Читаем без скачивания Беспокойный человек - Любовь Воронкова

— Взяла, дедушка Антон.

— Ну вот. Что скажу — все в тетрадку записывай. Там тоже будет интересно.

Влажные, тяжелые после недавнего дождя луга лежали по сторонам. Вставала молодая пшеница, разливая на много гектаров чистую густую зелень. Вспаханная земля, разделанная под огородные плантации, чернела среди зеленых берегов озими.

— Что ж, неужто все под картошкой? — заинтересовался дед.

— И под картошкой и под всякой овощью: свекла, морковь, капуста… Помидоров тоже много сажают — целые поля. Тут колхозы богатые, — рассказывал шофер. — У меня сестра в колхозе имени Двенадцатой годовщины Октября живет. Так ей в прошлом году на трудодни досталось — возами возила. Пшеницы около четырехсот кило. Картошки по восемь кило на трудодень, да крахмала по триста граммов — тут крахмал делают, — да молока по шестьсот граммов, да денег по два с лишним рубля, да луку, да чесноку, да соломы овсяной…

— Постой, постой! — насторожился дед Антон. — Как говоришь: молока по шестьсот граммов?

— По шестьсот.

— Это что же: если у меня четыреста трудодней да по шестьсот граммов на трудодень, это что ж — двести сорок килограммов выходит? Э, голова, а ты не перехватил лишку?

Шофер усмехнулся:

— А что ж удивительного? Ведь в «Двенадцатой годовщине Октября» ферма-то какая! Даром, что ли, наша Малинина три ордена Ленина получила?

— Три ордена Ленина!.. — прошептала Настя. — О-ё-ёй! Три!

И уж ей захотелось поскорее увидеть эту знаменитую колхозницу Прасковью Андреевну Малинину, посмотреть на ее коров, послушать, что она расскажет о своей молочной ферме, о своей работе…

«Все буду слушать и все записывать, — еще раз решила она. — Хоть бы поскорее уж приехать!»

Вдали, среди бескрайних полей, показались крыши большого села. «Газик» мчался, разбрызгивая лужи, обгоняя подводы и грузовые машины. Настя и не заметила, как они оказались на широкой улице села. Большие, крепкие дома стояли в палисадниках, полных весенней зелени.

Малинина встретилась им на улице — она как раз шла на скотный.

Дед Антон вылез из машины и, здороваясь, приподнял картуз.

— Здравствуйте, Прасковья Андреевна! — сказал он. — К вашей милости!

Малинина, чуть-чуть наморщив брови и стараясь догадаться, откуда они, поглядела на него и на Настю.

— Что скажете? — вежливо спросила она.

— Да вот, вишь, голова, вроде как послы к вам!

Настя, покраснев, дернула деда Антона за рукав. Дед Антон, вопросительно приподняв брови, обернулся к Насте.

— Дедушка Антон, ты что же, как ее называешь-то? — быстро зашептала она. — Ведь герой… орденоносец… а ты — «голова»!..

Малинина, услышав это, рассмеялась:

— Ничего, дочка! Герой, орденоносец — ну, правда, это так. Но да ведь я все-таки и колхозница, такая же, как и вы… Как зовут-то вас, дедушка? Откуда вы?

Дед Антон коротко объяснил, откуда и зачем они приехали к ней.

— А отчего же это вы ко мне, Антон Савельич? — спросила она. — Ведь все в первую очередь в Караваево едут. Там хозяйство показательное. Там и коровы побогаче!..

— Эко ты, голова! — возразил дед Антон. — Да ведь то совхоз, а нам интересней посмотреть хозяйство колхозное.[19] Нам что к делу поближе. У вас колхоз, и у нас колхоз. Что вы сделали, то и мы можем сделать. А что ж нам Караваеве?.. По совхозу-то наши доярки, пожалуй, и равняться не захотят. Поди-ка, поговори тогда с ними!

— Мы вашу книжку читали, — застенчиво добавила Настя. — У вас ведь тоже коровы очень хорошие!..

Малинина слушала их с улыбкой, и голубые глаза ее тепло светились.

— Ну что ж, пойдемте. Пообедать вам соберу, — сказала она, — а потом уж и на ферму…

Но и дед Антон и Настя запротестовали в один голос: не хотят они обедать, они в столовой обедали, они только и ждут, чтобы на ее ферму поскорей попасть!

Доярки уже начали дойку, когда дед Антон и Настя вслед за Прасковьей Андреевной вошли в коровник.

— Не помешаем доить-то? — спросил дед Антон. — Говорят, коровы чужих не любят, беспокоятся…

— Ну! — усмехнулась Малинина и махнула рукой. — Они у нас и внимания не обращают ни на кого! Это в Караваеве, у Станислава Иваныча Штеймана, даже доярки, и те в коровнике шёпотом разговаривают — громко говорить нельзя, вишь, «коровки от корма отвлекаются, расстраиваются»… Станислав Иваныч с ними — как с детьми. И никого чужого в коровник не пускает. Ну, а у нас коровы попроще — кто хочешь приходи, они даже не оглянутся! Ведь у нас разве вы одни? Тут народу отовсюду побывало, и из соседних колхозов и из городов экскурсии тоже бывают. Даже из-за границы приезжали — чехи, румыны. Наши коровы привычные!

Настя горячими глазами разглядывала коров, стоявших у кормушек.

— А вы что ж, ай не пасете? — спросил дед Антон. — В стойлах держите?

— Пасем, а как же! — ответила Малинина. — Да пасем недалеко, в обед пригоняем. Подкормить надо. Тут и подоим и покормим. А потом опять на пастбище. До ужина. А если не подкармливать, то как же? На лугах-то еще взять нечего. Дойным коровам корму много надо. Ведь у коровы, сам знаешь, молоко на языке…

Дед Антон сдвинул картуз на брови.

«Да-а… А у нас кормов еле-еле до выгона хватает. И мы же с коров спрашиваем! Эх-ма! Отстали мы!»

Но вслух он этого не сказал, только невнятно крякнул.

Коровы были одномастные — светло-серые, голубовато-серые, жемчужно-серые… Крупные, упитанные, они держались очень спокойно и важно и шумно жевали клевер, слегка отмахиваясь хвостами от мух.

— Вот та самая наша рекордистка Волшебница, — объясняла Малинина, показывая коров, — которая по двенадцать тысяч с лишним килограммов молока дает. Вот Вычегда — около восьми тысяч дает. А вот наш первотелочек!..[20]

Прасковья Андреевна любовно погладила огромную, как печка, корову. Настя восхищенно улыбнулась:

— Вот так первотелочек! А, дедушка Антон?

— Да-а… — качнул головой дед Антон. — Нам таких не мешало бы!

— Не дело, не дело! — вдруг повысила голос Прасковья Андреевна, увидев, что скотник прямо с вил подает клевер в кормушку.

— Да я ведь гляжу! — ответил скотник.

— Все равно не дело! Корова взмахнет головой — вот и напоролась! Не дело!..

Пока Малинина говорила со скотником, дед Антон и Настя шли мимо стойл.

— Запиши, — говорил дед Антон: — во-первых, коров прикармливают. Во-вторых, в большой чистоте содержат. Канавки, видишь, сделаны — для стока. Пол сухой, теплый. Окна протертые. И еще запиши: доярки корма не носят, им скотники на подвесных крюках подают. И воду не таскают: у коров поилки. Ну, это-то можешь и не писать — будем новый двор строить, обязательно такие поилки сделаем. Я об них и так не забуду!..

Обошли всю молочную секцию. Дошли до телятника.

— Там вроде и смотреть-то нечего, — сказала Малинина, — телята на пастбище.

— Э, не говори! — возразил дед Антон, — это и есть самое главное, что нам смотреть надо. — И, подойдя к Малининой поближе, проникновенно заглянул ей в глаза: — Прасковья Андреевна, скажи правду: топишь ты зимой печки в телятнике или нет? Только так — по-честному. Чтобы не подводить, а?

Малинина засмеялась. Смех у нее был веселый и добрый.

— А ты разве в книжке моей про это не читал?

— Читать-то читал… Ну то в книжке, а вот как на самом-то деле, а?

— Ой, Антон Савельич, не смеши! Что ж, по-твоему, в книжке я буду писать одно, а делать другое? Да у нас в телятнике и печей-то нету! Иди сам посмотри…

В телятнике было пусто, чисто и прохладно. Ярко-белые, озаренные солнцем стены и потолок, прозрачные стекла в окошках, полы посыпаны свежими опилками… Дед быстро и зорко оглядел углы — печек не было.

Малинина поймала его взгляд. Умные голубые глаза ее смеялись:

— Гляди, гляди, Антон Савельич! Все стенки перед тобою!

Дед Антон смущенно усмехнулся:

— Ишь ты… Значит, в самом деле нету…

А нежное лицо Насти вдруг затуманилось. Бабушка, словно живая, встала перед ней. Не по ее выходит, нет, не по ее! Бабушка ждет Настю, ждет от нее заступы, поддержки, ждет, что Настя приедет и опрокинет, развеет все эти вздорные речи о холодных телятниках и обо всем, что бабушка никак принять не может… А Настя приедет и скажет: «Нету, бабушка, печек в телятнике. Своими глазами видела…»

— Притомилась девчушка-то! — сказала вдруг Малинина. — Пошли, пошли домой обедать!

— Да какой там обед! — отмахнулся дед Антон. — Да я и есть-то не хочу совсем!..

Но тут и Настя, вспомнив, как бабушка Анна наказывала ей заботиться о дедушке Антоне, тоже вступилась:

— Хочешь, хочешь, дедушка Антон! А если обедать не будешь, я бабушке Анне скажу!

После обеда дед Антон не лег вздремнуть, как это делал дома, а пошел потолковать к председателю, пошел посмотреть хозяйство: и лошадей, и овчарню, и свиную ферму…