Читаем без скачивания Похождения бравого солдата Швейка во время Мировой войны Том II - Ярослав Гашек

Затем он заговорил о чем-то, что было в прошлом, о чем-то, чего не было или что произошло, так сказать, за каким-то вторым углом. Он казался призраком из четвертого измерения.

— Ужин давать в шесть часов, — продолжал он и взглянул на часы, показывавшие десять минут двенадцатого ночи. — В половине девятого тревога, хождение в отхожее место, затем — спать. На ужин в шесть часов дается гуляш с картофелем вместо ста пятидесяти грамм эмментальского сыра.

Затем последовало приказание — приготовиться. Капитан Сагнер снова велел играть тревогу, и инспектирующий генерал стал наблюдать, как строится батальон; он расхаживал с офицерами взад и вперед, беспрерывно толкуя им одно и то же, словно они были идиотами и ничего не могли сообразить, и тыкал пальцем в циферблат своих часов.

— Итак, дело вот в чем. В половине девятого — в отхожие места, а через полчаса спать. Этого вполне достаточно. В это переходное время солдат все равно слабит... А я придаю особое значение сну. Сон — это подкрепление для дальнейших переходов. Пока люди сидят в вагонах, они должны отдохнуть. Если вагонах нет места, люди спят поочередно. Одна смена устраивается на ночлег поудобнее и спит от девяти часов вечера до двенадцати ночи, а другие стоят и смотрят. Потом первая смена, выспавшись, уступает лесто второй, которая спит от двенадцати ночи до грех часов утра Последняя смена спит от трех до шести утра. В шесть часов — утренняя зоря, и люди приступают к умыванию… И главное — чтобы во время хода поезда не выскакивать из вагона. Поставить перед эшелоном патруль, чтобы люди на ходу поезда не соскакивали! Если неприятель сломает ногу нашему солдату (тут генерал похлопал себя по ноге), это является чем-то весьма почетным, но калечить себе ноги при соскакивании на ходу поезда — преступно.

— Значит, это и есть ваш батальон? — обратился он к капитану Сагнеру при виде сонных фигур людей, из которых многие не могли удержаться и, попав со сна на свежий ночной воздух, зевали во весь рот.— Это же батальон зевак, господин капитан! Вот видите, людям надо ложиться в девять часов.

Генерал остановился перед 11-й ротой, где на левом фланге находился Швейк, который отчаянно зевал, широко разинув рот и благовоспитанно прикрывая его рукою. Но из-под этой руки раздались такие звуки, похожие на звериный рев, что поручик Лукаш задрожал от страха, как бы генерал не обратил сугубого внимания на их происхождение. К тому же ему показалось, будто Швейк нарочно так зевал.

И в самом деле, генерал обернулся и, подойдя к Швейку, спросил его, словно старого знакомого:

— Чех или немец?

— Так точно, чех, господин генерал-майор.

— Хорошо, — сказал генерал, который сам был поляк и немного понимал по-чешски, — но отчего ты ревешь, как корова? Заткни свой рот, не мычи! В отхожем месте ты уже был?

— Никак нет, не был, господин генерал-майор.

— А почему ты вместе с другими не ходил?

— Так что дозвольте доложить, господин генерал-майор, на маневрах в Писеке господин полковник Вахтль говорил нам, когда люди на привале залезли в рожь, что солдат не должен все время думать о том, как бы облегчиться, а солдат должен думать о бое… А между прочим, дозвольте доложить, что бы мы стали в отхожем месте делать, когда, с позволения сказать, из себя давить-то нечего! По расписанию следовало бы уже на нескольких станциях получить ужин, а получить мы ничего не получили. С пустым-то брюхом я в отхожее место не полезу!

Изложив генералу в столь бесхитростных выражениях общее положение, Швейк так умильно взглянул на него, что тот понял швейкову просьбу помочь им всем в их горе. Как хотите, если уж дается приказание отправляться маршевой колонной в отхожее место, то такое приказание должно быть, так сказать, и внутренно чем-нибудь обосновано.

— Посадите людей опять в вагоны, — сказал генерал капитану Сагнеру. — Каким это образом люди остались без ужина? Все эшелоны, проходящие эту станцию, должны получать ужин, потому что здесь — питательный пункт. Иначе и не может быть. На этот счет существует ведь определенное расписание.

Все это генерал произнес с такой решительностью, которая означала, что сейчас уже двенадцатый час ночи, что ужин, как было указано, должен был быть роздан в шесть часов и что поэтому не оставалось ничего иного, как задержать поезд здесь еще на одни сутки до шести часов следующего дня, чтобы люди получили полагающийся им гуляш с картофелем.

— Хуже всего, — с неимоверной серьезностью продолжал он, — когда забывают во время войны при перевозке войск накормить солдат. На моей обязанности лежит проконтролировать, что, собственно говоря, делается в канцелярии коменданта станции, ибо, господа, иногда виноваты сами начальники эшелонов. При ревизии станции Суботице на боснийской железной дороге я установил, что шесть эшелонов не получили ужина потому, что коменданты поездов его не потребовали. Шесть раз на этой станции готовили гуляш с картофелем, и никто его не требовал, так что пришлось выбросить в помойку целые груды мяса и картофеля,— да, да, господа! — а тремя станциями дальше солдаты тех самых эшелонов, которые проехали в Суботице мимо гор гуляша, выпрашивали у публики христа-ради корочку хлеба. Тут уж, как видите, виновата была не продовольственная часть, а не на должной высоте оказались начальники эшелонов. Идемте в канцелярию!— закончил он, возбужденно размахивая рукою.

Офицеры последовали за ним, задавая себе вопрос, почему все генералы сошли с ума.

В комендатуре выяснилось, что о гуляше ничего неизвестно. Правда, сегодня предполагали готовить гуляш для всех проезжающих этот пункт эшелонов, но затем пришел приказ — взамен ужина выдать каждому нижнему чину семьдесят два хеллера; эти деньги должны быть выданы на руки при ближайшей выплате жалованья через полевые казначейства. Что касается хлеба, то люди должны были получить по полубуханке на станции Ватьян.

Начальник питательного пункта, повидимому, ничего не боялся. Он сказал генералу прямо в лицо, что приказы меняются ежечасно. Иной раз, например, у него приготовлено продовольствие для такого-то эшелона. И вдруг приходит санитарный поезд, предъявляет приказ какого-нибудь высшего начальства, и вот — ничего не поделаешь, приходится довольствоваться пустыми котлами!

Генерал в знак согласия кивал головой, но все же сказал, что теперь заметен поворот к лучшему, а в начале войны дело обстояло несравненно хуже. Сразу ведь со всем не справиться. Тут необходим большой практический опыт. Теория, в сущности, только тормозит практику. А чем дольше длится война, тем более все приходит в должный порядок.

— Вот вам пример из моей собственной практики,— сказал он, в восторге, что ему пришел на ум такой блестящий пример. — Два дня тому назад эшелоны, следовавшие через станцию Гатван, не получили хлеба; но вы его там завтра уже получите… Ну, а теперь идемте в буфет.

В буфете генерал снова завел разговор об отхолшх местах и добавил, как неэстетично, когда по всему железнодорожному пути разбросаны человеческие экскременты. Тем временем он преспокойно ел заказанный им бифштекс и при этом казалось, что это нечистоты ворочаются у него во рту. Отхожим местам он придавал такое значение, словно от них зависела победа двуединой монархии[22].

По поводу нового положения в связи с выступлением Италии он заявил, что именно в устройствах отхожих мест нашей армии скажется наше несомненное превосходство в итальянской кампании.

Итак, победа Австрии вытекала из… отхожих мест!

Для этого генерала все было так просто. Путь к воинской славе совершался по рецепту: «В шесть часов солдатам дается гуляш с картофелем, в половине девятого победоносное войско облегчается, а в девять часов люди ложатся спать». Перед такой армией всякий враг должен бежать в паническом страхе.

Генерал задумался, зажег сигару и долго-долго разглядывал потолок. Он думал, что бы еще такое сказать, раз уж он тут, и чем бы еще просветить офицеров маршевого батальона.

— Ядро вашего батальона — крепкое и здоровое,— вдруг сказал он, когда все ожидали, что он так и будет глядеть в потолок и молчать. — Люди у вас, повидимому, вполне сознают свой долг. Рядовой, с которым я беседовал, возбуждает своей искренностью и военной выправкой самое лучшее мнение обо всем составе. Я уверен, что он будет драться до последней капли крови.

Он замолк и, опершись на ручку кресла, снова уставился в потолок, а затем, не меняя положения (при этом только подпоручик Дуб со свойственным ему подхалимством тоже стал глядеть на потолок), продолжал:

— Но ваш батальон нуждается в том, чтобы его деяния не были преданы забвению. Другие батальоны вашей бригады уже создали свою историю, которую вашему батальону придется продолжать. Но вот, у вас нет такого человека, который вел бы точные записи и на основании их писал бы историю батальона, В нем должны сходиться все нити этой истории. Ему должно быть известно все, что делает каждая рота его батальона. Это должен быть интеллигентный человек, не какая-нибудь серая скотина, быдло... Словом, господин капитан, вы должны назначить кого-нибудь историографом вашего батальона.