Читаем без скачивания Операция «Сближение» - Герчо Атанасов

Арнаудов не только не уважал, но и страшился крутого, деспотичного характера своего покровителя, в его глазах тот представлялся черной тучей, которая при мельчайшем невнимании или непредусмотрительности могла обрушиться градом на его голову. Более того, глубоко в подсознании Григор ощущал в образе Стефана какую-то первобытную угрозу себе самому, ему чудилась расплата за самостоятельность мышления, за сугубо личное отношение к жизни и миру. Однажды вечером, после очередной встречи с Вангеловыми, он рассказал жене о том, как ему приснился Стефан в образе некоего Робинзона власти, единственного уцелевшего правителя пещерного племени или общины, где царили дикие нравы и в ходу были топоры и пики, в боевой раскраске, провозглашенного вождем или жрецом и переименовавшего свои владения в Вангелию. Екатерина рассмеялась и сказала, что это бред, что Стефан часто вызывает подобные ассоциации, но на самом деле он не таков, что он еще не настолько задубел и прекрасно понимает многие вещи, просто он груб, как медведь… Ты что, в адвокаты ему нанялась? – рассердился Григор, и это говоришь ты, музыкантша!.. Это верно, с искусством у него нелады, тут он ужасен, согласилась бывшая пианистка, но ты никогда не замечал, что он очень музыкален? Да-да, у него есть слух, народные песни он исполняет довольно изящно и с чувством… Чепуха! Разве я не помню, как он морщился, когда ты им играла в первый раз?.. Григор, не выдержала Екатерина, почему же тогда ты ему заглядываешь в рот, подмазываешься к нему?.. Во-первых, мы это делаем вместе, а во-вторых, ты сама знаешь почему… Знаю, но тогда нам надо быть объективными и молчать… Это другой вопрос, Тина, совсем другой вопрос…

Арнаудов поглядел на мрачноватое лицо Стефана. У него были и другие, более глубокие причины для тайной нерасположенности к этому человеку, равно как и для внутреннего безразличия ко всему тому, что волновало или хотя бы интересовало этого бывшего пролетария. Человек действия, жадный до работы и успеха, он был обречен судьбой пахать на общем, а не на отцовском поле, для которого ему никогда не было жаль ни сил, ни пота. Больше никогда Арнаудову не довелось испытать того неописуемого упоения от работы, оставшегося в памяти с детских лет, хотя он всегда работал на совесть. Куда бы его ни назначали, что бы ни приходилось делать, он заранее знал, что результаты его труда растворятся в бездонном общем котле, из которого невозможно загрести, сколько пожелаешь и сколько тебе полагается по заслугам. И еще одно – эти результаты, его личные и коллективные, моментально перемешивались и превращались в нечто монолитное и бесформенное, лишенное облика и почерка, не говоря уже о стиле и уровне, и это нечто точно также тонуло в чем-то еще более громадном и безликом – и так до бесконечности. Несмотря на то, что он возглавлял солидную организацию и большая часть работы проходила через его руки и голову, он не мог сказать: это мое личное достижение, этого добился я, Арнаудов, я один. Мрачная душа коллектива – он случайно наткнулся на это выражение в одном бестолковом фельетоне и запомнил его на всю жизнь. Он и сам подобным образом воспринимал общие усилия, переплетения связей и отношений, которые медленно, но верно накрывала темная пелена безличного, выравненного, вытоптанного – просто ему вряд ли удалось бы самому подыскать настолько удачную формулировку. В сущности, именно по этой причине он на протяжении многих лет ориентировался больше на руководящую, нежели на инженерную работу; так, действуя постепенно и методично, он в конце концов оказался не в конструкторском бюро, а во внешнеторговой организации. И теперь рассчитывал, что на худой конец на финише карьеры для него всегда найдется теплое местечко в каком-нибудь торгпредстве в одной из западных стран. Чтобы пожить в свое удовольствие в уюте, при деньгах и без особых забот.

Арнаудов много разъезжал, на восток и на запад, – и постепенно эти два слова утвердились в его сознании в написании с большой буквы – география была вытеснена историей, инженер был задавлен торговцем и доморощенным политиком, чья осведомленность, зачастую поверхностная, но напористая, усиливала в нем инертность и безразличие.

– Выскочки, говоришь, – оборвал он затянувшуюся паузу, во время которой за ним внимательно наблюдал Вангелов. – Согласен, но только с одним условием – не все.

– Кто говорит, что все?

– Не все, Стефан, я знаю много молодых и способных работников. Они – толковый народ. Надо к ним прислушиваться, давать им дорогу.

Вангелов ощутил тонкое острие сопротивления.

– Хочешь записаться в ихние адвокаты? А мне…

– В чьи адвокаты?

– В ихние, в чьи же еще… А мне лепишь ярлык прокурора.

Дурак, забыл об осторожности, корил себя Арнаудов.

– Ни в какие адвокаты я не лезу, и насчет выскочек ты сто раз прав! Я говорю о другом.

– И я – о другом.

– Значит, мы не расходимся во мнениях.

Расходимся, Гриша, еще как расходимся, подумал Вангелов, подталкиваемый своей старой подругой – интуицией, которая часто подменяла ему ум, а в часы просветлений помогала работе мысли. Их знакомство с Арнаудовым началось на деловой основе, первый обмен визитами, первый совместный полет – постепенно они сблизились. Сын извозчика, Вангелов рос в бедности, в окружении грязных улочек и ругани. Днем рыл рвы и каналы, ходил в вечернюю школу. Позднее стал комсомольским деятелем районного масштаба. Потом последовал рабфак, мытарства комсомольского и партийного секретаря, первый пост начальника отдела, первое директорство, затем он получил назначение в министерство. Ему было неизвестно прошлое Арнаудова, о нем между ними не было произнесено ни слова, да и нужды такой не было – он нюхом чуял, что разница – огромная. Григор был начитанным инженером – так о нем отзывались, да это и чувствовалось – он был наделен организаторским талантом, умел руководить, пользовался уважением коллег, поддерживал связи и знакомства в высших кругах. Кругозор Вангелова простирался от грязных улочек и ругани, с одной стороны, до необъятной политической карты мира – с другой, для него инженерные способности служили лишь подспорьем, звеном обеспечения, по буржуазному принципу нанятым по необходимости для выполнения конкретных услуг. Эти услуги были важны в данный момент и могли пригодиться в будущем, но они не решали главные, политические вопросы, для которых требовались иные, недоступные для инженерной мысли технологии. Именно в них, как он полагал, безошибочно ориентировались „вангеловцы" – некая особая дружина, создававшаяся и закалявшаяся в других университетах, университетах жизни. Что знал Григор о настоящей большой жизни? Ничего или почти ничего. Потому-то он так осторожно, даже трусливо защищал выскочек – ведь они родственные ему души, которые используют момент, мировую ориентацию на развитие научно-технического прогресса, чтобы проявить себя, блеснуть, дорваться до власти. Не быть по-твоему, Гришуля, бай Стефан Вангелов тому гарантия, надежная…

Он хотел сказать Арнаудову, что разногласия между ними имеются, они заметны, хоть, как это говорится, они – не антагонистические, но в это время появились женщины с дымящими подносами в руках. Им предстояло обильно закусить, добротно, по-болгарски, сопровождая процесс поглощения пищи неторопливой выпивкой, ради удовольствия, чтобы расшевелить мозги и внутренности, потом перекинуться в картишки и, если позволит время, посмотреть одним глазом субботний детективный фильм.

Станчев забежал на службу к концу рабочего дня. Перед этим он встретился с Бадемовым, тренером и бывшим приятелем Кушевой, последним приятелем. Они беседовали уже по второму разу, устроившись на укромной скамейке на теннисных кортах. Весна уже кончилась, дышал теплом июнь. Внизу, на кортах, под пристальным оком своих матерей и теток тренировались дети – шикарно разодетые розовые существа, на которых возлагались такие же шикарные надежды. Ожидая Бадемова, – как порой фамилии подходят людям! – Станчев наблюдал за юными спортсменами, за публикой, за мелькающими в парке влюбленными парами, за одинокими стариками… Вот проехал велосипедист в рабочей одежде, на руле висела авоська с продуктами. До чего же пестра жизнь – от маленьких теннисистов, будущих мировых чемпионов, до этого озабоченного велосипедиста – и в этом ее прелесть. Однако розовые мальчуганы, с которыми носились, как с писаной торбой, почему-то его раздражали. Станчев обожал детей, любил потрепать детские шелковистые волосики, поболтать со случайным парнишкой на улице, даже попотчевать его мятной конфеткой из своего вечного запаса, которая заменяла ему валидол, но на сей раз он ощутил раздражение. Уж больно много праздно шатающегося, неведомо как обеспеченного и кем воспитываемого народца появилось в наших городах и городишках, уж больно много. Нация баловала подрастающее поколение, и это не случайно – в целых сословиях что-то было утрачено и притуплено, возможно, нюх, опыт, а может, и инстинкт самосохранения – пойди-пойми, как и почему так произошло. Мысленным взором он снова перенесся в детство, настолько непохожее на эти корты, из толпы гибких манекенчиков внизу вырос отцовский дом, станция с бай Захарием, выплыло изможденное, миловидное Дешкино лицо. Нет уже Дешки, она ушла из жизни совсем молодой, унеся с собой свою маленькую тайну. Маленькую ли…