Читаем без скачивания Черные колокола - Александр Авдеенко

— Чепуха! Так говорят не влиятельные, а безответственные лица.

— Благодарю, господин Хорват, за искренность. Я пространно сообщу об этом американцам. Еще один вопрос. Ваш ЦК публично осудил деятельность клуба Петефи. Вас обвиняют в попытке создать политический центр, противостоящий ЦК. Как вы относитесь к этому?

— Я не осмеливаюсь обсуждать решения ЦК в присутствии такого весьма и весьма приятного человека, как вы, мистер Рожа.

— Остроумно!..

Со своей половины вышел, хлопая по паркету шлепанцами, Шандор Хорват. Костюм его измят, в пуху. Лицо мрачное, заросшее щетиной. Глаза в болезненных отеках, злые. Увидев незнакомого человека, он кивнул ему головой.

— Добрый день.

— Здравствуйте, — приветливо откликнулся корреспондент. — Извините, с кем имею честь?

— Мой отец, Шандор Хорват, — представил Дьюла.

— Какой венгр не слыхал о Шандоре Хорвате! Ветеран венгерской рабочей гвардии. Добрый день, господин Хорват! А я американский корреспондент, изучаю новую Венгрию. Разумеется, с разрешения властей. Вот, пожалуйста!

Шандор прочитал поданную ему бумагу, вернул и спросил:

— Что вас интересует?

— Прежде всего эта квартира. Здесь жил, кажется, какой-то представитель старого мира?

— Миллионер. Граф. Министр в правительстве фашистского диктатора Хорти. Между прочим, сохранился его портрет, валяется в чулане. Желаете посмотреть?

— Нет, не желаю. Я вдоволь насмотрелся на живых миллионеров у себя дома, в Штатах…. Да, когда-то квартира была шикарная. Была!.. Почему теперь запущена? Городской совет не дает средств на ремонт? Кстати, почему и Будапешт стал таким серым, сумрачным? Не узнаю. В недалеком прошлом вашу столицу называли «царицей Дуная»? Извините за такой вопрос. Я задал его вам как рабочему человеку, хозяину города, страны.

— Положи мне в рот палец, получишь два.

— Простите, я не понял.

— Вы, кажется, венгр?

— Да, наполовину.

— Значит, должны знать, что Будапешт был не только «царицей Дуная», но и ночным кабаком Европы. Сюда слетались прожигать жизнь бездельники всех мастей и национальностей. Вот для этой братии и сиял Будапешт ресторанами и кафе, барами и отелями, домами терпимости и притонами. Один из них, между прочим, назвался «Аризона». Улицы старого Будапешта украшали не только статуи, но и семьдесят тысяч живых, раскрашенных, расфуфыренных и пронумерованных девиц. А сколько было непронумерованных! Не потому ли, мистер корреспондент, наш Будапешт кажется вам серым и сумрачным, что перестал быть ночным кабаком Европы?

Рожа с милой улыбкой наклонил голову.

— Ответ, достойный Шандора Хорвата! Благодарю! Что вы думаете о сегодняшнем событии? Я имею в виду желание студентов демонстрировать по улицам Будапешта.

— Я думаю… мы сами, без чьей-либо помощи разберемся в сегодняшнем событии.

— Вы очень негостеприимный хозяин! Еще один вопрос. Что вы думаете о Матиасе Ракоши?

— Вы знаете, пропала охота с вами разговаривать. Поговорите с профессором, он любит беседовать на душещипательные темы. До свидания. — Шандор быстро вышел.

Рожа заполнил стенографическими каракулями очередную страницу своей объемистой, в переплете из крокодильей кожи записной книжки, взглянул на Дьюлу Хорвата.

— Колючий у вас отец, господин профессор. Надеюсь, вы добрее и не прогоните меня еще три минуты. В Будапеште ходят слухи, что шестого октября вы попали в тюрьму АВХ. Верно это?

— К сожалению, неверно.

— Почему «к сожалению»?

— Сейчас такое время, что выгодно быть битым: за одного битого дают дюжину небитых.

— Остроумно. Подчеркну… Мировую прессу интересует каждый ваш шаг, каждое слово… Я видел на улицах Будапешта листовки с ультиматумом клуба Петефи. Вот! — Рожа достал из кармана оранжевый листок. — Прокомментируйте, пожалуйста!

— Какой же это ультиматум? Венгерский народ не может предъявлять никаких ультиматумов своему народному правительству. Мы только просим, предлагаем. — Он взял у корреспондента листовку, прочел — «Созвать внеочередной пленум ЦК, изгнать из его состава Ракоши и Герэ, вернуть к руководству Имре Надя… Судить открытым судом бывшего члена политбюро Фаркаша, нарушившего правосудие…» Ну, и так далее. Видите, никакого ультиматума.

Рожа улыбнулся.

— Конечно, конечно! Совет доброго сердца. А как он будет принят? Вы уверены, что вашу программу поддержит население?

— За нее уже проголосовали на своих собраниях студенты. Сегодня в три часа по нашему призыву тысячи и тысячи молодых людей выйдут на улицы Будапешта и понесут над своими колоннами нашу программу обновления страны.

Музыка в радиоприемнике опять оборвалась, и диктор объявил:

— Внимание, граждане! Внимание! Министерство внутренних дел Венгерской Народной Республики доводит до сведения жителей Будапешта о том, что студенческая демонстрация, назначенная на сегодня, на три часа дня, запрещена.

— Чему я должен верить, профессор, — вашему оптимизму или приказу полиции? — Рожа и теперь улыбался, но уже лукаво.

— Это чудовищная ошибка. Если наше правительство этого не осознает, оно перестанет быть народным правительством. Есть еще время. Надеюсь, что Герэ не окончательно потерял голову.

— Разве он вернулся из-за границы?

— Сегодня утром.

— Вот как! Значит, с корабля на бал. Господин профессор, не откажите — стакан воды. Если же найдете чашку кофе…

— Кофе? Я, право…

— Найдется, найдется, господин корреспондент! Дьюла, распорядись! — Киш почти вытолкал своего друга на кухню и вернулся к шахматной доске, у которой стоял корреспондент.

— Сэрвус!

— Сэрвус, — откликнулся Карой Рожа. — Как некстати это возвращение Герэ! Но это ничего не изменит. Машина на полном ходу. Самочувствие?

— Боевое. Ждем сигнала. Мои люди пойдут куда угодно, хоть в пекло.

— Зачем так далеко ходить? У вас же есть плановая цель, более близкая и реальная, чем пекло, — Дом радио. Штурмуйте по своему усмотрению. Овладеть вещательной студией и немедленно объявить на весь мир: Будапешт в руках восставших. Вот текст первой радиопередачи. Спрячьте!

— Овладеем, только бы вы не запоздали.

— Все будет вовремя. Настроение профессора?

— Чувствует себя двигателем событий, ни о чем не подозревает.

— Это мне не нравится, Ласло. Вы несправедливы к профессору, соратнику Надя. Если бы не Имре Надь и его окружение, нам бы никогда не найти дороги ни к сердцам студентов, ни к интеллигенции. Благословляйте, мой друг, национальных коммунистов, уважайте, цените, а не презирайте, как завербованных платных агентов. Национальный коммунизм — наш серьезный, полноправный, долговременный союзник. Только с его помощью мы можем нанести сокрушительный удар по интернациональному коммунизму. В этой связи должен сказать, что мы рассчитываем на большее, чем беспорядки в Будапеште. Мы ждем настоящей революции.

— Извините, но до сих пор я действовал…

— Успокойтесь. Я не осуждаю вашу работу. Вчера были одни указания, а сегодня… с сегодняшнего дня рядовой агент Мальчик закончил свое существование. Теперь мы рассматриваем вас как одного из вожаков революции, политического друга Америки.

Услышав шаги профессора, Карой Рожа посмотрел на шахматную доску.

— Положение вашего противника совершенно безнадежно: через три хода его ждет неотразимый мат.

Дьюла вошел с чашкой кофе на подносе. Поставил ее перед американцем. Тот поблагодарил.

— Слыхал, профессор? — спросил Киш. — Сдаешься?

— Нет, я намерен драться до последнего дыхания.

Пока венгры заканчивали партию, Рожа подошел к окну и, прихлебывая кофе, смотрел на Буду, высветленную ярким, теплым, совсем весенним солнцем. И Дунай был не осенним — тихий, чистый, голубой. Странно выглядели в блеске жаркого солнца деревья с покрытой ржавчиной листвой.

— Красавец город! — Карой Рожа вернулся к шахматистам. — Нет равных в мире. Лучше есть, а таких не сыщешь. Между прочим, отсюда хорошо обозреваются набережные Дуная, мост, парламент. Если бы я был командующим войсками осажденного города, я бы расположил командный пункт именно здесь.

— Вы воевали, господин корреспондент? — спросил Киш.

— Приходилось. А почему вы спросили?

— Умеете выбирать командные пункты. Здесь в дни войны, зимой тысяча девятьсот сорок четвертого года, был командный пункт.

Дьюла уже не принимал участия в разговоре. Он нервно барабанил пальцами по доске, откровенно поглядывая на часы. Корреспондент заметил раздраженное нетерпение хозяина и поставил пустую чашку на стол.

— Я вас задержал. Извините. Спасибо за внимание. Честь имею кланяться. Если вам захочется поставить меня в известность о каком-нибудь чрезвычайном событии, я живу на острове Маргит, в Гранд-отеле. До свидания.