Читаем без скачивания «Там, среди шумного моря, вьется Андреевский стяг…» Хрестоматия военного моряка - Сборник

15 ноября 1798 г.

(Адмирал Ушаков: материалы для истории русского флота, т.2, с. 207)

Е.П. Метакса. Взятие Корфу

Отрывок из записок офицера русского флота Егора Павловича Метаксы относится к моменту подготовки к штурму и взятию сильнейших укреплений острова Видо, являвшихся ключом к главной крепости острова Корфу. После капитуляции Корфу адмирал Ф.Ф. Ушаков основал на освобожденных от французов островах Ионического архипелага Республику семи соединенных островов, сделавшуюся фактически русской колонией на Средиземном море до 1807 года, когда «обидный Тильзит» (по выражению А.С. Пушкина) разорвал связь с Россией всецело преданного ей греческого народа.

Едва дошло до Корфу известие о выходе из Дарданелл соединенных эскадр, как главнокомандующий Ионическими островами генерал Жентили в качестве комиссара французской Директории отправился сам в Церковную область для домогательства при новоучрежденной римской республике войск и провианта с просьбой доставить оные на судах в Корфу, угрожаемую осадой союзных флотов.

Главное начальство было в отсутствие Жентиля препоручено генералу Дюбуа. Между тем деятельный капитан Лажуаль, не теряя ни малейшего времени, собрал все французские гарнизоны, раскиданные по албанскому берегу. Он дал первый предложение на военном совете укрепить остров Видо батареями. Остров сей был усеян масличными деревьями и виноградником, имел каменную церковь, несколько домов и других заведений; но французы деревья употребили на засеки, а материал церкви и домов на построение батарей вокруг острова и печей для каления ядер.

…Между тем жители разных деревень, собравшись толпами, неотступно просили помощи, умоляли адмирала Ушакова дать им на первый случай хотя две пушки с малым числом канониров, одного офицера с 12 солдатами, доказывая необходимость построить батареи на южной стороне Корфу. Это было самое удобное место, прямо против старой крепости на высоком холме. Они столько жаловались на грабежи французов и так настоятельно уверяли, что при помощи означенных людей наших составят сами двухтысячный корпус для охранения сего места, что отказать им в просьбе их казалось противным общей пользе. Батарею поручено было устроить волонтеру с острова Занта греку графу Маркати, весьма искусному инженеру, и с ним посланы поручик Кантарино с 12 фузилерами, одним унтер-офицером и 6-ю канонирами.

Маркати укрепил сию батарею в одни сутки, поставил на ней из наших призовых орудий одну гаубицу и две полевые пушки и, не дождавшись обещанного подкрепления с кораблей, открыл огонь с помянутыми служителями и обывателями деревень. Внезапное появление батареи сей удивило французов, и, по удобству места, она причинила во внутренности крепости великое повреждение.

20-го числа [ноября 1798 года] посланы [были] на судах в подкрепление обещанные служители, но едва стали приближаться к сборному месту, как были со всех сторон окружены и схвачены французами. Сии сделали сильную вылазку [на батарею] в числе 600 человек и островские жители, коих там было тысячи до полуторы, оробели и предались бегству. Адмирал, видя их рвение и добрую волю, полагался и на неустрашимость их, а паче еще на великое их число, но мирные сии неопытные поселяне, видевшие, может быть, в первый раз ужасные действия пушечных выстрелов, не смогли устоять даже против горсти регулярных войск. Как бы то ни было, менее нежели в четверть часа русские остались одни на батарее; сколь храбро они не оборонялись, но должны были уступить страшному превосходству сил врага. Все пали, кроме 17 человек, взятых в плен.

Французы, возгордившись успехом своим, вздумали было сделать покушение против нашей батареи и в первом часу пополудни послали новую вылазку. В оной было уже до 1 000 человек под командой генералов Шабо и Пиврона и прочих батальонных начальников. Они стремительно ударили на холм Кефало, где было наше укрепление. Здесь находился отставной волонтер нашей службы капитан Кирико с 30 албанцами и несколькими островными жителями. Все они состояли под начальством капитана Евграфа Андреевича Кикина.

Как скоро французы приблизились к батарее, то островные жители и здесь смялись и предались бегству. Неожиданный побег жителей и сильное стремление французов не ослабили нимало действия нашей батареи. Русские встретили неприятеля с обыкновенным своим мужеством: схватка была прежаркая и упорная. Севастопольцы видели тут в первый раз французов, наполнявших уже всю Европу страхом, и французов, одним только Суворовым в Италии поражаемых. Республиканцы наступали на батарею с трех сторон с великой неустрашимостью, но были отовсюду отражаемы как пушками, так и штыками русскими. Воспаленные мужеством гренадеры наши не хотели долее оставаться за окопом, не принимая участия в общем сражении. Они единогласно просили капитана своего, чтоб он позволил им решить дело, сделав вылазку. Храбрый Кикин горел одним желанием с солдатами; он взял с собой отборных офицеров, 200 человек гренадеров и других охотников и пустился с ними на неприятеля. Выступив из батареи, отряд сей сделал один залп их ружей и в тот же миг быстро ударил в штыки. Французы, будучи поражены сим нечаянным[109] нападением, отступили, и иные едва могли укрыться под самым гласисом[110] крепостей, оставляя победителям поле сражения, убитых и раненых.

Урон со стороны французов был немаловажный: убит один батальонный начальник, несколько офицеров и до 100 рядовых, раненых было более 200 человек. С нашей стороны между ранеными находился храбрый Кикин, получивший две тяжелые раны: одну пулей в верхнюю часть груди, а другую штыком в правый бок.

Адмирал Ушаков крайне был доволен успехом сим и отдал полную справедливость отличившимся в сем деле. Сыны России! Если случится которому из вас быть в Корфиотском проливе и ехать мимо холма Кефало, взгляните на развалины русских укреплений, некогда тут бывших. Они омочены кровью собратий ваших, положивших живот свой за единоверцев, вспомяните с признательностью имена их! Да будут павшие за веру заступниками нашими у Престола Божия, да восторжествует всюду крест и истребятся козни мятежников и последователей буйных галлов!

Раны капитана Кикина дали повод к следующему странному анекдоту. Четыре дня спустя после поражения французов некто Эким-Мехмед, бывший на адмиральском турецком корабле, одевшись в праздничное свое платье, вошел неожиданно в мою каюту; подойдя ко мне и сделав низкий поклон, [он] произнес чистым русским языком следующие слова: «Ваше благородие! Бога ради поведите меня к капитану Кикину, ведь он мой господин! Я хочу видеть его и просить у него прощения. Я был коновалом у покойного его батюшки; меня отдали тогда в солдаты: под Мачиным попался я к туркам в плен, по глупости своей отуречился и женился в Царьграде[111], имею пять человек детей. Благодаря Бога, нажил я себе хорошее состояние, получая большое жалованье за лечение турецких матросов от ран и прочих болезней; я долго крепился… никому из русских не открывался, но как узнал, что барин мой находится здесь на кораблях и тяжело ранен неверными французами, мне стало так грустно, что я не знаю куда деваться. Заставьте за себя вечно Бога молить, поведите меня скорее к барину моему – я хочу пасть к ногам его и просить у него прощения! У меня, батюшка, русское сердце, ко мне турецкого ничего не пристало. Я не Мехмед, меня зовут Кондрашкой!»

Читатель может себе представить сколь велико было удивление мое, открыв в штаб-докторе турецкого флота беглого русского солдата! Я не мог не удовольствовать неотступной его просьбе и отвез его тотчас на корабль «Св. Павел». Он от радости был долго безмолвен и кинулся потом к ногам своего господина. Кикин, невзирая на ужасную боль, не мог удержаться от смеха, видя у ног своих в богатой восточной одежде с превеликой чалмой на голове слугу своего Кондрашку, переименованного Экимом-Мехмедом и возведенного из русских коновалов в турецкого главного штаб-доктора.

Сцена сия насмешила и тронула в одно время всех предстоявших. Примерная привязанность русских к своей родине и любовь к соотчичам отличает их от всех народов Европы. Всем известно, что [например] швейцарцы непринужденно оставляют отечество свое, чтобы из платы служить во Франции, Испании, Неаполе и других землях; они составляют полки и умирают на поле чести за распри, совершенно им чуждые. Какой же русский (за исключением разве гонимого судьбой Кондратия) оставил охотно Россию, чтобы избрать себе другое, лучшее отечество? Какой русский проливал кровь свою за другого, как Царя своего или его союзников? Тщетно мы будем искать тому примеров.

… Сколь недостаточны были способы адмирала Ушакова, он чувствовал необходимость не отлагать покорение Корфу до наступления зимней ненастной погоды. Надобно было брать великие предосторожности для сбережения здоровья людей, сражавшихся беспрестанно в сырости, стуже, грязи и дожде; первым попечением адмирала было сменять их как можно чаще. При сем случае нельзя не заметить рвения корабельных наших служителей, которые, будучи раз высажены на берег и радуясь случаю находиться в деле, просили как милость оставаться бессменно на батареях. Желая отличиться при вылазках неприятеля, они несли службу сухопутных войск и были особенно поощряемы надеждой удостоиться награды, вновь Государем Императором установленной: она состояла в знаке ордена св. Анны[112], который прежде солдатам не жаловался: дабы получить отличие сие матросы сносили жестокость стихий, презирали все трудности и подвергались самой смерти. Адмирал, гордясь усердием своих моряков, доставлял им все возможные случаи отличиться. Сам он действовал неусыпно, показывая всегда одинаковое расположение духа: он был всегда весел – в трудах, как в отдыхе, между христианами и среди магометан, на батареях и в каюте своей; везде был виден откровенный, прямой и великодушный воин, хотя и имел дело с искусным неприятелем, с непросвещенными союзниками и с коварными народами того края. Все подвиги его носили печать деятельности, усердия, твердости и правоты. Ушаков видел с восхищением, что поведение его и все действия были одобряемы Государем Императором, который по представлению его награждал милостиво и щедро всех его подчиненных. Ушаков, поощряемый милостями Государя, старался всеми силами показать себя достойным оных: день и ночь пребывал он на корабле своем в трудах, обучая матросов к высадке, к стрельбе и всем действиям сухопутного воина. Он хотел доказать свету, что можно одними кораблями принудить крепость к сдаче.