Читаем без скачивания Декабристы и русское общество 1814–1825 гг. - Вадим Парсамов

Исследователи давно обратили внимание на связь этого письма с пушкинскими заметками о «вечном мире»[191]. Как известно, Пушкин изложил идеи Ж.-Ж. Руссо, который, в свою очередь, пересказал многотомный труд аббата Сен-Пьера со своими комментариями. Запись Пушкина состоит из двух частей. Первая включает в себя три основных тезиса излагаемой проблемы. Сначала утверждается необходимость осознать «смешную жестокость войны», затем – несовместимость конституционного строя и регулярных армий и, наконец, – необходимость гильотины для людей с великими страстями и военными талантами: «La société se soucie fort peu d’admirer les grandes combinaisons d’un général victorieux»[192]. «Победоносный генерал» – это, конечно, не только Наполеон, но и М. Ф. Орлов.

Во второй части Пушкин переходит к Ж.-Ж. Руссо и приводит его комментарий к идее вечного мира. И наконец, поэт дает свой комментарий к комментарию Руссо. Понимая под «ужасными средствами», о которых говорит Руссо, революции, Пушкин пишет, что они стали реальностью и теперь есть возможность установить новый порядок в Европе, основанный на идеях Сен-Пьера. Но тут же поэт конструирует мнение своего оппонента, под которым нетрудно узнать Орлова: «le témoinage d’un petit garcon comme Rousseau qui n’a jamais gagné seulement un pauvre bataille ne peut avoir aucun poids»[193]. «Мелкая сошка», не выигравшая даже ничтожной битвы, это, конечно, сам Пушкин в представлении генерала Орлова.

Их спор касается вопроса о результатах революции. Если Орлов считает, что революция должна закончиться победой нового лидера, спасителя отечества, диктующего нации свои законы, то для Пушкина этот сценарий означает не окончание революции, а лишь смену одного деспотического режима другим. Этому круговороту поэт пытается противопоставить образование принципиально нового порядка, исключающего возможности массового кровопролития. Если Орлов для достижения собственной цели рассчитывал на свою дивизию, то на что рассчитывал Пушкин?

Сам факт ожесточенных споров с Орловым говорит о том, что Пушкин свою историческую роль как-то соизмерял с ролью Орлова и явно стремился говорить с ним на равных. О том, что поэт в этот период ощущал свою высокую миссию, говорит его неотправленное и неоконченное стихотворное послание к В. Ф. Раевскому:

Не тем горжусь я, мой певец,Что привлекать умел стихамиВниманье пламенных сердец,Играя смехом и слезами,Не тем горжусь, что иногдаМои коварные напевыСмиряли в мыслях юной девыВолненье страха и стыда,Не тем, что у столба сатирыРазврат и злобу я казнил,И что грозящий голос лирыНеправду в ужас приводил,Что непреклонным вдохновеньемИ бурной юностью моейИ страстью воли и гоненьемЯ стал известен меж людей, —Иная, высшая наградаБыла мне роком суждена —Самолюбивых дум отрада!Мечтанья суетного сна!..

Пытаясь реконструировать пушкинский замысел, Н. Я. Эйдельман писал: «Пушкин отвергает предположение собеседника о своей гордости, связанной с лирическим, сатирическим, общественным влиянием своей лиры; стихотворение обрывается на том месте, где поэт предполагает развернуть свой взгляд на “высшую награду”. Прежние исследования почти не углублялись в этот сюжет, обычно сближая идеологию протеста двух поэтов. Меж тем плодотворным является и анализ того, что их разделяло; различия поэтических и политических установок: у Раевского – на революцию, прямое изменение мира; у Пушкина – внутренняя свобода»[194]. Вывод Эйдельмана представляется слишком общим и не вытекает непосредственно из анализируемого текста. «Высшая награда» еще не означает внутреннюю свободу, и непонятно, почему внутренней свободой нужно гордиться и почему все то, чем «не гордится» поэт, не связывается с его внутренней свободой. Речь, по всей видимости, идет о более конкретных планах, не имеющих прямого отношения к поэзии.

Во второй главе «Евгения Онегина», писавшейся осенью 1823 г., из восьмой строфы в первом печатном издании 1826 г. были изъяты несколько строк[195]:

Что есть избранные судьбами,Людей священные друзья;Что их бессмертная семьяНеотразимыми лучамиКогда-нибудь нас озаритИ мир блаженством одарит[196].

Б. В. Томашевский обоснованно связал этот отрывок со стихотворными посланиями Пушкина В. Ф. Раевскому[197]. Ю. М. Лотман, конкретизируя мысль Томашевского, отметил «намек на тайное общество или, по крайней мере, на некоторый круг конспираторов»[198]. Как представляется, стилистика этого отрывка позволяет точнее определить, о каком круге конспираторов идет речь. Явно имеется в виду не Южное общество декабристов и не кишиневская организация генерала Орлова. О них Пушкин писал в иной стилистической системе. Достаточно вспомнить строку «Кровавой чаши причастимся» из послания В. Л. Давыдову. В отрывке из «Евгения Онегина» доминирует исключительно мирная лексика: «друзья», «бессмертная семья», «неотразимые лучи», «блаженство». Имеются в виду люди, готовые совершить мирный нравственный переворот. Цель этого переворота в связи с занимающими Пушкина идеями вечного мира очевидна. Что касается средств, то они явно отсылают к масонской традиции.

За два года до написания этих стихов Пушкин состоял членом масонской ложи «Овидий». Сведения об этой ложе крайне скудны и уже неоднократно приводились в исследовательской литературе[199]. Отмечу лишь один, недостаточно оцененный, момент. Эта ложа объединяла декабристов и участников греческого национально-освободительного движения «Филики Этерия». Заседания ложи проходили в доме гетериста Михалки Кацики. Основателем ложи был генерал П. С. Пущин, а ее заседания открыл П. И. Пестель[200]. То, что ложа «Овидий» имела ярко выраженный политический характер, сомнения не вызывает. Достаточно привести упоминание о ней в январском 1826 г. письме А. С. Пушкина к В. А. Жуковскому: «Я был масон в Киш. ложе, т. е. в той, за которую уничтожены в России все ложи»[201]. Да и участие в ней П. И. Пестеля, В. Ф. Раевского, П. С. Пущина говорит само за себя. Интересно другое. Почему декабристы, уже прошедшие на раннем этапе движения масонские ложи как школу конспирации, опять обратились к масонству на этапе формирования Северного и Южного обществ, имеющих сугубо революционные цели? К сожалению, состояние источников не позволяет даже приблизительно ответить на этот вопрос. И вполне возможно, что цели, которые преследовали в ложе «Овидий» члены тайных обществ, были различны. Нас в данном случае интересует отношение Пушкина к проблеме сочетания масонской и революционной деятельности.