Читаем без скачивания Шанс для динозавра - Александр Громов

Удар гонга оборвал разговоры придворных. Церемониймейстер набрал в грудь столько воздуха, что глаза у него полезли из орбит, и выкрикнул княжеский титул. Метнулось пламя свечей, загуляло под древними сводами эхо. С новым ударом гонга Барини вошел в зал, и сейчас же на хорах загремели, запищали, задудели музыкальные инструменты, черт бы их побрал. Стараясь не морщиться, ни на кого не глядя, не отвечая на низкие поклоны, Барини проследовал к княжескому месту во главе стола. Сел с брюзгливым видом. Гобои на хорах взвыли. Слуга поднес князю серебряную лохань для омовения рук.

Даже сквозь визг оркестра чуткое ухо уловило бы шепотки. Обычно князю подносили огромную золотую лохань, а придворным – серебряные. Но сегодня ко двору был приглашен барон Дану, родственник маркграфа Юдонского, давно попавший в поле зрения Барини как шпион ордена Акамы Бессмертного и платный агент тайной полиции императора. Князь не видел барона в толпе придворных, но знал: он там, и замена посуды будет отражена в донесении шпиона министру имперской безопасности. Пусть в Империи думают, что Барини обнищал, пустив все свое золото на военные расходы. Это значит, что у него не хватит средств на долгую войну. Может быть, иссякли россыпи близ Холодного хребта или сказались налоговые поблажки единоверцам-еретикам – не важно это! Важны заключения, к которым придут – должны прийти! – советники молодого и неопытного императора.

Еще важнее стратегический план ведения войны, принятый на основе этих и многих других донесений. Найдется ли у трижды битой Империи достаточно воли и терпения вести войну до полного истощения ресурсов Унгана? Достанет ли упорства бесконечно отступать, маневрировать, щипать врага наскоками и отскакивать, обрекая на разорение свои же владения? Или многоопытные, но, к счастью, не всегда умные и не всегда бескорыстные советники императора убедят его дать генеральное сражение спустя несколько месяцев после вторжения, а то и раньше? Дай-то бог…

Дождавшись монаршего взгляда, церемониймейстер возгласил, что сиятельный князь, мудрый и великодушный, краса и гордость, опора истинной веры, и так далее, и так далее, приглашает гостей к столу. Как всегда, произошло маленькое столпотворение: придворные кинулись занимать места по невесть какому ранжиру, презрев разложенные на столе специальные таблички с каллиграфическими надписями. Иные и читать-то не умели. Взволнованного до мертвенной бледности Буссора, угодившего в человеческий водоворот, совсем затолкали. Как всегда, дюжие слуги под командой дворецкого без особого шума, но решительно и довольно скоро – всего минут за пять – навели порядок. В былые времена из-за мест случались кровавые стычки, звенела сталь, челядь уносила раненых – теперь же, по уверениям гвардейских офицеров, двор стал не в пример скучнее, но зато гораздо солиднее, ни дать ни взять остепенившийся с возрастом гуляка.

«Погодите, погодите, – думал Барини, пряча усмешку, что так и норовила искривить губы. – Это только начало. Будете вы наблюдать монарха по великим праздникам через занавеску, это я вам обещаю. Еще при моей жизни будете. Детям и внукам расскажете об оказанной вам великой чести. И никаких вам „я“, поняли? Никаких людей-атомов и войны всех против всех. Только служение. Только долг перед сюзереном. Только корпоративность в служении и быте. Под эгидой учения святого Гамы. Точка».

Вдоль стола задвигались слуги с лоханями для мытья рук приглашенных, подносами с дичиной, паштетами, фруктами. Несли груды ветчины и птицы, фаршированные кабаньи головы с клыками в пядь и тушенных со специями ежей, засахаренные плоды и маринованных в винном уксусе ящериц, драгоценную икру морского паука и жареных пиявок, откормленных на молочном поросенке. Поросят тоже несли. На блюде длиной в пять шагов несли свернувшуюся в сложный узел сахарную змею с глазами-цукатами, и блюдо на сей раз было не серебряным – медным.

Теперь Барини видел барона Дану – худосочный сморчок сидел за родовитой унганской аристократией, вертя в тощих пальцах двузубую вилку со столь далеко разнесенными зубьями, что при неосторожном обращении запросто мог бы выколоть себе или соседу оба глаза, осторожно разглядывал гостей и временами по-совиному моргал. Казалось, он сейчас заснет. Рядом с ним молодой аристократ проникался учением святого Гамы, предписывающим среди прочего созерцание, – глотая слюни, с вожделением созерцал блюдо, полное жареных перепелов.

Слуга наполнил княжеский кубок до краев.

– За Унган! – воскликнул Барини, грузно поднявшись из кресла. И сейчас же раздался множественный грохот отодвигаемых стульев, зашуршали платья, и гости нестройно рявкнули:

– За его светлость князя Барини Справедливого! Унган и Гама!

Казалось, испустив боевой унганский клич, придворные немедленно ринутся на штурм чего-нибудь посерьезнее, чем горы снеди и кувшины вина на пиршественном столе.

– Унган и Гама!

– …и Барини Справедливый!

– Да здравствует…

На хорах грянули литавры. Некая труба издала вопль мучимой кошки.

Князь отпил глоток марайского вина и сел. Теперь всем можно было сесть и есть. Лихо заработали челюсти. Штурм начался самоотверженно, по-унгански.

Сегодня Барини ел и пил мало. Секретарь-отравитель отбил аппетит, но дело было не только в этом. Иногда, особенно на торжественных церемониях или пирах, на него, Анатолия Баринова, блистательного князя Барини, недавно прозванного Справедливым, накатывало нечто такое, что, покопавшись в себе, правильнее всего было бы назвать страхом неопытного актера, получившего главную роль по неожиданному режиссерскому капризу. Актеришка до потолка скакать должен, а у него голова кружится – не от счастья, а от страха – и тремор в коленях. А ну как освистают?

Он так и не вжился в роль окончательно. Случалось, напивался до бесчувствия – не помогало. Страх не пропал. Временами он набрасывался совершенно неожиданно, как бандит из-за угла, но это был уже привычный страх, он и не пугал почти. Барини сжился с ним и временами даже испытывал извращенное удовольствие, напоминающее острое наслаждение игрока в русскую рулетку. Иногда до ужаса хотелось признаться кому-нибудь во всем – но кому? Верному единомышленнику? Он сочтет князя сумасшедшим. Наследнику? Он еще мал. Любимой женщине? Ее не было у Барини. Были любовницы и просто случайные девки, много их было, в некоторых из них он даже видел не просто тело для койки, некоторые вызывали теплую привязанность – но ни одна не годилась на роль подруги до конца дней. Последняя пассия, виконтесса Пупу, женщина красивая, тщеславная, себялюбивая, ненасытная в обогащении, безмерно похотливая и весьма глупая, получила отставку сравнительно недавно – сразу после того, как нахально заявила, что беременна от князя. От кого она там была брюхата на самом деле, Барини не допытывался. Хватило и твердого знания: местные женщины от землян не беременеют. Точка. И долой виконтессу. В поместье. Пусть там рожает кого хочет и от кого хочет. Пусть принимает в будуаре всяких проходимцев, домогающихся протекции (каждый второй – наверняка шпион), если только эта братия сохранит к ней интерес. Что вряд ли.