Читаем без скачивания Скиппи умирает - Пол Мюррей

— Ну да, конечно, — отвечает Говард.

Разговаривать с Автоматором — все равно что пытаться следить за торжественным парадом, на котором участников осыпают конфетти и серпантином: разобраться в путанице побочных тем отнюдь не помогает та скорость, с которой сейчас движется и.о. директора, заставляя Говарда перейти на унизительную рысь.

— История, Говард, — это то, на чем построена сама эта школа, если, конечно, не считать более привычных оснований — глины, камней и так далее. — Он резко останавливается, так что Говард едва в него не врезается. — Говард, оглядитесь по сторонам. Что вы видите?

Говард ошеломленно осматривается. Они стоят в зале Девы Марии. Здесь статуя Богоматери со звездчатым нимбом, фотоснимки с матчей по регби, доски объявлений, лампы дневного света. Сколько Говард ни силится, он не может заметить здесь ничего необычного — и наконец вяло выдает ответ:

— Зал… Девы Марии.

— Совершенно верно, — одобрительным тоном произносит Автоматор.

Говард со стыдом ощущает прилив гордости.

— Вы знаете, когда был построен этот зал? Глупый вопрос — вы же историк, вы должны это знать. В 1865 году, через два года после того, как была основана сама школа. Еще один вопрос, Говард. Кажется ли вам этот коридор превосходным? Говорит ли он о том, что мы находимся в лучшей в Ирландии средней школе для мальчиков?

Говард еще раз присматривается к залу. Синие с белым кафельные плитки пола истерлись и потускнели, неопрятные стены испещрены рытвинами, кое-где осыпается штукатурка, прогнившие оконные рамы обживают уже далеко не первые поколения пауков. В зимний день это помещение вполне сошло бы за какой-нибудь сиротский приют викторианской поры.

— Ну… — начинает Говард, но тут вдруг замечает, что Автоматор уже развернулся и вовсю чешет в обратную сторону.

Говард торопится догнать его; не замедляя шага, Автоматор продолжает свою речь, пересыпая ее громкими выпадами в адрес встречных учеников (“Прическа! Не бегать! Это что — белые носки?”), практически без разбору, будто громкоговоритель в каком-нибудь тоталитарном государстве.

— Когда-то, Говард, это здание считалось передовым, образцовым. Ему завидовали все до единой школы страны. А теперь оно стало анахронизмом. Сырые классные комнаты, неправильное освещение, плохое отопление. Что касается Башни, то назвать ее гиблым местом — это значит еще отвесить ей комплимент. Времена меняются, и это главная идея, которую я стараюсь здесь внедрить. Времена меняются, и нельзя почивать на лаврах. В наши дни преподавание — это услуга, предоставляемая за отдельную плату. Сегодня родители уже не ограничиваются тем, что передают нам детей, а дальше предоставляют нам делать с ними что угодно. Нет, они все время заглядывают нам через плечо, и уж если они заподозрят, что чего-то недополучают за свои деньги, то они быстренько заберут отсюда свое чадо и — не успеешь ты произнести “Брайан О’Дрисколл” — перебросят его в Клонгоуз.

Они уже пришли обратно через Пристройку — современное крыло школы, — поднялись по лестнице, и теперь стоят перед открытой дверью кабинета директора, который еще недавно занимал отец Ферлонг.

— Зайдите ко мне на минутку, Говард. — Автоматор жестом приглашает его в кабинет. — Уж извините за беспорядок — тут идут кое-какие перестановки.

— Да, вижу…

На полу “святая святых” старого священника — множество картонных коробок: одни заполнены вещами отца Ферлонга, еще недавно стоявшими на полках, а другие — вещами Автоматора, перенесенными сюда из его прежнего деканского кабинета в старом здании.

— Значит ли все это…

— Боюсь, что так, Говард, боюсь, что так, — вздыхает Автоматор. — Не распространяйтесь пока что об этом, но прогнозы не сулят ничего хорошего.

Сердечный приступ, подкосивший Десмонда Ферлонга в сентябре, застал всех врасплох. Этот миниатюрный пергаментно-желтый человек давно уже выглядел почти бесплотным, как будто в любой момент мог раствориться в облаке чистого знания; казалось, телесные недуги решительно неспособны затронуть его. Но вот теперь он лежит в больнице, смертельно больной, и хотя его модель Солнечной системы все еще стоит на массивном столе, его фотография все еще висит на стене кабинета (он улыбается без всякого веселья, будто король, давно утомленный властью), а его радужные рыбки все еще мерцают в темной глубине аквариума на комоде, — книжные полки уже пусты, если не считать пыли и одной-единственной игрушки для снятия стресса, которая выглядит как поспешно водруженный флаг.

— Положение суровое, — говорит Автоматор, кладя руку Говарду на плечо и созерцательно глядя на коробку с самоклеющимися листочками.

Затем он делает шаг в сторону, уступая дорогу женщине, которая приносит очередную партию коробок. Войдя, она тяжело опускает их рядом с корзиной для бумаг.

— Добрый день, Труди, — здоровается Говард.

— Добрый день, Говард, — отвечает Труди.

Труди Костиган — жена Автоматора, стройная блондинка, которая в свою бытность в Сент-Бриджид удостоилась школьных титулов “Самой Хорошенькой Девочки” и “Самой-Самой Девочки”; она еще и по сей день не лишилась последних следов былой красоты, несмотря на разрушения, нанесенные требованиями ее мужа и пятерых детей, рожденных от него (все пятеро — мальчики-погодки, как будто времени было в обрез или как будто — как поговаривают наиболее склонные к паранойе злые языки — Автоматор сколачивал армию). С тех пор как Автоматора назначили и.о. директора, она также сделалась его неофициальным личным секретарем: составляла его расписание, устраивала встречи, отвечала на звонки. Она часто роняет вещи и краснеет, когда он с ней говорит, совсем как секретарша, тайно влюбленная в своего босса, а он, в свой черед, обходится с ней как с добросовестной, но умственно отсталой ученицей, вечно подгоняет и шпыняет ее, нетерпеливо щелкая пальцами.

— Положение суровое, — повторяет он, подводя Говарда к африканскому стулу с высокой спинкой (это еще один из немногих предметов, оставшихся тут от “старого режима”).

Затем он сам садится по другую сторону письменного стола и складывает пальцы домиком, а Труди тем временем проворно достает из коробки и расставляет вокруг него бонсай, подставку для ручек и фотографию в рамке, изображающую их сыновей на поле для регби.

— Но нельзя из-за этого запускать дела. Старик бы этого меньше всего хотел. Нам нужно двигаться дальше. — Автоматор откидывается на спинку кресла и ритмично кивает самому себе.

Комнату окутывает какое-то странное, будто внимательное, молчание, и Говард постепенно догадывается: ждут, что именно он нарушит его.

— И кто же, интересно, может принять бразды… — идя навстречу этим ожиданиям, спрашивает он.

— Ну, пока сколько-нибудь подробно это не обсуждалось. Разумеется, мы надеемся на то, что он еще пойдет на поправку и вернется в директорское кресло. Если же нет… — Автоматор вздыхает. — Если же этого не произойдет, то имеются опасения, что в ордене Святого Духа просто не найдется походящей кандидатуры. Ряды монахов редеют. Орден стареет. На все просто не хватает священников. — Он берет со стола фотографию своих детей и пристально в нее вглядывается. — Несомненно, назначение директора из мирян означало бы коренное преобразование. Начнутся распри. Старцы из ордена Святого Духа непременно пожелают видеть директором одного из своих — даже если его придется везти сюда из Тимбукту. Ну и кое-кто еще из старой гвардии будет с ними заодно. Хотя, как знать, у них может и не оказаться такого выбора. — Его взгляд скользит от фотографии к Говарду. — А вы что скажете, Говард? Что, если новым директором станет кто-то из рядов светских преподавателей? Вы бы поддержали такое решение? Гипотетически?

Говард слышит, как Труди затаила дыхание у него за спиной; и тут до него доходит, что все эти непонятные непосвященным замечания Автоматора об изучении истории были просто льстивыми речами, а может быть, и угрозами, с помощью которых он намеревался заручиться поддержкой Говарда в каком-то грядущем, отнюдь не гипотетическом, конфликте.

— Я бы высказался в пользу такого решения, — отвечает он несколько натужно.

— Я так и думал, — удовлетворенно говорит Автоматор, ставя на место фотографию. — Я говорил себе: Говард принадлежит к новому поколению. Он хочет для школы только лучшего. Такой подход я и хотел бы видеть в моем штате, я хочу сказать — в рядах моих коллег. — Он крутится в кресле, поворачиваясь лицом к грустному портрету Старика. — Да, это будет грустный день, когда святые отцы окончательно передадут нам бразды правления. И в то же время нельзя однозначно утверждать, что это не принесет никаких благ. Ведь наша страна уже не та, что прежде, Говард. У нас здесь уже не какие-нибудь задворки Третьего мира. Эти ребятишки, что сейчас подрастают, уже достаточно уверены в себе, чтобы выйти на мировую сцену и потягаться там с лучшими из лучших. И наша задача — как можно лучше подготовить их к этому. А теперь зададим себе вопрос: является ли священник шестидесяти-семидесяти лет самым подходящим человеком для выполнения такой задачи?