Читаем без скачивания Алмаз, погубивший Наполеона - Джулия Баумголд

Когда алмаз был выложен на рабочий стол, Коуп был так потрясен, что ему пришлось ухватиться за край стола, чтобы устоять на ногах.

— Иисусе! — воскликнул он, хотя был евреем ипритом неверующим. Он знал, что алмаз весит четыреста двадцать шесть карат, но все же не был готов к такому зрелищу. Он улыбнулся.

Через просвет на вершине камня Коуп увидел сине-голубой цвет Голконды. Тело алмаза казалось очень чистым, всего лишь с двумя маленькими трещинками в глубине. Мастер сразу же понял, что это самый крупный алмаз, какой ему доведется когда-либо увидеть, что ему представляется возможность сделать лучшую работу своей жизни.

— Появилась новая огранка, — сказал он. — Алмаз потеряет в весе, чтобы приобрести блеск и переливы, но он будет играть.

— Вы имеете в виду бриллиантовую огранку? Это рискованно, — заметил да Фонсека, поддержкой которого Коуп заранее заручился. — Но все-таки чистый и поменьше лучше, чем побольше и грязный.

— Не знаю, — сказал сэр Стивен Ивенс.

Да Фонсека не доверял сэру Стивену и полагал, что его дела столь же неустойчивы, как его характер, но сдержал раздражение.

— Вы пришли сюда дерзать, а не осторожничать, — сказал Коуп, которому были присущи надменность, уверенность и хладнокровие, свойственные лучшим гранильщикам.

Роберт спросил:

— Насколько уменьшится камень после огранки?

— Полагаю, уйдет две трети, — сказал Коуп. — В результате бриллиант будет похож на «Виттельсбах Синий» — многогранник в форме звезды. Но тот огранен давно и неправильно. А этот будет в три раза крупнее и абсолютно совершенен.

— Совершенен? — повторили все хором, мгновенно забыв о своих разногласиях.

Коуп, который занимался огранкой даже во сне, объяснил, что, если камень огранить таким способом, алмаз будет обращать белый свет в радужный огонь. То, что он предлагал, было необычайно дерзким экспериментом.

— Сделать это могу только я, — сказал Коуп. — Об амстердамских мастерах и думать нечего.

И тогда Роберт Питт принял решение, настолько смелое, что оно стало оправданием всей его дальнейшей жизни. Впервые он перешагнул через себя, впервые стал тем человеком, который восемнадцати лет от роду оказался в Индии и два года торговал в Китае, стал тем сыном Томаса Питта, которого тот никогда толком не знал. Он согласился на план Коупа, рискуя участью своих сыновей и внуков. Пока Роберт не совершил столь необыкновенного поступка, он ничем не выделялся из толпы, способной лишь следовать по стопам великого человека либо служить почвой, из которой произрастают новые великие.

— Семь тысяч фунтов, — назначил цену Джозеф Коуп; переговоры продолжались, пока мастер и заказчик не сошлись на пяти тысячах.

— Сколько времени это займет?

— Вероятно, два года, — ответил Коуп, и это не было преувеличением, потому что огранка производилась вручную.

— Я буду приходить сюда каждый день, — сказал Роберт, для которого алмаз стал делом жизни.

Великий алмаз провел на колесе 1704–1706 годы. Год у Джозефа Коупа ушел на то, чтобы огранить камень в четыреста десять каратов наполовину, используя собственную его алмазную пыль как пасту на шлифовальном колесе. Сначала он огранил восьмигранник в пирамиду, потом спилил вершину, сделав площадку.

Иллюстрация Эммануэля Лас-Каза, пятнадцати лет Элементы огранки бриллианта: 1 — коронка; 2 — павильон; 3 — кюласса; 4 — рундист; 5 — площадка.

Затем, на второй год, он приступил к бриллиантовой, на пятьдесят восемь граней, огранке этого большого камня. В процессе огранки он делал свинцовые формы, и Эммануэль скопировал с их изображений то, что помещено выше. «Великий Питт» — так теперь именовался основной камень — был, вероятно, первым из больших алмазов, к которому применялась такая огранка.

Коуп написал губернатору. Поначалу он полагал, что камень будет в двести восемьдесят каратов, а потом понял, что останется половина — сто сорок. Трещины продолжали появляться. Неожиданные трещины, потому что если центральная часть была совершенной, наружная оказалась неожиданно плохой. Алмаз был обманчив, и девять крупных кусков пришлось отпилить. Он с ужасом ждал ответа от губернатора.

Каждый день приходил Роберт и писал отцу, что каждый отпиленный кусок он прикладывал к месту, откуда тот был взят, чтобы проверить, точно ли он подходит и не украдено ли чего. Всякий раз, когда он это делал, Джозеф Коуп, сидя на своем трехногом табурете у окна, мечтал взять да и отрезать какую-нибудь часть лица молодого Роберта. Он представлял себе его голову в медном зажиме и на колесе, смазанном маслом с алмазной пылью. Роберт же считал, что Коуп для еврея необычайно спокойный человек.

Роберта очень занимало это преображение, медленные переходы от тьмы к свету, от туманного к ясному, шлифование и отпиливание, убирание — нет, медленное стирание — негодного. И использование собственной пыли великого камня, чтобы изменить его. Это было одновременно разрушение и созидание. Он начал смотреть на Коупа как на Вулкана. Он звал его по имени — Джозеф.

Временами — потому что с матерью и сестрами отношения складывались дурно — алмаз и Хэрриет оставались для Роберта единственными просветами в темном, дурно пахнущем городе. Он знал, что алмаз, изменяясь сам, изменит их всех.

К алмазу приходили и другие посетители, хотя губернатор и запретил это. Известные люди эпохи, почтенные пэры и герцоги и приближенные короля хотели видеть его. Роберт впускал их, пока наконец Коуп не прикрыл этот цирк, выделив для посещений один час в неделю.

Все это время им приходилось бороться с нервничающим губернатором. Роберт благословлял их отдаленность друг от друга и то, что письма идут очень долго. Питт писал, что желательно, чтобы алмаз по возможности сохранил свою величину. Роберт объяснял, что, по словам Коупа, трещины оказались столь глубоки, что пришлось отпиливать куски.

Коуп хорошо знал, что если алмаз уронить, он расколется или рассыплется по трещинам. Он ощущал вибрацию, когда пилил его. Его делом было пилить, обрабатывать, полировать. В тот день, когда он собирался расщепить камень, когда алмаз был готов к операции, у него разболелась голова.

— Не сегодня, сэр, — сказал он Роберту.

Головная боль длилась почти неделю. Тогда Роберт появился со своей женой, Хэрриет, которая никогда еще не видела евреев и схватилась за руку Роберта, словно Коуп был самим дьяволом у своего горна. Она прижалась к мужу, как морской анемон, прибитый к скале сильнейшим прибоем. В красоте Хэрриет было что-то от насекомого — слишком маленькая голова на длинной тонкой шее, удлиненные формы, руки, как трепещущие усики, ощущающие грядущую опасность в этом еврее.