельных владений, а зависят от состояния технологий. Но для них величина жизненного пространства не имеет решающего значения.

Для технологически–индустриального развития страны избыток «жизненного пространства», то есть большая протяженность при малой заселенности как раз может быть недостатком, на что к примеру как известно все время жалуется Советский Союз: он хочет и у него не получается освоить и развить огромные и богатые сырьем, но слишком уж малонаселенные области Сибири. Каждому бросается в глаза, что некоторые из беднейших и слабейших стран сегодняшнего мира огромны, некоторые из богатейших и наиболее благополучных — страны крошечные. Со своей теорией жизненного пространства Гитлер жил все еще целиком и полностью в доиндустриальном веке, хотя во многих областях — военной технологии, в массовой моторизации — он мыслил в целом вполне современно.

Но как раз это заблуждение Гитлера удивительно живуче. Потому что ностальгия о доиндустриальном веке и тревожное пресыщение по отношению к «бесчеловечному» созданному человеком миру, в который мы все быстрее вживаемся вот уже две сотни лет, были широко распространены не только во времена Гитлера, и они также как раз ныне снова сильны. Для многих современников Гитлера его идеи о жизненном пространстве были убедительными — разве не выглядит Германия действительно на карте Земли в сравнении со своей силой и количеством населения слишком маленькой? Если правда Германия снова должна была стать преимущественно крестьянской страной — о чем Гитлер, как ни странно, думал, как и Моргентау[19] — тогда действительно нужно было больше жизненного пространства, правда только в этом случае.