Читаем без скачивания Листопад в декабре. Рассказы и миниатюры - Илья Лавров

А пока Залесов так мечтал, прошли пятилетки, прошумела война.

Во время войны он снова ушел в театр — из-за брони. Бывало, вскакивает утром с постели и, взволнованный, бежит к соседям: «Слушали „В последний час“? Что передавали?» И когда говорили о сдаче какого-нибудь города, Залесов чуть не плакал, сжимая кулаки. У него по-настоящему болело сердце.

Многие соседи помнят, как Залесов бегал торжествующий по общежитию и кричал: «Разгром под Сталинградом! Слышите? Окружили! Герои! Мало восхищаться ими! Это же… я не знаю что!» На глазах его сверкали слезы радости.

Война кончилась. Люди работали, отстроили города, заводы. Залесов влюбленно следил за их делами и снова мечтал открыть золотую долину. Благо для мечтаний оставалось много времени. В одном клубе он вел драматический, а в другом танцевальный кружок. Занимался каждый вечер три часа — и все. Залесову нравилась эта работа — легкая, спокойная и никакой ответственности.

Постоянным и главным чувством у Залесова была влюбленность. Он всегда был влюблен в какую-нибудь женщину, в жизнь, в природу. Любил он горячо, нежно, восхищенно.

По характеру мягкий, душевный, стеснительный, Залесов был любимцем всех окружающих. Да врагов у него и не могло быть. Натура его бездейственная, ленивая, но чуткая — болезненно страдала от всяких споров, схваток, резкостей, и поэтому он всегда сторонился их, уступая всем и во всем. А ничего не делая, не так-то уж трудно оставаться хорошим для всех подряд.

Восхищенный, влюбленный, он и не заметил, как пронеслись двадцать лет и он начал стареть…

— Да-а, ни богу свечка, ни черту кочерга, — задумчиво бурчит тетя Лиза. — Купи хоть подарки! На свадьбу же идешь… К дочери.

Удивительна бывает встреча с городом детства, да еще с таким городом, как Фергана, да еще когда ты не видел его двадцать лет.

Идут мимо Залесова толпы людей, и у каждого связано с Ферганой свое, неповторимое. И у него, Залесова, есть своя Фергана. Никто не видит ее такой, и никто не поймет, что она говорит его душе.

Середина марта. Деревья еще голые. Теплынь. Ослепительно сверкает солнце. Огромные тополя увешаны плюшевыми серыми сережками. Чуть дохнет ветерок, и они сыплются на асфальт, щелкая, точно крупные капли дождя.

Шлепнется плюшевый червячок, и над ним поднимется маленький клубочек желтоватого дыма — вылетит пыльца. Много таких дымочков возникает на дороге, на тротуарах, под тополями.

Утром побрызгал весенний дождик, и асфальт, мостовая покрылись черными кляксами — это красили размокшие червячки. Вся Фергана словно обрызгана чернилами. Червячки размокли в лужах, сделали их черными.

«Милая, милая», — говорит мысленно с Ферганой Залесов.

Всю весну что-нибудь да сыплется на нее. Деревьев такое множество, что зеленая пыль и горошинки семян засыпают все ямки, канавки, воду в арыках и даже плечи и волосы людей. Под каждым деревом зеленый круг.

Залесов беспокойно вглядывается в людей. Бывало, на каждом шагу его окликали, он разговаривал, смеялся. А теперь идут все незнакомые люди.

И только по-прежнему всюду чистят арыки, сажают деревца, окапывают и белят яблони и урючины. И только по-прежнему из садов вываливаются ватные клубы дыма, пахнет горелыми листьями.

Щемящая грусть переполняет душу, — в своей Фергане он оказался чужим…

…Тетя Лиза ушла к Стасе еще днем — помочь.

Наконец вечереет. Залесов подходит к воротам дома Стаси и чувствует — не в силах открыть калитку. Руки дрожат, и кажется ему, что он упадет. Как его встретят? Как ему вести себя? Что говорить? Что делать? И страшно, и стыдно, и уже Залесов жалеет, что приехал. Лежать бы сейчас в тихой самаркандской комнатке, листая печальный томик Блока.

Залесов проходит два раза по кварталу, выкуривает папиросу и наконец открывает калитку. И, хотя она широкая, пролезает с трудом, цепляясь ногами и свертком.

Во дворе старые посвежевшие абрикосы и груши. Они еще без листьев, но на них ясно видны набухшие почки, как будто деревья усыпаны ягодами. Над стройным вишневым деревцем трепещет звезда. Она то разгорается, увеличивается, то притухает, уменьшается.

Под вишней журчит струя из крана.

И почему-то кажется Залесову, что этого он вовеки не забудет.

Когда он нерешительно поднимается на каменное крыльцо, заплетенное сверху сетью виноградных лоз, дверь распахивается. Из шума свадебного вечера выбегают статная женщина в голубом и молоденькая, хрупкая девушка в белом платье.

Залесов растерянно смотрит на них, и рука его, как всегда, когда он волнуется, порывисто трет лицо, ощупывает скулы, дергает бровь, теребит ухо. Он беспомощно улыбается. Стася поражает его. Из угловатой девушки она превратилась в красивую женщину. Ее пышные темные волосы падают на плечи. Гордо и резко изогнутые брови говорят о силе.

Дочь свою Залесов узнает сразу — она похожа на него. Все в ней мягкое, нежное — и очертания узкого лица, и волосы, и взгляд, и голос, и движения. «Это моя дочь, — думает Залесов изумленно. — У меня дочь… Да полно, не сон ли это?»

Залесов растерян и не знает, что сказать.

— Здравствуй, Игорь, — Стася крепко пожимает ему руку.

Залесову ясно, что его приход не смутил ее, не взбудоражил. Она просто приветствует его как знакомого. В душе Залесова шевельнулась горечь.

— Вот, познакомься с дочерью, — говорит Стася и поправляет волосы Лиды.

Та вспыхивает. А Залесов думает: «Знакомит с собственной дочерью. Какой жалкий я в ее глазах». Он испуганно смотрит в лицо дочери.

Лида взволнована и старается разглядеть в нем все-все. Ее взгляд как бы говорит: «Так вот какой у меня отец!» И она смущенно протягивает руку.

Залесов не знает, как быть, и сначала целует руку Лиды, потом несмело обнимает ее. Ощутив гибкое тело, ощутив губами свежее лицо, он чувствует, как в душу мгновенно врывается нежность отца. Залесов гладит мягкие волосы дочери, заглядывает ей в глаза, а потом резко отворачивается.

— Успокойся, — тихо просит Стася и ободряюще треплет его по плечу. — Идем.

— Подожди. Вы идите. Я покурю.

Залесов отдает Лидочке подарки. Она хочет что-то сказать, но не находит слов и только улыбается.

— Вы идите, идите, — просит он. — Я покурю.

Мать и дочь украдкой переглядываются, как две сестры, и уходят.

Он торопится к крану, жадно пьет, умывается, вытирает лицо платком, закуривает и бродит по саду в сумерках, как будто что-то ищет.

Залесов думает о том, что эти две женщины могли бы стать его счастьем. Удивительно и непонятно, что у него такая дочь, что эта красивая женщина была его любящей женой и что она мать его дочери. И все же Залесов чувствует себя неразрывно связанным с ними. Он не знает, как ему появиться перед гостями, перед мужем Стаси.

Когда Лидочка выбегает и ласково берет его за руку, заглядывает в лицо, Залесову понятно, что она ни в чем не упрекает, не судит и старается все сгладить. Милая, чуткая, умная девочка! Он этого не забудет…

— Пойдем, папа, — зовет приветливо Лидочка.

И это слово «папа» изумляет. Впервые назвали его так, и он впервые понимает, что да, он отец, что за его плечами должна быть жизнь, полная дел и заслуг. Но разве все это есть? И он сжимается, чувствуя, что непоправимо испорчено что-то в его жизни. У него начинают мелко вздрагивать и губы, и руки, и даже ноздри.

— Пойдем, пойдем, — нежно звучит голос.

А за этими словами Залесов слышит: «Не бойся, никто не посмеет обидеть тебя».

— Ну, пойдем, показывай жениха, — отвечает Залесов, — ты в медицинском учишься?

— Да. На третьем курсе.

И голоса у них одинаковые, и лица похожи.

— А жених?

— Он уже доктор. Хирург.

— Как его звать?

— Алексей.

«И это разговор родного отца с дочерью», — думает Залесов.

Чувствуя смятение в душе, он входит в комнату, полную гостей. Они сидят за длинным столом, сплошь заставленным блюдами и бутылками. В другой комнате тоже стол и тоже гости.

Яркий свет, отброшенный большими оранжевыми абажурами с шелковыми кистями, освещает множество цветов на подоконниках, в углах, вдоль стен. Фикусы в кадках развесили над столами большие твердые листья. Зелень превращает комнату в оранжерею.

Муж Стаси, Илларион Витальевич Асташев, встречает Залесова у дверей.

Асташев худощавый, легкий. Он двигается быстро, даже грациозно, как танцор. Лицо его прожарено солнцем и опалено горячими азиатскими ветрами до черноты. На таком лице поразительны синие глаза и почти белые, выгоревшие волосы, спадающие на лоб. Даже на свадьбе он не изменил своей походной, спортивной куртке. Серая, шуршащая, кое-где припаленная у костра, она вся в карманах, в серебряных росчерках «молний».

— Познакомься, — говорит Лидочка Залесову, — это… — она запинается, — это Илларион Витальевич.