Читаем без скачивания Шанс для динозавра - Александр Громов

Нет, нельзя. Скоро война, баронские дружины лишними не будут. Хоть и устарели.

Начальник тайной стражи советовал на всякий случай сменить лакеев, да и повара тоже. Гм, сменить – недолго… А не сменить ли заодно начальника тайной стражи?

Но вслух князь сказал другое:

– Работайте. Меня интересует, кто платил. Мне нужны точные сведения – это первое. Кроме того, мне нужны неопровержимые доказательства причастности высших имперских сановников к покушению на мою особу. Это второе. Признаний недостаточно, постарайтесь раздобыть заслуживающие доверия документы. Понятно?

Начальник тайной стражи почтительно кивнул. Чего уж тут не понять: князю нужен повод для начала войны. Повод какой угодно, но убедительный для дураков. Князь прекрасно понимает значение пропаганды.

Хотя не постесняется начать войну и при отсутствии нового повода. Притеснение сторонников учения пророка Гамы имперскими властями – чем не повод?

Заслуживающих внимания сведений от заграничной агентуры сегодня не было, и князь отпустил начальника тайной стражи. Пусть копает. Менять его Барини, конечно, не собирался: предан, по-своему честен и не дурак, хотя далеко не гений. Тем меньше опасений, что начнет хитрую двойную игру. При таком начальнике тайная стража работала вполсилы, хотя очень старалась. И пусть. Тайная, а на виду – это устраивало князя. Серьезные дела, требующие настоящей тайны, он поручал совсем другим людям. Начальник тайной стражи догадывался об этих людях и, как доносили Барини, много копал в этом направлении, но, по-видимому, до сих пор ничего существенного не выкопал.

Обычная предосторожность правителя, еще мало известная в этом мире. «Не клади все яйца в одну корзину», – говорит старая земная пословица, и говорит дело: две тайные службы всегда лучше одной.

Может, завести еще и третью? Или это уже паранойя?

Она, родимая. Для этого мира, застигнутого в точке, примерно соответствующей позднему Средневековью на западный манер, достаточно и двух тайных служб. Возможно, хватило бы и одной, если бы нынешний государь был законным отпрыском славного рода властителей, последним звеном предлинной цепочки унганских маркграфов, а не узурпатором. Но что сделано, то сделано.

Люди, которые как по мановению волшебной палочки оказываются у кормила власти после эпохи бедствий и гражданских смут, как правило, самые мерзкие из двуногих существ, включая шакала и грифа-падальщика. Достойные не выживают в этой борьбе. Без поддержки со стороны некоего пророка и некоего дьявола не выжил бы и Барини… фьер Барини Гилгамский, нищий дворянин, явившийся ниоткуда, чтобы продать свой палаш тогдашнему маркграфу. Он был никто. Мало ли по дорогам Империи слоняется нищебродов с кичливым взором и пустой мошной! А этот вдобавок был из Гилгама!

О маленьком герцогстве, прилепившемся к берегу вечно штормящего океана на самом юге Империи, знали мало. Отродясь в нем не водилось ни доблестных воинов, ни умелых ремесленников, ни мудрых правителей, ни видных ученых, ни прославленных поэтов, ни величественных храмов, ни даже толкового вина. Словом – дыра. Зато это герцогство то и дело подвергалось нападениям кочевников, пересекавших Пеструю пустыню на конях особой породы, птицах и вселяющих страх в самые твердые сердца зверях шестирогах. Кочевники приходили за пленниками – единственной добычей, которую еще можно было взять в этой забытой святым Акамой стране. Случалось, кочевников интересовал не Гилгам, а богатые города и селения, лежащие далеко внутри границ Империи. Но Гилгам всегда оказывался на их пути.

После Великого землетрясения о Гилгаме поговорили сколько положено, а потом забыли. Было карликовое герцогство – нет карликового герцогства. Обрушились замки, исчезли деревни. Что не погрузилось в море, то было уничтожено огромной волной, несомненно насланной дьяволом. А может быть, и богом – в наказание гилгамцам за их вопиющую никчемность. Потеря, не ощутимая для Империи. Словно была бородавка на теле – и нет бородавки. Вроде свое, природное, да не жаль ни капельки.

Уцелеть удалось немногим. А Гилгам и Унган разделяло полсвета, поэтому лишь через несколько лет в Марбакау явился оборванный фьер со смешным выговором и десятком дружков разбойного вида. Решительно никто не был ему рад. Да и фьер ли он? Ветхую, попорченную соленой водой дворянскую грамоту, выданную прапрапращуру Барини чуть ли не тысячу лет назад, кто только не вертел в руках, да не все верили. Некоторые не верили вслух – таких Барини вызывал на дуэль, если сомневающийся был дворянином, а если простолюдином, то мигнет Барини беззаветно преданным ему горцам – и наглец уже истошно вопит, что его убивают, хотя на самом деле всего лишь дубасят. Как все-таки склонны к преувеличениям жители равнин!

Барини просился на службу в гвардию и был принят. Не сразу, а лишь после пяти-шести благородных дуэлей и одной безобразной драки, устроенной его горцами, едва не изрубившими в капусту усиленный патруль городской стражи. Бравый солдат, забияка, фьер, да еще не имеющий корней в Унгане, мгновенно был произведен в капралы. Пятью годами позже – в гвардейские лейтенанты. Своих дружков-горцев он тоже перетащил в гвардию. Вскоре им нашлось дело: маркграф приказал арестовать министра, бежавшего от его гнева в Марайское герцогство. Диверсионная операция была проведена быстро и с блеском, незадачливый министр угодил в каменный мешок, а капитан Барини стал ближайшим и незаменимым слугой маркграфа, советником и исполнителем тайных поручений и желаний господина, не всегда высказываемых вслух.

Что же удивительного в том, что нищий дворянин делает карьеру, вкладывая в нее все свои способности? Что же ему еще вкладывать? Верность новоиспеченного капитана, в отличие от его подмоченной дворянской грамоты, не вызывала сомнений, неподкупность начала входить в поговорку, ум признавался всеми, удачливость поражала воображение простаков. Его побаивались. На него строчили доносы. Сам маркграф, науськиваемый родней, устроил своей креатуре несколько провокационных проверок – Барини вышел из них с честью и чином гвардейского полковника.

Потом случился поход в маркграфство Юдонское, где крестьяне, доведенные голодом до отчаяния, взбунтовались и натворили дел. В том походе маркграф Унганский, по требованию императора лично возглавивший армию, скончался от беспрерывного поноса, отведав каких-то грибов, и в Унгане началась такая борьба партий, что все разом забыли и о крестьянском мятеже в соседнем маркграфстве, и об императоре, и обо всем, что находилось вне стен Марбакау. Которого из сыновей покойного государя посадить на престол – вот был вопрос превыше опасений императорского гнева. Армия, не получающая никаких приказов, застряла в приграничье, опустошая свои и чужие земли. Церковь святого Акамы, исстари не пользовавшаяся в Унгане особым авторитетом, раскололась. Подняли головы реформаторы. («Гляди, найдется какой-нибудь монах, приколотит к дверям храма свои девяносто пять тезисов», – предрекал Барини мало известный в то время Гама.) На улицах и площадях Марбакау не прекращались стычки, временами переходящие в побоища; в одном из них выброшенным из окна комодом был убит унганский архиепископ, опрометчиво выбравший не то время и не ту улицу, чтобы бежать из города. Распространились пугающие слухи об имперской армии, будто бы спешащей в Унган, дабы покарать нечестивых бунтовщиков.