Читаем без скачивания Сексус - Генри Миллер

– Да я сейчас куда больше получаю, – сказала Мара, – и не боюсь, что меня пристрелят.

– Как! – воскликнули мы оба одновременно. Она улыбнулась:

– Вам это кажется большой суммой? А мне нужно гораздо больше. Я, если захочу, могу выйти за миллионера хоть завтра: у меня уже несколько предложений.

– А почему бы вам не выйти замуж, а потом развестись? – сказал Кронский. – Будете выходить замуж за одного, другого, за третьего, пока сами не станете миллионершей. У вас есть на этот счет какие-то сомнения?

Что ответить на этот вопрос, Мара не знала. Она сказала лишь, что некрасиво выходить замуж за престарелого алкаша из-за его денег.

– Но вы же собираетесь стать шлюхой, – брезгливо произнес Кронский. – Вы, я вижу, так же безнравственны, как этот парень. Он-то окончательно развращен буржуазной моралью. Слушайте, а почему бы вам не пристроить его сутенером? Вы бы составили изумительную, романтическую пару на фоне всех сексуальных подонков. А я бы вам, может быть, помогал с клиентурой.

– Доктор Кронский, – я одарил его мягкой дружеской улыбкой, – думаю, нам пора идти. Это был приятный и поучительный вечер, поверьте мне. Когда Мара подцепит сифон, я уверен – мы пригласим вас как лучшего эксперта. Думаю, вы разрешили все вопросы тонко и тактично. А когда отправите свою жену в психушку, хотя бы изредка заглядывайте к нам посидеть, поболтать – это всегда по крайней мере воодушевляюще и занимательно.

– Не уходите! – взмолился он. – Мне надо серьезно поговорить с вами. – Он повернулся к Маре: – Сколько вам нужно сейчас, немедленно? Я бы одолжил вам триста долларов, это не мои деньги, их надо будет вернуть через полгода… Слышите, не убегайте от меня. А он пусть катится… Я должен вам кое-что сказать.

Мара вопросительно взглянула на меня, словно не зная, как ей поступить.

– Да не просите вы у него совета, – сказал Кронский. – Я с вами абсолютно откровенен. Вы мне нравитесь, и я хочу для вас что-то сделать. – Он резко повернулся ко мне: – Ступай домой, слышишь? Я не собираюсь ее насиловать.

– Я пойду? – спросил я Мару.

– Да, пожалуйста, – шепнула она. – Только чего этот псих так долго собирался сказать о деньгах?

Насчет трехсот долларов я сильно сомневался, но все-таки ушел. В метро, вглядываясь в измученных ночных всадников большого города, я погрузился в глубины самоанализа, как и подобает герою современных романов. Как и он, я задавал себе бесполезные вопросы, городил проблемы, которых и не существовало вовсе, строил планы на будущее, которые никак не могли материализоваться, и сомневался во всем, даже в собственном существовании. У современного героя мысль никуда не ведет; его мозг – дуршлаг, где мысли промываются как сырые овощи. Он говорит себе, что любит, и сидит в вагоне подземки, проносящей его сквозь канализационную трубу. И тешит себя приятными видениями. Например, таким: он стоит на коленях на полу и гладит ее ноги; его потная лапа трудится вовсю, ползет вверх по прохладной коже, он обволакивает женщину словами, говорит ей, что она неповторима. Нет никаких трехсот долларов, но если б он мог подняться повыше, если б он мог попросить ее раздвинуть ноги чуть пошире, он попробовал бы что-нибудь раздобыть; и пока она плавно подвигается все ближе и ближе к нему, надеясь, что он только вылижет ее и не придется ей доходить до полного свинства, она убеждает себя, что это не измена, потому что с недвусмысленной прямотой она же предупредила всех без исключения, что, если ей придется это сделать, она это сделает, и она имеет право это сделать. Бог ей помогает, ведь это очень важно и очень срочно. Она справится с этим тем легче, что никто и не подозревает, сколько раз она позволяла отодрать себя за сущую мелочь. А здесь ее оправдывает стремление не дать отцу подохнуть как собаке. А его голова уже между ее ног, какой горячий у него язык; она скользит еще ниже, обхватывает ногами его шею, сок льется из нее, и она чувствует, что никогда так не распалялась, он что же, будет дразнить ее всю ночь? Она руками обхватила его голову, пальцы пробегают по сальным волосам; прижимается крепче к его рту; она чувствует, что это приближается, она корчится, извивается, тяжело дышит, она тянет его за волосы. Ну где же ты? Хочу твой толстый член, дай мне его! Бешеным рывком она поднимает его за воротник с колен, рука угрем проскальзывает сквозь взбугрившийся клапан, на ладонь ложатся увесистые распухшие яйца, двумя пальцами нащупывает тугую шейку пениса, уходящего дальше, в неведомое. Он медлителен и тяжел, он пыхтит, как морж. Она поднимает ноги, сцепляет их у него за шеей. Иди же, бестолковый! Да не туда – сюда! Хватает жеребчика под уздцы и ведет его в стойло. О, как хорошо! О-о-о-о! Боже мой, делай… вот… так; так… хорошо. Продолжай еще… еще… глубже, глубже… до конца… Не торопись… Вот так… вот так. А он старается сдерживать подступающую волну. Он пробует думать о двух вещах сразу. Три сотни долларов… три зелененьких бумажки. Кто же мне их даст? Господи, как это чудесно! Господи, помоги мне продержаться! Про-дер-жать-си! Он наслаждается и размышляет одновременно. Он ощущает, как раскрываются и закрываются внутри створки таинственного моллюска, как жаждущий влаги цветок припечатан к кончику его члена. Не двигайся, дура, или я спущу все это! Давай опять так. Господи Иисусе, какая пизденка! Он щупает ее груди, разрывает платье, жадно впивается в сосок. Теперь не двигайся, только соси, вот так, вот так. А теперь легче… легче. Господи Иисусе, если б можно было пролежать так всю ночь! Бог мой, я кончаю! Шевелись сука, подмахивай мне… сильней… сильней! А-а-а! Трах, бум, бам!

Тут наш герой открывает глаза и снова становится самим собой, другими словами, человеком, который здесь отказывается верить тому, что его сознание показывало ему там. Они, вероятно, завели длинный разговор, успокаиваю я себя, опуская занавес над соблазнительными картинками. Она и не подумает лечь под этого потного, с немытыми волосами инкуба. Целоваться к ней он, наверное, полезет, но она очень хорошо умеет позаботиться о себе. Интересно, Мод еще не спит? Чувствую, как у меня встает… Подходя к дому, расстегиваю штаны и выпускаю малыша на волю. Пещера Мод. Когда хочет, Мод определенно пилиться умеет. Застать ее полусонной, без очков. Лечь тихонько, прижаться к ней. Я вставил ключ в замок, толкнул обитую железом дверь. Холодный металл и горячая плоть. Пробраться к ней, пока она спит. Я крадусь наверх, стаскиваю с себя одежду. Слышу, как она поворачивается, она будет спать, повернувшись ко мне своей теплой задницей… Я осторожно скользнул в постель, устраиваюсь возле нее… Она притворяется спящей мертвым сном. Не слишком грубо, а то ей придется проснуться. Надо так, будто я сам делаю это во сне, иначе она может обидеться, оскорбиться. Я коснулся самым кончиком ее распушенных волос, зарылся в них. Она и не шевельнулась. Да ей же самой хочется, только она и виду не покажет. Тварь! Прекрасно, валяй, изображай хладный труп! Я немножко передвинул ее, совсем немножко, и она прореагировала на это, как могло прореагировать тяжелое, пропитанное водой бревно. Значит, она так и будет лежать, прикидываясь спящей. Ладно, пусть так; я наполовину вставил. Как домкрат в ход пустил, повернул ее, но она вдруг оказалась легкой и хорошо смазанной там, где надо. Чудесно драть собственную жену! Словно едешь на смирной лошадке по привычной дороге: знакома каждая выбоина, есть время поразмышлять о чем придется. Тело-то ее, но дырка – твоя. Вот-те на, пизда с хуем поженились, а хозяева-то ихние поврозь живут! Утром хозяева встанут лицом друг к другу, а потом каждый пойдет своей дорогой, словно пенис и вторая штучка всего-навсего пописали рядышком. Играя спящую, она не обращала, казалось, никакого внимания на то, как я проталкиваюсь в нее. А у меня случилась одна из тех тупых, бесчувственных эрекций, когда между ног торчит не член, а тугой резиновый шланг без выпускного отверстия. Кончиками пальцев я могу бродить по всему ее телу. Наконец я сбрасываю в нее свое напряжение, но оставляю внутри это, тот самый резиновый шланг. А у нее там, внутри, открывается и закрывается венчик цветка. Это – агония, но это та что надо агония. Цветок говорит: «Оставайся там, мальчик мой». Цветок бормочет, как упившийся забулдыга. Цветок говорит: «Беру себе этот кусочек плоти и буду холить и лелеять его до самого пробуждения». А что говорит тело, глыба, поднимаемая домкратом? Тело оскорблено и унижено. Тело на время утратило свое имя и свое место на земле. Телу хочется оторвать этот жаркий кусочек плоти и навсегда спрятать его в себе, как прячет детеныша самка кенгуру. Но это тело, беспомощная жертва резинового шланга, лежащее кверху задницей тело – это не Мод. Мод, созданная Богом, а не своим супругом, видит себя стоящей среди зеленой травки под прелестным розовым зонтиком. И прелестные сизые голубки клюют что-то на земле возле ее туфель. И Мод представляется, что очаровательные птички бубулькают на своем языке о том, как она грациозна и добра. И все время роняют белое дерьмо. Но поскольку это голуби, посланные свыше, посланцы небес, эти белые капли могут быть лишь какашками ангелов, а дерьмо – слово нехорошее, его придумали люди, когда напялили на себя одежду и цивилизовались. Если бы Мод отвлеклась от благословенных Божьих вестников, она могла бы увидеть бесстыжую бабенку, подставляющую голому мужику свою заднюю часть совсем так, как коровы и кобылы подставляются на лугах. Но Мод и думать не хочет об этой бабенке и уж тем более о ее неприличной позе. Ей хочется оставаться с этой зеленой травкой и с раскрытым зонтиком. Как восхитительно стоять обнаженной в безгрешном сиянии солнечных лучей, беседуя с воображаемым другом! Беседа изысканна и целомудренна, словно Мод стоит вся в белом под перезвон церковных колоколов. Она в своем собственном, частном уголке Вселенной, похожая на монахиню, читающую Псалтырь на азбуке для слепых. Наклонившись, она может погладить голубя; его головка, покрытая мягкими перьями, согретая любовью – кровинка, укутанная в бархат. А солнце ослепительно сияет. Боже, как хорошо, как согрелось все у нее там, внизу! Милосердный ангел распахивает крылья, она широко распахивает ноги, голубок трепещет между ними, легко касается крыльями мраморной арки. Голубок бьется все исступленнее, она сжимает ногами его головку. Воскресная тишина, и ни души в этом уголке Вселенной. Мод разговаривает с Мод. Она говорит, что, если бы сейчас подошел бык и влез на нее, она бы не пошевельнулась. Это так приятно, не правда ли, Мод, спрашивает она себя шепотом. Это так восхитительно! Почему не приходить сюда каждый день и не заниматься этим же? В самом деле, Мод, это так чудесно! Снимаешь с себя всю одежду и стоишь в траве; наклоняешься покормить голубка, а могучий бык, взбежав на холм, втыкает в тебя эту длинную странную штуку. Боже мой! Но это ужасно приятно: свежая зеленая трава, его горячая шкура остро пахнет, и он двигает эту длинную гладкую штуку туда-сюда, туда-сюда. Как с коровой. Бог мой, я хочу, чтобы он обходился со мной как с коровой! Боже, пусть он дерет меня, дерет, дерет…