Читаем без скачивания Партизан: от долины смерти до горы Сион, 1939–1948 - Ицхак Арад

Были среди них и такие, которые прятали евреев несколько дней, а потом сдавали полиции, которая расстреливала их по обвинению в бегстве из гетто. Таков был конец евреев, которые выбирали этот путь спасения. Лишь одиночки среди крестьян прятали евреев из чувства милосердия. В окружающем мире тотальной ненависти их доброта не будет забыта.

Миновали мы 12 километров и прибыли на железнодорожную станцию Ново-Свинцяна. Перегрузили оружие с телег в вагоны. Работа длилась несколько часов. К вечеру вернулись на телегах в гетто под конвоем немцев. Я пришел домой и решил немного отдохнуть. Неожиданно вошел один из нашей группы, Ицхак Форос. Раньше он не посещал наш дом, ибо ребята из группы старались не встречаться друг с другом, чтобы не возбудить подозрение. Мы вышли наружу, и он рассказал мне, что Гершка Бак, Рувка Миядзяльский и Давид Йохай поднялись на чердак заброшенного дома, на краю гетто. Одна из стен дома была обращена на внешнюю сторону гетто. Там ребята решили подготовить кобуру для каждого пистолета, принесенного из дома Саула Михельсона. Захватили с собой пистолеты, чтобы определить размеры для кобуры. Гершка Бак и Давид Йохай выкроили кожу и начали шить. Рувка Миядзяльский держал пистолеты. Они тихо беседовали о близящемся уходе в леса, к партизанам. Вдруг Рувка сказал: "Был бы сейчас немец рядом, я бы…" И тут пуля вылетела из ствола и ранила в рот Гершку, который сидел напротив. Он упал, изо рта потекла кровь. Давид спустился и сообщил родителям Гершки о случившемся, Рувка остался около раненого. Отец Гершки побежал к доктору Трасейскому, члену "юденрата". Они явились немедленно. Рувка, тем временем, сумел спустить Гершку с чердака. Доктор определил, что пуля разбила два передних зуба и застряла в горле. Как потом выяснилось, рана не была опасной, и врач мог пулю извлечь из горла. Но опасались, что литовский полицай у ворот гетто, находящихся недалеко от дома слышал выстрел, потому решили сообщить в полицию. Ицхак Форос добавил, что Рувка М. в абсолютной растерянности: не знает, что делать: спрятаться или пойти в литовскую полицию. Я был до того потрясен случившимся, и некоторое время не знал, как поступить. Тем временем, стало известно, что полицай услышал выстрел и доложил начальству. Весть о ранении мгновенно облетела гетто, и все поняли, что это не случайно. Гершка послал отца за мной. Я пришел к ним. Он лежал в постели, кровь у него больше не текла. Он попросил меня к нему нагнуться, и объяснил, где упрятан карабин, который следует вынести из дома, ибо, вероятнее всего, в доме будет обыск. Я спросил, знает ли его семья о карабине. Отец его, ответил он, согласился меня позвать при условии, что сын ему расскажет правду. Было опасно вынести карабин днем и укрыть у меня в доме так, чтобы члены моей семьи этого не увидели. Но нельзя было колебаться, и следовало безотлагательно действовать, ибо в любой миг могла нагрянуть немецкая полиция. Последние слова Гершки, обращенные ко мне, были: "Продолжайте и мстите!"

Я замотал его карабин в мешок. Было еще несколько прикладов от легкого оружия, которое мы хотели приладить к "обрезам". Не было времени их обернуть. Мешок с карабином и один из прикладов я в течение считанных секунд пронес через все гетто до моего дома. Спрятал карабин рядом с карабином моего двоюродного брата. Зашел в дом. Три мои тети сидели за столом в углу и беседовали. Когда я вошел, они смолкли. Я видел, как зубы тети Хани стучат от страха. Она хотела что-то сказать, но я попросил оставить меня сейчас в покое.

У меня возник план, который я решил изложить товарищам. Рувку мы упрячем до ночи, и под покровом темноты вся группа уйдет в леса. Я был уверен, что все товарищи примут этот план. Я увидел через окно, что Рувка Миядзяльский направляется ко мне. Он был бледен, вошел в дом, не мог произнести ни слова. Он чувствовал себя виноватым, и был готов пойти в полицию, если мы так решим. Я был против этого, и изложил свой план. Он подождет в моем доме, а я пойду посоветоваться с другими товарищами, где его укрыть. Мать Йохая сказала, что Борис еще не вернулся, а брат его, вероятно, пошел сообщить ему о происшествии. Моше Шотан, только вернувшийся с работы, услышал о том, что случилось. Он так же считал, что Рувку надо спрятать, и ночью мы все должны покинуть гетто. Моше предложил спрятать Рувку у себя в доме. Решили вернуться за Рувкой в мой дом, но опоздали. Издалека я увидел его в сопровождении литовских полицаев и людей из "юденрата", которые и передали его в руки литовской полиции. Полицаи довели его до ворот, присоединили к Гершке, который лежал на телеге, и увезли из гетто. Доктор Трейский гарантировал отцу Гершки, что сын его будет освобожден за взятку. Рувка был единственным, который остался живым из всей его семьи, расстрелянной в Полигоне. Полиции было сообщено, что парни поднялись на чердак заброшенного дома и нашли там пистолет, пытались его проверить, произошел самострел, и Гершка Бак был ранен. Пистолет передали в полицию.

Тем временем, все члены группы вернулись с работы, и в гетто им стало известно о катастрофе. Все согласились с тем, что нам больше нечего делать в гетто. Мы подозревали, что в полиции безопасности не поверят в наивный рассказ о случайной находке пистолета, и товарищи наши не выдержат пыток "гестапо". Даже еще один день нашего нахождения в гетто может завершиться арестом всей группы и смертью.

Спустя несколько часов уже всему гетто стало известно о группе вооруженной молодежи, и по взглядам, обращенным на нас, мы поняли, что им известны имена всех членов группы. Большинство смотрело на нас с открытой враждебностью. Они считали, что из-за нас всех в гетто расстреляют. Двое из взрослых поддержали нас: Иаков, отец Саула Михельсона, и Хаим, отец Давида и Бориса Йохая. Они еще раньше знали о существовании нашей группы, и даже иногда помогали нам добрым советом, в котором мы, молодые, несомненно, нуждались.

Мы решили собраться в 11 часов ночи у дома Моше Шотана, каждый со своим оружием. Мы покинем гетто и уйдем в леса. Мы надеялись, что никто нас не увидит выходящими из гетто. И все же не все прошло гладко, как мы предполагали. Люди чувствовали, что мы собираемся покинуть гетто, и почти половина населения гетто, семьи наши и члены "юденрата", пришли к месту нашей встречи. Люди убеждали нас, что нам нельзя покидать гетто. Главным доводом было то, что если завтра мы не выйдем на работу, ответственность падет на наши семьи. Если немцы узнают, что из гетто ушли евреи в лес, чтобы воевать против них, они расстреляют всех жителей гетто.

Реакция немцев всегда была жестокой. У членов "юденрата" были еще доводы против нашего ухода, но они не сказали об этом вслух. Они знали, что "гестапо" не поверит в рассказ о "находке пистолета", ибо, по их мнению, пистолет не мог там так долго лежать, да и был он вычищен, смазан и готов к употреблению. В "гестапо" явно могли подозревать, что кроме этих двух парней, попавших к ним руки, существует в гетто еще большая группа вооруженной молодежи. Судьба Гершки и Рувки была предрешена, в "гестапо" их будут пытать до смерти, чтобы добыть у них имена остальных товарищей. Мы знали также, что "гестапо" потребует от "юденрата" наши имена, и жители гетто, и "юденрат" понесут ответственность, и будут расстреляны, если нас не найдут. Сотни собравшихся вокруг нас людей требовали от нас не покидать гетто, что приведет к уничтожению всех его жителей, мужчин, женщин, детей. Вокруг нас стояли остатки еврейской общины Свинцяна, которые были рядом с нами столько лет, среди них люди, учившие и воспитывавшие нас, члены семей, родители, братья и сестры.

Что нам было делать? Мы знали, что, оставшись в гетто, мы обречены на смерть, но, может, остальные евреи гетто спасутся. Мы полагали, что Гершка и Рувка не отступятся от версии о случайной находке пистолета. Но мы были наслышаны о способах пыток и допросов в "гестапо", и сомневались в том, сумеют ли выстоять и не сломаться, выдать товарищей, и тогда нас тоже ожидает арест, пытки и расстрел. Все наши мечты о партизанской войне и отмщении врагу, испарились. В противовес этому, была у нас возможность в течение считанных минут покинуть гетто и уйти в леса. Пришла весна и вместе с ней возможность закрепиться в лесах. Уход в леса означал войну против немецкого зверя и его сообщников — литовцев. Мы ненавидели их так же, как немцев, которые жестоко наказывали за помощь партизанам, за присоединение местных жителей к ним — путем коллективных наказаний, расстрелов заложников. Наказание евреев было стократ более жестоким. Выбор был труден. Мы шепотом советовались между собой. Были крики с обеих сторон. После долгих колебаний мы решили остаться. Мы не хотели брать на свою совесть жизнь 500 евреев гетто.

Мы не могли теперь вернуть оружие в наши дома из-за сопротивления членов семей, а другого укрытия в гетто у нас не было. Решили его спрятать в заброшенное здание еврейской религиозной школы — йешивы, по внешнюю сторону забора из колючей проволоки. Попросили жителей гетто и часть наших товарищей вернуться по домам. Остались пятеро из нас, чтобы перенести и упрятать оружие. Вошли в здание школы без окон и дверей. На полу разбросаны были священные книги. Мы выкопали ямы под остатками пола и упрятали туда оружие, завернутое в мешки. С тяжелым сердцем вернулись в гетто. С каким трудом, рискуя жизнью, мы добыли это оружие, и вот, оставили его за пределами гетто. В моей памяти встала картина двухлетней давности: сдающиеся в плен офицеры и солдаты польской армии в Варшаве, со слезами на глазах, бросают оружие. И в наших глазах стояли слезы. Мы молча расстались, и каждый пошел к себе домой, ждать гестаповцев. Мы ведь готовились к бою в гетто, когда придут нас убивать, прорвать цепь полицейских, которые окружат гетто в день нашего уничтожения, сражаться в лесах и мстить немцам. К этому мы готовились, а не к тому, чтобы сидеть по домам и ждать ареста. Тяжело было смириться с мыслью, что нам придется идти как скот на убой. Я впал в тяжкую депрессию, которой не было у меня на протяжении последних двух с половиной лет.