Читаем без скачивания Благими намерениями - Эмиль

Поначалу было воспринято в штыки, что король категорически запретил распивать спиртные напитки на улице. Кое-где даже прокатились бунты. Но когда Ровид приказал снизить цены на спиртное и построить новые питейные заведения, народ отнёсся к этому благосклонно.

В судебной власти король категорически запретил калечащие пытки, публичные казни, упразднил анонимные доносы. Отменил смертную казнь за оскорбления себя самого и личных портретов, но мало кому могло прийти такое в голову. Разогнал придворный штат лизоблюдов и стихоплётов, запретил сочинять о себе хвалебные оды. Оставил при замке военных, писарей, глашатаев, счетных дел мастеров, казначеев и прочих полезных людей. Конечно, это не говорит о том, что все стали жить весело и счастливо: наличествовала и преступность, и управленческие перегибы на местах, со скрипом изживалась бюрократия, но отношение верховного феодала к населению своей страны и стремление сделать Гардарию лучше и сильнее, было видно любому человеку. Ровид, как и любой монарх, был способен на жёсткость, и даже на жестокость, но это были кратковременные меры, и направленные исключительно на преступность. Народ это понимал и принимал. Даже самые ярые враги Гардарии, которые не утратили честность, сквозь зубовный скрежет признавали, что государь заботится о своих подданных не на словах, а на деле.

Кисеб глядел на отъезд сестры с отцом и грустил. Как всякий молодой человек, он любил веселье, присущее любому торжеству. Ужасно не хотелось пропускать свадьбу сестры, но оставлять Киос и Гардарию без правителя Ровид запретил.

Король шепнул сыну несколько напутсвенных слов, отдал последние распоряжения воеводе и зашёл в карету. Помог дочери забраться, потом подумал, вышел, поднялся по лестнице на крышу и поднял правую руку, дав понять, что сейчас будет говорить:

- Народ Гардарии! Братья и сёстры! Спасибо, что вышли проводить нас в путь. Как вы уже знаете, моя дочь выходит замуж за княжича Верузии, и мы скоро получим выгодный для нас всех выход к Тишайшему морю и установим более тесные торговые связи с нашими соседями. Мы приложим все усилия для того, чтобы наша страна и народ процветали всё сильнее и сильнее. Пусть никто и ничто не омрачает нашей жизни! Есть, правда, и печальные вести: на юго-западе вспыхнул бунт, предатели отравили водоемы и эпидемия распространяется по нашим землям.

В толпе зашушукались, но смельчака, который бы перебил государя, не нашлось.

- Нам нужна великая, единая и несокрушимая Гардария! - продолжал Ровид, - моя вина в бунте тоже есть. Юго-западные земли, Влынь и Поспеж я отдаю Верузии, отдаю в обмен на выход к морю. Не всем это нравится, но время и наши потомки оценят, прав я был или нет, только не забывайте, что этими землями так или иначе будут владеть дети Тестверы, а значит, эти земли всё равно будут гардарийскими!

Толпа зааплодировала, снова организованно расступилась, давая проход кавалькаде, сопровождавшей короля с дочерью. Работницы веночного цеха закидали процессию цветами, и никто им в этом не препятствовал. И всё-таки на этот раз Ровид решил не отказываться от охраны: несмотря на то, что до Любеца путь был не очень далеким, в дороге произойти могло всякое. К тому же он был не один, а с дочерью, да и проклятое письмо не выходило у него из головы. Король посмотрел в окно и дал команду ехать быстрее. Долгие проводы - лишние слёзы.

***

Разлеплять веки ужасно не хотелось. Казалось, что стоит это сделать, и на тело обрушится вся мощь похмелья, расплющив его в блин. Но вставать всё-таки надо, хотя бы для того, чтобы разобраться, где он и как сюда попал.

- Пива бы, - еле слышно простонал в пространство сыскарь, - Пиво есть жизнь.

Собственный стон издевательски вонзился в виски, вызвав новый приступ болезненной пульсации прямо в мозг.

- Чего же я вчера так нажрался, а? - продолжал разговаривать с пространством Мольх, впрочем, не надеясь на ответ.

Тяжело дыша, Панкурт пытался вспомнить, что вчера было. Ясно, что пил много, как почётный сапожник Верузии, но зачем? "Так, - еле проворачивал мысли в голове граф, - доехал до корчмы, угостил всех посетителей пивом. Потом ещё кого-то угостил, то ли рыцарей, то ли... Нет, вроде рыцарей. Почему-то весь вымок до нитки, упал, кажется, в бочку с водой. Собаки... Опять корчма, первач. Два огурца, грудь этой... Мегеры? Мандрагоры? Мантикоры? Ещё какой-то Кабздыш или Кадраш вроде выступал, этот, как его... княжич? Всё, приехали, слазь с телеги". Дальнейшие события благополучно скрылись в непроницаемом тумане.

В полной темноте пощупал костяшки пальцев - целы, слава Праматери. Значит, никому морду не бил, и то хорошо. Провёл ладонью по лицу и поморщился: не лицо, а один большой синяк. Горел затылок, словно к нему приложили раскалённую подкову. Ощупав его рукой, Мольх нашёл здоровую шишку. Получается, что морду били ему. Прислушавшись к ощущениям во всём теле, сыскарь смутно начал прозревать, что били ему не только морду и не только руками, а остальными конечностями, которые добрые люди используют исключительно для ходьбы.

Первое, что пришло Мольху на ум, едва он приготовился открыть глаза, это пословица "Что гардарийцу сначала хорошо - то на утро ему потом и плохо". Затошнило, во рту стояла ужасная сухость и отвратительный привкус лошадиных лепёшек. Похмелье, пережитое им после попойки с Лофаром, в сравнении с нынешним казалось детским и несерьезным.

Язык графа распух от жажды и еле-еле помещался во рту. Вместо дыхания из уст вырывалось какое-то надрывное сипение и хрип. Любой шорох отзывался ударом кузнечного молота по лбу, внутренности словно сбились в одну большую мозоль. Всё это вместе причиняло беспокойство, желание уйти в небытие и переждать какое-то время там.

Он открыл один глаз, но ничего не изменилось. Открыл второй - та же ситуация. Нащупав рукой лежбище, понял, что лежит на охапке сырой соломы. В голове звенел тяжёлый колокол и штормило море. Перед глазами плыли огненные пятна, постоянно меняющие размер и цвет. Бросало то в пот, то в озноб. Он чувствовал себя слепцом, попавшим в незнакомое помещение. И самое обидное, что он практически ничего не помнил.

Сделав слабую попытку встать, плашмя рухнул назад на бок и застонал. Если бы Мольху сейчас сказали: "Граф, если вы не встанете сию минуту, то Гардария погибнет!" - он бы ответил: "Пусть хоть весь мир погибнет, но я не встану". Голова от этой попытки словно превратилась из шара в хрустальный куб с тонкими, как яичная скорлупа, стенками, и это ощущение нарастало в нём с каждой секундой. Стенки чуть треснули на всех шести гранях, и этот куб надо аккуратно положить на мягкую перину, как следует проклеить и не трогать минимум сутки.