Читаем без скачивания Морская прогулка - Эмманюэль Роблес

— Джина спрашивает, правда ли, что ты грек.

— Скажи Джине, — ответил Жорж, не переставая улыбаться, — что я с удовольствием отвечу ей, если она станет смотреть на меня как на человека.

— Ишь ты! — воскликнул Ж. Л. — До чего обидчивый!

Джина пожала плечами, отвернулась. Из сероватого тумана вынырнула «зеленая рубашка». Он нес малый якорь, который неизвестно где откопал.

— Ничего не позабыл? — крикнул ему Жорж.

— Надеюсь, что нет.

— А то смотри, потом жалко будет!

— Ты там не строй из себя умника, — сказал «зеленая рубашка». Довольно озлобленным тоном сказал. Лицо у него было квадратное, губ совсем не видно, и это придавало ему скучающее выражение.

— Моим воспитанием никто не занимался, — сказал Жорж. — Мне не так повезло, как вам.

— Тебе повезет, если ты заткнешься раз и навсегда.

— Ты уверен?

— Я же советовал тебе помолчать, — сказал Ж. Л. — Чего ты добиваешься?

Не отвечая, Жорж закурил еще одну сигарету и облокотился о леер. Он увидел, что девушка наклонилась над дырой, образованной взрывом, и что-то внимательно рассматривает внизу, в кочегарке. Ее длинные ноги, узкие плечи и бедра и коротко подстриженные волосы делали ее похожей на паренька. На хмурого паренька, потому что она совсем не улыбалась, а глаза ее вызывали мысль о снеге: у них был тот светло-голубой оттенок, который бывает у плотного, слежавшегося крупнозернистого снега на тенистых склонах гор. Застенчивой, правда, она не была. И диковатой тоже. В ней, вероятно, была сдержанность молодой аристократки, не способной заговорить с незнакомцем без всех этих китайских церемоний, которые приняты в ее кругу.

— Когда сила не на твоей стороне, — продолжал Ж. Л., — разумнее помолчать.

— Не всегда, — отозвался Жорж, выпуская клубы дыма. — Это доказывают многочисленные исторические примеры.

— Да заткнись ты! — воскликнул «зеленая рубашка». — До чего же надоел!

Губы его напоминали шрам, оставшийся после пореза бритвой. Он успел передать якорь на яхту и теперь смотрел на Жоржа вызывающе. Два других парня бесшумно приближались к их группе.

— Не следует волноваться, — сказал Ж. Л., опасавшийся, вероятно, что обстановка может слишком накалиться.

Девушку, стоявшую в десяти шагах от них, сцена эта, видимо, совсем не интересовала.

— К тому же нам пора сматываться! — добавил Ж. Л. Одной рукой он уже подталкивал «зеленую рубашку» к трапу. — Ладно, не связывайся!

Но теперь внимание Жоржа привлекло поведение девушки. С невозмутимым видом (хотя за его спиной все еще громко говорили что-то) он подошел к ней и проследил за ее взглядом. В глубоком колодце вначале он увидел лишь хаотическое нагромождение железного лома. Что же заметила там она? Он был и заинтригован, и в то же время немного обеспокоен.

— Джина! — позвали ее.

Парни один за другим покидали корабль, перелезая через леер. Девушка явно колебалась, словно ей хотелось заговорить с ним. Красивой она, конечно, не была, уж слишком «тощая козочка» на вкус Жоржа, но в ней чувствовалось что-то затаенное, своя индивидуальность, и обращаться с ней следовало очень осторожно, подобно тому, как осторожно разворачиваешь хрупкий пергамент, исписанный непонятными знаками.

— Вы все-таки могли бы его оттуда вытащить, — произнесла она.

Сумасшедшая. Она смотрела на него своими ледяными глазами, и ему становилось явно не по себе. А она добавила тем же усталым тоном:

— Разве у вас нет уважения к мертвым?

И только тогда он разглядел сквозь решетку металлического настила, в самой глубине, в ощетинившемся обломками полумраке, придавленное балкой человеческое тело со странно вывернутыми руками. Значит, ни Даррас, ни Ранджоне не заметили трупа, обследуя трюм! Боже, как у него ломило в висках! А может быть, есть еще и другие несчастные, погибшие во время взрыва и оставшиеся там, внизу! Жорж попытался скрыть свое волнение. (Разве бы мог он, если принадлежал к команде судна, не знать, что один из матросов убит?) Он спокойно сказал:

— Вы правы. Я постараюсь это сделать.

Совсем близко он видел ее гладкое, не умеющее улыбаться лицо. Ее снова позвали:

— Пошли, Джина!

На этот раз она послушалась.

Жорж последовал за ней, чтобы помочь перелезть через леер; затем яхта удалилась под оглушительный треск мотора. «Как это я мог их не услышать?» Видимо, всеми мыслями он был тогда с Мадлен.

НОРА

Чивитавеккья

Медные буквы были привинчены полукругом на корме. Ни один из парней не взглянул на него, когда он убирал трап. Только девушка повернула голову в его сторону, и тут ему показалось, что он ее уже видел прежде, что ему было знакомо это лицо, только теперь оно помолодело, словно время двигалось вспять! Очень скоро туман поглотил и яхту, и шум мотора; белое безмолвие вновь завладело кораблем и властно напомнило Жоржу о мертвом помощнике кочегара.

10

Чем ниже спускался он в эту страшную бездну, тем невыносимее становился этот запах горелого масла, мокрого угля, запах катастрофы. Когда же он наконец, совершая чудеса акробатики, добрался по покореженным железным трапам и случайно уцелевшим балкам до самого низа, то услышал какие-то странные резкие звуки. Крысы! Лучи его электрического фонаря выхватили из темноты огромную, величиной с кролика, крысу с закрученным кольцами, неправдоподобно длинным хвостом. Вид ее не вызвал у Жоржа отвращения. Он с детства привык к животным, одно время у него даже жил уж. С трудом протиснулся он к груде листового железа, помешавшей Даррасу и его товарищу обнаружить мертвеца. Дальше шла совершенно непроходимая полоса, вся ощетинившаяся острыми обломками, железными прутьями. Однако взрывная волна произвела весьма странное действие в утробе судна: некоторые предметы были полностью изуродованы, другие же почти не пострадали, как, например, диск машинного телеграфа, отброшенный на кучу угля, и медный рупор мегафона. Среди всего этого хаоса поблескивали застывшие в трагической неподвижности рукоятки и шатуны, напоминавшие части какого-то огромного скелета. Фонарь осветил ряд железных бочек со сделанными по трафарету надписями. Жорж искал, каким путем ему пробраться к мертвецу. Свет, проникавший в кочегарку через пролом, не доходил до самых глубин. И вдруг, за искореженным листом железа, перед топкой с сорванными дверцами, он увидел тело помощника кочегара! Железная балка перебила ему поясницу. Это был человек лет тридцати, с бескровным лицом и следами въевшейся угольной пыли вокруг глаз. Его, должно быть, сразу же убило взрывом, еще до того, как эта железная громадина придавила его. Он был без рубашки, в одних синих шортах, на шее повязан платок. На груди и бедрах — глубокие ожоги. Жорж не чувствовал уже ни ужаса, ни жалости, он просто был подавлен сознанием непоправимости свершившегося, но к этому примешивалось уже испытанное им некогда в Италии ощущение нелепости капризов судьбы и неисповедимости ее путей; делаешь невозможное, чтобы раздобыть билет на специальный самолет в Фодже для получивших увольнительную, опаздываешь на него, клянешь все на свете! А при приземлении самолет разбивается, его охватывает пламя, и от него ничего не остается. Вся жизнь зависит от миллиона случайностей! Может быть, этому кочегару достаточно было бы оказаться на три шага правее или левее!.. Жорж задыхался. От жары у него стоял комок в горле. Осторожно пятясь, он выбрался отсюда, но в душе продолжал оплакивать и этого придавленного мертвеца — «бедный, бедный парень», — и свою собственную беспомощность. С болью в сердце вернулся он к пролому, чтобы осмотреть все закоулки и убедиться, что других жертв нет.

Каждый его шаг вызывал какой-то странный хлюпающий звук, и потому он внимательнее посмотрел на тонкий слой воды под ногами. Луч фонаря осветил нижнюю уже затопленную часть шпангоутов, пробежал по судовым переборкам, зажигая то тут, то там короткие огоньки. Сказанное Даррасом слово «просачивание» пробудило в нем воспоминание о бывшей прачечной на террасе, превращенной в комнату. Стены там были сложены из пустотелого кирпича, а потому во время сильных дождей на незащищенной внешней стене выступала сырость, сначала причудливыми океанами и материками, а затем появлялись тонкие струйки воды. Ему пришлось прожить в этой комнате долгие месяцы без отопления. Не самое тяжелое испытание. А здесь такие же струйки в местах, где разошлись заклепки, превращались на его глазах в реальную угрозу, настоящую опасность. Может быть, яхтсмены и были правы. Да и Жоннар! Жоннар, саркастически предрекавший, что эта старая посудина очень скоро пойдет ко дну! Какая для него это будет радость, какой неиссякаемый источник для шуток появится у него, если он узнает, что его гид-переводчик плавал по Средиземному морю в нелепой надувной лодке. Черт возьми, а вдруг Даррас ошибся в расчетах! При одной этой мысли его охватило такое мучительное нетерпение, что у него пересохло во рту. Но нет, нет! Он должен взять себя в руки, должен сохранять хладнокровие, способность рассуждать! Убедившись, что он по-прежнему может совладать со своим волнением, как в те времена, когда он командовал другими, он успокоился и продолжал тщательно осматривать все вокруг, стараясь не пораниться о железки. Круглое пятно фонаря вырывало из мрака куски этого обезумевшего мира: вот оно по пути выхватило диск машинного телеграфа, похожий на циферблат башенных часов, где отверстие для стрелки (исчезнувшей) напоминало зрачок широко раскрытого глаза, огромного эмалированного глаза, который он когда-то, в другой жизни, уже видел, он был в этом уверен! Груда угля! Под этой кучей в обшивке корпуса и образовались трещины. Через них, можно было в этом не сомневаться, проникала вода. Не теряя времени, он стянул с себя рубашку и, вооружившись лопатой, принялся расчищать это место. Большие куски угля он иногда отбрасывал в сторону руками. При свете втиснутого между двумя балками фонаря уголь слабо мерцал. Удары лопаты отдавались гулко, как в глубокой пещере. Он думал о помощнике кочегара, о тех, кто ждал его, для кого он был еще жив и кто, возможно, считал оставшиеся до его возвращения дни. Какое несчастье! Он читал когда-то работу советского ученого о телепатии, о предчувствиях. Как знать, не пересекла ли уже какая-то волна море, не коснулась ли она сердца друга или женщины, которые, еще ничего не зная, вдруг замкнулись в себе, встревоженные этим таинственным сигналом? Однажды он и сам наблюдал нечто подобное, в Германии, когда проходил ночью по вестибюлю обувной фабрики, где он расположился вместе со своими людьми. Все спали, зарывшись в солому, кроме одного солдата, который, сцепив на затылке руки, уставившись взглядом в темноту, курил у окна сигарету, ее огонек освещал кончик носа и скулы. Жорж хотел было призвать его к порядку, но тут же передумал, странно взволнованный непривычной серьезностью солдата, его обращенным в себя взглядом. Издалека он какое-то время смотрел на освещенную часть его лица, словно выступавшую из темной воды, и уснул с чувством неясной тревоги. На следующий день вечером этот солдат погиб на подступах к деревне, осколок снаряда попал ему в затылок.