Читаем без скачивания Улица младшего сына - Лев Кассиль

— Новая прекрасная история пишется ныне у подножия горы Митридат, в вашем родном городе, друзья, — сказал учитель. — Тлип, друзья! — повторило проказливое эхо.

И учитель внезапно замолк.

Он медленно подошел к своему столу, тяжело и шумно дыша, сложил журнал, поправил очки.

— Я давно все слышал, — очень тихо, низко гудящим своим голосом произнес он. — Я думал: ну побалуются — и надоест. Вы — дети тех, кто дал новую славу этим местам, вашему городу… Да, да, говорю как умею, как позволяет мне сердце… которое не совсем у меня в порядке. Я ничего не хочу добавить, я только скажу вам: мне стыдно за вас. Я заметил, я хорошо разглядел и запомнил тех, кто смеялся надо мной. Но я не хочу жаловаться на них. Не хочу даже знать, как их зовут. Но больше я с вами заниматься не буду. Я ухожу из вашего класса. Вы мне сделали очень больно. Прощайте!

И никто уже не посмел передразнить его. Все молчали, когда учитель с поникшей головой пошел к дверям. Он ступал сперва медленно, а потом вдруг как-то весь подался вперед, рванул дверь и исчез за ней в тишине пустого коридора.

Класс растерянно молчал, оцепенев сперва. Потом возник говор, все вскочили, зашумели — и опять разом стало тихо.

Вошла Юлия Львовна. Она вошла и остановилась у учительского стола. Тонкие, сухие черты ее лица еще больше заострились. Она не хмурила бровей, концы которых слегка вздрагивали, она смотрела на класс так же прямо и открыто, как всегда, только строгий рот ее был сжат плотнее, чем обычно, и в уголках ее залегли две маленькие резкие складки.

— Это правда? — спросила она. Класс молчал.

— Это правда, что вы гадко, постыдно обидели своего нового учителя? Ефим Леонтьевич не хотел мне говорить, но ему стало плохо… У него скверно с сердцем. Одышка от астмы… А это великолепный педагог, старый, заслуженный учитель. Он переехал на юг потому, что здоровье не позволяло ему оставаться на севере. Провожая его, ученики плакали. Его ученики завидуют вам, что вы можете учиться у такого замечательного педагога. А вы?.. Как вы встретили его?

Все молчали, стоя за своими партами, положив руки на края откинутых крышек.

— Кто затеял эту гадость? Вы не думайте, что я буду допытываться, Ефим Леонтьевич сказал, что не назовет зачинщиков, мне тоже неинтересно вылавливать их. Они должны сами найти в себе мужество и помочь классу смыть с себя это позорное пятно. Да-да! Пусть они выйдут сейчас и перед всем классом скажут мне, как могло это случиться! Я жду…

И Юлия Львовна зашла за стол и села в ожидании.

Но все стояли не шевелясь.

— Значит, те, кто затеял эту гадость, ко всему еще и трусы. Они надеются, что законы товарищества укроют их. Ну что ж, оставляю все это на совести класса. Очевидно, я ошиблась в вас. Должно быть, я занималась с вами плохо… Я попрошу директора освободить меня от вашего класса.

И она вышла — прямая, непреклонная. И, хотя в классе было около сорока мальчиков и девочек, всем вдруг показалось, что в классной комнате сделалось очень пусто.

Вскочила Светлана Смирнова, староста:

— Я вам делала знаки, а вы уж разошлись! Не остановить вас!.. А он так интересно про Керчь рассказывал…

— Они все время мешали, ничего не слышно было, — присоединилась к ней полная аккуратная девочка.

— По-моему, — продолжала Светлана, — надо Кленову и Донченко прямо пойти к Ефиму Леонтьевичу и извиниться перед ним. И Дубинину тоже. Он там рядом сидел, а вместо того чтобы остановить, сам первый смеяться стал. Ну и, конечно, весь класс тоже извиниться должен. По крайней мере, я, как староста… потому что не могла остановить. А уж тебе, Дубинин, стыдно! Чуть что: «Мы пионеры», — а сегодня…

— А при чем тут Дубинин? — возмутился Володя. — Вот так уж сразу и Дубинин! Чуть что — всегда Дубинин виноват. Ты — староста, ты и отвечай. А то выбрали тебя, а ты моментально — Дубинин! Кленов начал, пусть он первый и извиняется. А я не дразнил.

— Ну, все равно — смеялся.

— Тебе хорошо, ты в другом конце сидишь! Ты бы вот села рядом, посмотрела бы, как Кленов-то обезьянничал, и на тебя бы смех напал.

А Донченко и Кленов, которых окружил весь класс, упрямо твердили:

— Посмеяться-то все рады, а чуть что — так на нас вали!

Да, скверная вышла история!

И теперь Володя тихо шел по улице, обдумывая все, что произошло. И что смешного он тут сам нашел? Как это его сумел рассмешить Кленов? Всегда он с ним ссорился, и до драки дело не раз доходило, а тут оказался невольно с ним заодно… И ведь что-то интересное начал рассказывать новый учитель. Послушать даже не дали… Опозорился класс!

Домой идти не хотелось. Володя спустился улицей ниже — школа находилась на горе, и даже двор ее был расположен террасами — «по долинам и по взгорьям», как шутили ребята, играя в войну между верхними и нижними дворами. Спустившись, Володя свернул на большую каменную лестницу, которая вела вниз, на Крестьянскую улицу… Он остановился и, хотя уже сотни раз видел надпись, вырезанную в камнях, прочел сегодня ее еще раз:

«Эта лестница сооружена в 1866 году иждивением керченского первой гильдии купеческого сына Василия Константинова «.

Эх ты, купеческий сын Василий Константинов! Был ли ты когда-нибудь в такой трудном положении, в каком находился сейчас медленно спускающийся по этой лестнице моряцкий сын Владимир Дубинин?..

Володя прошел по широкой прямой улице Ленина и свернул на улицу Энгельса. У красивого здания новой гостиницы громко пели чижи в клетках, висевших над головой знакомого птицелова Кирилюка. Сюда часто приходил послушать чижей и поболтать с их хозяином Володя. Птицелов знал все городские новости. Вокруг него всегда собирались береговые друзья Володи.

— Ну, что ты такой скучный? Арифметика не выходит? — спросил Кирилюк.

— Да нет, какая тут арифметика! — сказал Володя, присаживаясь на тротуар. — Так, в классе у нас ерунда одна получилась…

— Подрался, что ли, с кем? Нет, личность у тебя вполне целая, без последствий.

— Да не подрался я совсем! Хуже…

— Ну-у? Выгнали, что ли?

— Выгнать не выгнали, да могут. Может, и следовало бы… Правда, я сам не виноват — я только потом уж смеяться стал, а начал-то не я…

И Володя рассказал своему старому приятелю, как было дело. Кирилюк только присвистнул. Чижи, обрадовавшись сигналу, тоже принялись свиристеть.

— Цыма! — закричал на них Кирилюк, — Вашей музыки тут еще не хватало!.. Слушай, Вовка, а дело-то вроде и правда некрасивое. Это вы старика в корень обидели.

— Вот теперь что делать — и не знаю, — вздохнул Володя. — И сестра придет — дома наверняка нажалуется. А отец знаешь у меня какой…

— Да, уж мало тебе не будет, — согласился Кирилюк. — Ну, в случае чего, приходи ко мне ночевать, тогда и договоримся…

Володя побрел к морю. Оно встретило мальчика равнодушным шумом прибоя, который медленно накатывал слоистые валы и ворошил гремучую гальку за бетонным парапетом. По вечерам здесь, на набережной, бывало гулянье, а в этот час берег пустовал; и большие гипсовые львы, возле которых любили фотографироваться керчане, оскалили пасти, словно раздираемые зевотой от скуки. Володя перелез через парапет, пустил несколько плоских камешков по воде так, чтобы они рикошетом несколько раз стегнули по поверхности. Он глубоко вздохнул, втягивая открытым ртом и ноздрями запах рыбы, моря. Ветер набился ему в рот так, что он чуть не задохнулся, даже слезы выступили на глазах. Тогда Володя повернулся к ветру боком, вытянул губы колечком, то сжимая его, то расширяя. И ветер сам громко сказал у его рта: «Уо-уо-уоу!.. « Но сегодня и это занятие не развлекало Володю. Он медленно повернулся спиной к ветру и пошел обратно.

Надо было возвращаться домой.

Увидев, что на Володе нет галстука, Евдокия Тимофеевна сразу поняла, что приключилась какая-то беда.

— Ну, выкладывай, чем отличился? — спросила она.

— А Валентина еще не приходила?

— Нет, задержалась что-то.

«Наверное, уже знает, придет сейчас, растрезвонит!» — подумал про себя Володя.

— Ну, что у тебя вышло-то? — допытывалась мать.

— Да ничего не вышло.

— А почему галстук снял?

— Снял, и все.

Мать не стала более допытываться. Она знала, что бесполезно. Володя врать не станет — он никогда не врал уж из одной только гордости. Придет час — сам все скажет. И она оставила сына в покое.

Оставшись один, Володя подошел сперва к этажерке, где стояли книги отца. Возможно, что в этих книгах, за толстыми переплетами и корешками, на которых стояли имена великих людей, все понимавших на свете и век свой посвятивших тому, чтобы людям жилось хорошо, по правде и справедливости, — возможно, что в книгах этих где-то имелся мудрый, дельный совет, как быть пионеру, оказавшемуся в таком некрасивом положении. Но в последнее время Володя уже научился по-настоящему уважать книги и не хватался за них без разбору и спросу. Да и на какой странице искать то, что нужно?.. Он осторожно провел рукой по выпуклым корешкам, пожалел, что не дорос он еще до таких книг, и пошел к своему столу. Не радовали его в этот день ни модель новенького линкора, почти уже законченная; ни новая летающая вертушка, которую можно было пускать со шпульки; ни портрет Спартака в полном облачении гладиатора, совсем готовый — оставалось только красным карандашом закрасить пурпурный плащ на латах вождя восставших рабов…