Читаем без скачивания Дневники баскетболиста - Джим Кэррол

Блин, да ведь все не так легко. Последние три месяца я торчал чуть ли не ежедневно, плюс «время-от-временные» трипы в течение примерно трех лет. Ноги ноют так, словно я играл шесть матчей подряд на полной выкладке, глаза зудят и слезятся. Но хуже всего вот что: голоски, окружившие твою шею и поющие по поводу твоих тревог: «Сперва еще один раз, последний. Слезать будем завтра». И такая хрень ежесекундно, никак от нее не отвяжешься. Видишь ложку, и все мысли лишь о том, как готовить продукт. Руки и ноги все в дорожках. Остается только сидеть в этих долбаных «Штабах», куда почти никто не заглядывает, ведь сделай я хоть шаг во внешний мир, и вся бильярдная, как будто там медом намазано, наполнится барыгами. А когда Мэнкоул или другой наркот возвращается сюда и вмазывается у меня на глазах? Даже не представляю, какие меня ждут перемены. Лучше всего мне уехать за город или, черт возьми, не знаю, никогда здесь не появляться... даже писать невыносимо тяжело. От успокоительного толку нет, просто отсрочка и все. И как-то надо бороться с этим голосочком — я с радостью перетерплю боль в мышцах, но разум мой не выдерживает этого писка. Мне смешно, когда вспоминаю свое напыщенное и самоуверенное «все под контролем», лежа весь в соплях на долбанном вшивом диване, и хочется заорать со всей дури.

Осень 65-го

Уже две недели как я снова хожу в школу. Один старшеклассник шепнул мне насчет того, что самые клевые чувихи из всех частных школ посещают Детскую школу профессионального обучения, расположенную на 60-й улице. Я знаю телку из нашего квартала, звать Дебора Дакстер — очень перспективная модель, и она там учится. Однажды, выходя из магазина сэндвичей «Блипмиз», что на 56-й улице, я видел, как она прогуливалась с итальянской актрисочкой, которой всего тринадцать, но выглядит она на все двадцать пять. Охуеть можно. Все эти модели, актрисы или балерины с ума посходили из-за своей работы, и каждая моя новая знакомая интересуется, чем я по жизни занят. Чем я, блин, занят? Я играл младенца в рекламе детской присыпки Johnson & Johnson, будучи шести месяцев от роду, но я не горю желанием сообщать этот факт всем налево и направо. Я — реальный парень, слышите, вы, глупые бабы. А чуваки и того хуже... все мысли лишь о своей исключительности, а сами, в большинстве своем, мудаки с претензиями. Вот, к примеру, один кекс, спятивший после того, как стал актером. Сегодня ворвался в «Блимпиз» с абсолютно безумным выражением на морде, растолкал народ, махая над Головой письмом и истошно вопя: «Мне дали! Мне дали главную роль!» Мы за тебя охуительно рады, придурок. Так всегда, сначала баран бараном, а потом начнет откалывать номера в духе Джина Келли[20]. Балерины все сплошь маньячки. У них у всех одинаковая походка. Узнаю их с первого взгляда. Раз пошел гулять с одной плясуньей. Выяснилось, что некий тип будет читать лекцию на тему: «Великий провал: какие связи существуют между балетом и современным танцем». И потащила меня туда, вместо запланированного мной похода в кино. Жутчайшее бредело о великом провале... Я принял успокоительного и вырубился. Отвел ее домой, а там никого. Она пригласила меня внутрь, уперлась насчет того, что касаться ее нельзя, и целовалась, как корова. С тех пор ее больше не видел. У нее по двадцать часов в день репетиций, и, чтобы достать меня окончательно, она пишет мне письма о том, как тоскует по мне, будто я живу далеко в Китае. Друзей у них нет, поскольку вокруг них скачут их мамаши с тех пор, как в два года они обзавелись своими долбанными портфелями и потеряли интерес ко всему остальному. Но встречаются экземпляры, которые вроде ничего особенного не делают, но все-таки умудряются попасть в струю, уж не знаю как. Наверно, это мое самолюбие исходит говном, не желая видеть мою чувиху на экране и все в таком роде, насколько я сейчас могу судить. А любой здешний ханжа легко найдет себе в подруги блядь. И даже богатую блядь, а всем молодым людям они просто необходимы.

Когда на страну Восходящего Солнца сбросили атомную бомбу, я еще на свет не появился. Но все равно мне пришлось за это расплачиваться по мере того, как я становился старше. Я даже теперь расплачиваюсь. «Дитя войны» не просто очередная теория двинутых психоаналитиков, и каждый, кто рос в тоже время, что и я, готов это подтвердить. Меня мучили жуткие кошмары, в которых чудовища на крошечных самолетиках кружили по моей комнате и бомбили мою кровать почти еженощно, когда мне было шесть или семь лет. Стоило пожарной машине или скорой помощи проехать под нашими окнами, как я, описываясь от страха, бежал к маме с мыслью, что все, начался воздушный налет. И до сих пор меня обдолбанного наяву преследует ужас нападения с воздуха. Хуже всего, что старые мудаки не верят в реальность этой возможности, не верят, что такое когда-нибудь может произойти с нами. Сегодня в нашей стране все популярнее становится антивоенное движение и мой папаша, а с ним все остальные, обзывают меня уродом, утверждая, что молодежь попала под дурное влияние красных, во всем виноваты злоебучие коммуняки и так далее. Вашу мать, да мне глубоко насрать, кто такие красные. Лишь сны, сохранившиеся в нашей памяти, способны заставить нас прекратить эти ядерные забавы. Я больше думаю о пожарной машине, проезжающей поздно вечером мимо нашего дома, нежели о Карле Марксе, когда громогласно предлагаю послать войну на хуй. Что мне за дело до коммуняк. Ложь, выдуманная, чтобы повесить на тебя всех собак. Русские тоже сволочи, все вы старые сволочи. Изобретаете государства смерти и закрашиваете себе седину.

Как обычно, в конце месяца в «Штабах» царит полный бардак: полы мокрые от разлитого пива, все усеяно бутылками, банками, сигаретными бычками и прочим мусором, ни дюйма чистого пространства. Не буду даже упоминать грязные носки и белье, валяющихся там и сям убитых приятелей и другие реалии джанкового быта. Ну, раз в месяц затевается большая уборка, как правило, ее делают специально для этого созванные девчонки. Первую неделю везде чисто, вторую неделю — «так себе, сойдет», следующие две — тотальный раздрыг, все три комнаты превращаются в помойку. Но мы уже привыкли. По фигу бардак, плевать на грязь (а если не по фигу, с тем же успехом попробуйте перестать дышать). Главное, чтобы в голове был порядок, а чистота еще никого не спасла, даже в наши хорошие времена. Это ведь проявление свободы. Ведь прелесть этого места в том, что можно сидеть в чудовищной грязи, возможно, раскуриваясь, смотреть всякий безобидный отстой по глупому ящику и радоваться. Знать, что ты никогда ничего не обязан делать и ощущать тепло молчаливой радости приятеля. Не чувствую вины за то, что мы не сражаемся на войне или не выступаем на демонстрациях с гневными плакатами. Просто мы создали себе жизнь, полную беззаботного безделья, и, если вдуматься, так жить сложнее всего.

Нарко-копы — самые злоебучие пидоры из всех, мне известных, и к тому же самые продажные. Возьмем, например, мелкого пушера Педро с 89-й. Недавно его зажопили с пятью пакетами (сто двадцать пять фасовок), а сегодня я его встретил, он отпущен под залог и рассказал мне следующую вещь. В машине, пока его везли под раздачу, легавые громко собачились насчет того, сколько надо представить в качестве улики, а сколько им зажать и после продать самим. Наконец, настал день суда, и тогда они предъявили всего один пакет. Минимум достаточный, чтобы Педро пришили продажу наркотических веществ. А 80% они забрали себе и перепродали знакомому барыге. Следующий раз, чуваки, покуривая трубочки у камина в округе Вестчестер, спросите себя, почему у пушера всегда полно наркоты на продажу, несмотря на многочисленные облавы. Просто потому, что знакомый агент по борьбе с наркотиками возвратит это дерьмо назад на углы улиц, не успеете вы моргнуть своими невинными глазенками.

На выходные свалил за город, опять в полночь с корешом закинулись ЛСД. Всю ночь бродили с ним по грязным дорогам и полям, освещенным лишь луной и звездами, я смотрел на деревья, и одни казались добрыми, а другие злыми. Догадаться было несложно. Наконец, мы присели у прекрасной ивы и до утра наблюдали, как она печально клонится к земле и временами начинает мерцать. На заре показались лучи света, и я снова очутился где-то в соседних полях, видел, как колышутся волны тростника, потом превратившиеся в манящие меня к себе пальцы. Я повалялся в мокрых от росы растениях, они словно поднимали меня на руках и передавали друг другу, тело казалось абсолютно расслабленным. Я полностью позабыл о нем, будто оно было не со мной, и, наконец-то, его сбросил, я чувствовал себя духом, стремительно несущимся вперед и незримо купающимся в росе. Наверно, я так провел много часов, как вдруг понял, что далеко откатился от диких трав и сейчас уже довольно долго валяюсь посередине площадки для гольфа, а целая толпа народа уставилась на меня, как на кретина. Я заметил их ошарашенные взоры и, просто улыбнувшись, поднялся. Пошел, отыскал Вилли, он продолжал сидеть у дерева, сообщив мне, что оно очень печально. И мы вернулись в его белую комнатку слушать музыку.