Читаем без скачивания Шестой этаж пятиэтажного дома - Анар

— Раз уж я позвонила по этому номеру, значит, я знаю, что он у вас. Так попросите, пожалуйста, его к телефону.

Видимо, они совещались — телефон молчал. Потом послышались шаги, а затем и голос Манафа — испуганный и нерешительный голос человека, готового отказаться от самого себя, готового утверждать, что он это вовсе не он, а кто-то другой

— Да.

— Это я, Манаф, Тахмина, — сказала она и на миг испугалась, что с ним может случиться обморок, но пути назад уже не было. — Теперь, надеюсь, тебе ясно, что я знаю обо всем, знаю, что ты не в командировке, не в Тбилиси, а в Баку у Раи. — Ей хотелось назвать и фамилию, и адрес, но это было бы уж лишним. Причем я знаю об этом уже давно. Так вот, я никогда не устраивала тебе сцен и сейчас не собираюсь. Но я хочу, чтобы ты приехал на полчаса сюда, ко мне, и мы с тобой решим один важный вопрос. Мы должны развестись.

Ни единого слова, ни единого звука не издал Манаф, и лишь когда Тахмина спросила: «Ну что, сможешь ты приехать?» — он еле выговорил одно-единственное слово:

— Хорошо.

Он приехал минут через двадцать бледный как смерть. Ей стало бы даже жаль его, если бы он не был ей так отвратителен.

— Мы должны развестись, Манаф, — сказала она. — И немедленно. Дальше так продолжаться не может. У меня есть знакомый судья, и формальности будут исполнены быстро.

Он не проронил ни слова, ошеломленный неожиданно свалившейся напастью. Ломался весь уклад его тщательно налаженной и столь же тщательно, как ему казалось, законспирированной двойной жизни.

— Твои связи с Раей или с любой другой женщиной — я не буду называть имен, хотя, поверь, их знаю, — здесь ни при чем. Ты мне давно изменяешь, и, как видишь, я много лет терпела это, потому что не люблю тебя. Я не хочу сказать, что когда-то любила, а потом разлюбила. Я тебя никогда не любила. Это обидно, но это так. Мы совсем разные люди, и наш брак был ошибкой, давай признаем это. Единственная моя просьба к тебе — переехать к Рае или к кому тебе угодно, до того как мы обменяем эту квартиру на две.

Квартира была Тахмины, она досталась ей от отца, но Манаф не возражал против размена, поскольку был в ней прописан.

— Ну, ты согласен исполнить эту мою просьбу? — спросила Тахмина.

И только тут Манаф понял, что произошло: они действительно разойдутся, и все, что связано с понятием семья, хотя бы их совместной жизни в одной квартире, больше не будет. Тахмина станет ему совершенно чужим человеком не только духовно, как было почти всегда, но и чисто физичес-ки, территориально, и никогда они больше не будут сидеть на одном диване, есть за одним столом, смотреть один телевизор, открывать друг другу двери и звать друг друга к телефону.

И медленный страх сковал Манафа, страх, что он никогда теперь не увидит Тахмину выходящей из ванной в голубом банном халате, расчесывающей перед зеркалом мокрые волосы. И он с ужасом осознавал, что и сейчас Тахмина нравилась ему больше других женщин и что она несравненно красивее, женственнее, умнее всех его любовниц и он никогда ею по-настоящему не обладал, что ему и любовницы-то были нужны из-за ее холодности. Правда, в глубине души он понимал и знал, что другие женщины нужны были ему прежде всего для самоутверждения. И не потому ли он гнался за количеством, что ему вновь и вновь хотелось убеждаться, что кто-то нуждается и в нем, хотя он не забывал о подарках, вернее, подачках, и обо всех меркантильных сторонах своих связей.

И ему нестерпимо захотелось еще хоть раз побыть с Тахминой, в последний раз почувствовать свою, пусть и недолгую, обманчивую власть над ней, но тут же он осознал, что этому уже не бывать никогда и что сейчас нет для него на целом свете женщины более недоступной, чем его собственная жена — пока еще жена. Осознавая это ясно и четко, он тем не менее не хотел этому верить, как не хочется верить в неожиданную смерть близкого человека.

И уже как-то чисто механически он отмечал и видел по-новому детали комнаты, в которой жил вместе с Тахминой — ее огромные фотографии на стенах, тонкий узор обоев, старинные стенные часы — наследство отца Тахмины, который был часовщиком, многоцветный надувной шар — она привезла его из Болгарии, крохотное инжировое дерево — оно росло где-то высоко в горах, в четырех тысячах метрах над уровнем моря, и его подарили им общие друзья-альпинисты. Это случилось в первые годы их супружества, когда у них еще были общие друзья. Потом все распалось, и каждый из них зажил своей жизнью. «Но что же стало последней каплей, переполнившей чашу? — думал Манаф, пересчитывая пуговицы на халате Тахмины. — Что же заставило Тахмину принять окончательное решение?»

Старинные стенные часы пробили одиннадцать…

— Что я говорила? — Зивяр-ханум, радостно-возбужденная, бросилась к Зауру уже в передней. — Я не знаю лишь дня своей смерти. Говорила я тебе — она разведется с мужем!

— Кто?

— Кто же еще? Твоя краля! Ах, ты даже не знаешь? Заходила Алия. У нее такое же горе, как у меня. Не знаем, куда уж обратиться: в ЦК, в «Правду», может, написать?..

— Скажи толком, что случилось?

— Да эта женщина разобьет все порядочные семьи. Алия говорит: она опять повадилась звонить Спартаку. Несколько месяцев, говорит, уши наши в покое были. Она в кого-то вцепилась и оставила Спартака в покое. Это она мне нарочно так говорит. Знаю же я, что она все знает про твои с ней шашни. Даже про то, что вы в Москве были, намекала! Так вот, говорит, как приехала из Москвы, так опять Спартаку покоя не дает. А тут и разводится, значит. Наверное, моего мальчика решила заарканить, говорит Алия, польстилась на его деньги. Да и в порядочную семью хочет влезть. Не тут-то было! А я, — продолжала Зивяр-ханум, с одной стороны и рада, что хоть от тебя отстанет, а с другой — и Алию жалко: как-никак соседи…

Но Заур уже не слушал. Он подошел к телефону и впервые прямо из дому, при матери набрал номер Тахмины. Он долго ждал — телефон не отвечал.

— Да не дозвонишься ты, — злорадно сказала Зивяр-ханум. — Видела я, как Спартак выводил из гаража машину. Что ж, видимо, она предпочла его «Волгу» твоему «Москвичу». — Внезапно Зивяр-ханум умолкла, пристально посмотрела на сына и уже совершенно иначе, тихо и мягко, сказала: — Сыночек, милый, да не расстраивайся ты, не твоего она поля ягода. Ну, иди поешь, я твою любимую долму приготовила, сейчас накрою на стол. С работы пришел, голодный, ну, иди, на тебе лица нет.

Он оделся и вышел, лишь бы не слышать ее голоса, ее слов не только о Тахмине, о Спартаке, но и о чем угодно — о еде, усталости, работе, сказанных грубо или мягко, зло или ласково.

Только пройдя два квартала, он понял, что не взял машину. Он ходил и думал: «Что за чертовщина, опять это бабьи сплетни или действительно она звонила Спартаку? Может, опять из-за подруги? Но она же говорила, что там все кончено, у подруги с ним. И почему она не звонит мне, и что за новая тема развод? Не в этом ли было дело, когда она просила меня не звонить, пока не решится некий важный вопрос? Тогда при чем Спартак? А не связан ли этот развод с Мухтаром? И где она сейчас, в девять вечера, сама, черт ее дери?» Он звонил ей еще и еще, а телефон все молчал. И в половине одиннадцатого Заур понял, что, если сегодня же не объяснится с ней, он не уснет и вообще не сможет жить.

Он знал ее дом и знал ее окна, они светились. Он вошел в будку автомата напротив этих окон, звонил и ждал — три, четыре, пять минут, и опять, и опять звонил: телефон не отвечал. Заур вышел из будки и вдруг сразу увидел ее сверкающую бордовую «Волгу» Спартака прямо у подъезда Тахмины, под ее окнами. И ему показалось, что сейчас наконец он понял все, но, чтобы поставить все точки над «и», он должен все выяснить точно. Увидеть их своими глазами. Они не берут трубку — он уже думал об абоненте неотвечающего номера как о Тахмине и Спартаке, которые, вне сомнения, сейчас вместе за этими интимно полуосвещенными окнами. Что ж, он поднимется прямо к ним, не думая о последствиях. Они не откроют ему так же, как не отвечают на его звонки, что ж — он взломает дверь. Заур вошел в подъезд, поднялся на третий этаж и нажал на звонок. Ответом была тишина, он нажал еще и услышал чьи-то торопливые шаги, а потом голос Тахмины, чуть удивленный:

— Кто там?

— Я, — сказал он, — Заур.

Дверь открылась, и изумленная Тахмина переспросила:

— Ты?

— Да, я, — сказал Заур с вызовом.

— Заходи, чего ж ты стоишь?

Он вошел в переднюю. Из комнаты доносились звуки приглушенной музыки, а из кухни — запах жареных каштанов.

— Каким образом ты очутился здесь?

— Я звоню тебе, почему ты не берешь трубку?

— Так у меня же телефон не работает. Со вчерашнего дня. Отключили. Наверное, не уплатила вовремя. Да что мы здесь стоим, заходи в комнату.

Сколько раз он мысленно представлял себе ее квартиру, и все же она стандартная маленькая квартира в типовом доме — каким-то особым расположением предметов, декоративными деталями (большими фотографиями Тахмины на стенах, пестрым надувным шаром в углу, старинными стенными часами, странным сухим деревцем в деревянном бочонке) поразила его своей похожестью на хозяйку. Может, дело было даже не во вкусе, а в каком-то психологическом шифре, который мог разгадать лишь человек, близко знающий Тахмину, ее душевный настрой, несбывшиеся желания, ностальгию по чему-то неуловимому и, увы, уже неосуществимому. Она, например, любила коллекционировать бирки от багажа различных авиарейсов, и друзья, знакомые с этой ее причудой, привозили ей бирки из зарубежных поездок. Разноцветные эмблемы разных компаний, названия городов, номера рейсов, нанизанные один на другой, были привязаны к дверной ручке. У случайного человека могло создаться впечатление, что Тахмина объездила весь мир, в то время как она существовала лишь в мире воображаемых экзотических путешествий…