Читаем без скачивания Достоевский о Европе и славянстве - Иустин (Попович)

Кириллов сделал то же самое, но способом, присущим только ему. Он, первый человекобог, убил самого себя, чтобы экспериментально и воочию показать и доказать, что свободная воля — самое полное проявление человеческой личности, а самоубийство — наивысшая степень человеческой свободы. Но по меркам нормального человеческого разума самоубийство есть не что другое, как бессмысленная дезинтеграция человеческой личности.

Ставрогин — олицетворение тайны беззакония и извращения свободной воли, повесился и тем самым уничтожил принцип своей жизни. Он убил многие души, разбил многие сердца, помрачил многие умы, очаровав их прелестью своей оригинальной диалектики. Однако своим самоубийством он явил, что тот, кто убивает другие души, в конце концов должен убить свою собственную душу, и таким образом завершил полный распад своей личности.

Иван, гениальный творец и чудесный апологет человекобога, не смог выдержать бунтарской антиномии своего евклидова ума и сошел с ума. Ужасающая действительность открылась ему, когда он в жизни применил руководящее начало своей философии и этики — "все позволено"; эта действительность до глубины души потрясла его, и он лишился ума. Он сошел с ума, когда понял, что Смердяков убил его отца Федора Карамазова, поощренный этим его принципом. "Вы его убили, — говорит Смердяков, — вы главный убивец и есть, а я только вашим приспешником был, слугой, Личардой верным, и по слову вашему дело это и совершил… Вы говорили: "…все позволено"… Самым естественным манером сделано было, с ваших тех самых слов" [201].

Потрясающая судьба всех идеологов и творцов человекобога: все их начинания завершаются крахом и поражением. Их мысль ими теряется в первобытных лесах жестоких противоречий или же погибает в пустыне отчаянного бессилия. И судьбы их — как близнецы: труп рядом с трупом, мертвец с мертвецом. Где цельность их натур и всемогущество их человекобога? Там — в полном распаде их личностей и в чудовищной преисподней их совести.

Тайна атеистической философии и анархистской этики

Нет такой меры, которой можно было бы измерить трагедию человека в этом мире. Но трагедия незаметно переходит в невозможную комедию, когда бедный человек стремится бесконечное количество загадок мира свести к нескольким мелким проблемам, и в решении этих проблем ему видится решение всех проблем жизни. Устав от трагики, человек прибегает к различным сказкам: религиозным, философским, научным, но нигде он не находит покоя своему неспокойному сердцу и путаным мыслям. А вокруг раздается иронический хохот и слышатся саркастический насмешки. Похоже, что кто-то насмехается над человеком и высмеивает все его усилия и начинания.

Человек не может и не хочет без протеста и бунта выносить эту насмешку. Если нет ничего другого, то хотя бы скрежетом зубовным он отвечает на это. Это все же хоть что-то! Но утешение ли это? — пусть ответят на этот вопрос безутешные. Бесстыдно оскорбляемые и отвратительно унижаемые жуткой непонятностью мира, многие люди по-разному протестуют против этого. Но страшно, когда их протест — это протест глухонемых.

Чтобы хоть как-то почувствовать себя отомщенным, европейский человек постарался загадочность мира и человека сузить до приемлемой меры. В неравном соперничестве и мир, и человек сужены настолько, что сведены некоторыми на уровень "семи загадок". Мир и человек, таким образом, упрощены до невероятно комического уровня. Но даже и после всего этого все-таки бодрствующее сознание и беспокойное сердце ощущают, как над человечеством небо и далее разверзается громами небесных тайн, и далее ударяет по нему молниями космических загадок, и нет у человека громоотвода, нет защиты от этих загадок. Сама жизнь более всего изобилует загадками и неожиданностями. Мысль человека постоянно поражают все новые и новые факты, подтверждающие, что границы жизни — в отсутствии всяких границ, конец жизни — это бесконечность, а граница жизни — это безграничность.

Творцы человекобога пытались упростить и сузить человека для того, чтобы упростить ужасающую загадочность мира. Для того, чтобы вынести оскорбительную трагедию мира, надо переделать натуру человека, переделать из сложной в простую, из глубокой в мелкую, из широкой в узкую. Но, несмотря на все их усилия, им это не удалось. Более того, к существующей загадочности мира и человека они прибавили еще одну страшную загадку, а именно: прибавили свою тайну и свою загадку. Возможно, что никто и никогда не смог бы объяснить нам их тайну и отгадать их загадку, если бы это не сделал прозорливый Достоевский в романе "Братья Карамазовы", в главе под названием "Диавол. Кошмар Ивана Карамазова".

Тут нам Достоевский приоткрывает самое сокровенное место в душе Ивана, в котором сокрыта главная творческая сила человекобога. Иван кажется предельно озлобленной и завидно самостоятельной личностью, в которой идейно присутствуют и подпольный антигерой, и Раскольников, и Ставрогин, и Кириллов, и Ипполит, и Смердяков. Тайна их мыслей заключена в мыслях Ивана. Их философия мира и человека — это всего лишь доведенная до гениального совершенства философия Ивана. Тот, кто откроет тайну личности Ивана, тот одновременно откроет и тайну их личностей.

В упомянутой главе Достоевский нам пророчески, прозорливо открывает, насколько Иван был оригинален и самостоятелен при разработке своей философии и этики — неприятии мира и Христа и создании человекобога. До убийства Федора Карамазова Иван более или менее теоретически и абстрактно руководствовался в своей жизни триединой догмой атеизма: нет Бога, нет бессмертия, нет диавола, — и категорическим императивом анархизма: все позволено. Но, когда Смердяков, воодушевленный его философией, на деле применил его категорический императив, в Иване произошло страшное внутреннее смятение, которое перевернуло весь его духовный мир, пробудило все его чувства, мысли и всю его личность к новому видению новой действительности.

Из глубин души Ивана, неоглядных и недосягаемых для евклидова ума, через развалины и разломы его внутреннего расслоенного мира хлынули как воды некие невиданные ранее ощущения, и эти ощущения затопили, как потерпевший крушение корабль, его помраченный ум. Главный принцип анархизма, перенесенный из области идей в область земной реальности и осуществленный в человеческой жизни, произвел поразительную анархию в сердце, уме и воле Ивана. И он никак не может погасить в себе этот анархический бунт против самого себя, никак не может совладать со своим сердцем, со своим умом, со своей волей, со своей натурой. Все в нем возбудилось и взбунтовалось и двинулось наобум, непонятно куда, какими-то новыми путями, неизвестно куда ведущими; все в нем пришло в некое дикое движение и бредовое состояние, как и у Раскольникова после убийства старухи. Замаранная святость личности и попранная неприкосновенность ее моральных основ протестует, будоражит все существо Ивана, доводит его евклидов ум до кошмарного бредового состояния, до галлюцинаций, до страшной внутренней горячки, в которой сгорает вся его атеистическая философия и анархистская этика, и он, как некогда Раскольников, идет, чтобы предать себя и сдать в руки правосудия, и заявляет, что именно он убил Федора Карамазова.

В страшные моменты жизни, когда цепенеет мозг и обмирает сердце, человек почти не ощущает физических границ своей личности, не ощущает свое тело. В такие моменты, необъяснимо как, человек становится духовнее, и тогда даже то, что в нем самое вещественное, его тело, теряет свои физические свойства и становится в некотором роде духовным телом. В такое время человек более всего способен соприкоснуться с тем духовным, что существует в мире рядом с ним и в мире над ним; он более способен освободиться от рабства времени и пространства и коснуться вечности и вечного. В такие часы человек на личном опыте осознает, что его существо гораздо шире, нежели то, что знает об этом его ум, и глубже, нежели то, что подсказывает ему сердце, и что он имеет не только точки соприкосновения, но и несомненную связь с тем, что превосходит пространство и время. Ужас тайны человеческой натуры и происходит именно оттого, что люди не знают, кто и что, и в какой мере участвует в их жизни, в создании и формировании их мыслей, чувств, планов, желаний.

В самый страшный час своей жизни Иван понял самым убедительным образом, что в создании его философии и этики участвовала некая надчеловеческая, вневременная и внепространственная сила, которая становится кошмаром, как только она входит в круг людских временных и пространственных событий. Иван ощущает присутствие этой нежелательной силы, которая обнаруживает свою реальность таинственным образом и в то же время почти чувственно-ощутимо. Отличительная черта этой таинственной силы в том, что она постепенно принимает конкретные формы. И когда она в достаточной степени олицетворяется в виде некоего объекта, то она всей подавляющей силой своей конкретности принуждает измученного Ивана признать ее объективной реальностью. И даже чувства Ивана принуждены реально ее принять. На глазах Ивана эта невидимая сила постепенно превращается в видимую, из едва приметной точки она вырастает в нечто более крупное и более реальное, в некое полуреальное существо, в некую полуреальную личность, но это "полу" — только в смысле физическом, в смысле же духовном, метафизическом она неопровержимо реальна.