Читаем без скачивания Возможная жизнь - Себастьян Фолкс

Спальни второго этажа располагались так же, как и верхние, только окна в них были повыше. Когда ночь подходила к концу, по углам тут скапливался серый сумрак, который слегка подкрашивали грубые красные одеяла на кроватях – цвет полевого госпиталя, думал Джеффри.

После вечернего урока Писания или латинского стихосложения мальчики через вечер шли в ночных рубашках через холодный двор в купальню. Им разрешали на девять дюймов наполнять ванны горячей водой: предполагалось, что такого ее количества хватит для троих учеников. Вернувшись в постели, они могли разговаривать, пока Джеффри не начинал обход спален, на несколько дюймов приоткрывая с помощью лодочного багра высокие окна – несмотря на просьбы мальчиков не выпускать тепло, – а затем с отеческим, как он надеялся, «спокойной ночи» гася свет. За дальнейшие разговоры полагались телесные наказания; Джеффри получил право использовать для этого ночную туфлю, однако необходимости прибегать к ней не усматривал.

В летний триместр 1949 года Крэмптонское аббатство выиграло крикетный матч у «Бирвуд-Холла» с преимуществом в 128 очков, а благодаря нескольким пойманным мячам и 54 нот-аутам в иннингсе – заслуга крэмптонского уикет-кипера, двенадцатилетнего Роукфора, – еще и сэкономив три минуты. В ближайший вторник Долговязый Джон освободил учеников на полдня, а самому Джеффри подарил жетон на приобретение в магазине любой книги ценой до трех гиней. Роукфор, известный более под прозвищем Чеддер, или просто Чед, стал героем для товарищей по команде, но Джеффри все-таки посоветовал ему держать повыше левый локоть.

В 1951-м Долговязый Джон и миссис Литтл ушли на покой и поселились в дальнем флигеле, а школу возглавил их сын, рослый, узкоглазый мужчина лет сорока, прозванный учениками «Большим» Литтлом. Он убедил попечителей повысить преподавательское жалованье до семидесяти пяти фунтов в год и уволил Джеральда Бакстера. Джеффри он сказал, что оставляет его на испытательный срок, поскольку в Рэптоне есть превосходный молодой учитель, готовый занять место Джеффри, если того оно не очень интересует.

Продержавшуюся не один год карточную систему наконец отменили, однако дух ее в Крэмптонском аббатстве прижился – горячую воду там по-прежнему экономили, а мальчиков ежедневно потчевали солодовым экстрактом «Радио-мальт». Мать Джеффри умерла от удара, оставив отцу множество такс. То десятилетие походило на тундру, которую приходится пересекать, подняв воротник, глядя под ноги, с трудом продвигаясь вперед и считая дни, оставшиеся до окончания пути. Двадцать четвертое воскресенье после Троицына дня: Джеффри идет по плиткам нефа к кафедре, дабы зачитать главу из Евангелия, что стало теперь его еженедельной обязанностью; двадцать пятое воскресенье после Троицына дня: он сморкается, приближаясь к кафедре и ее орлу, в носовой платок, за ним вышагивают в развевающихся мантиях коллеги.

Из больших городов приходили новости: музыка, громкая и пронзительная, завезенная из Америки, получила новый образ – нестройно бренчащие гитары, безумные прически – и в таком виде вернулась на родину. Поздновато для Джеффри Тальбота: звуки, изрыгаемые стоявшим в преподавательской приемником, казались ему попросту варварскими. «Йе-йе-йе», – распевали ученики, бегая по коридорам. Он зажимал уши ладонями.

Однажды школьная медсестра, мисс Кэлландер, пригласила его выпить с ней в городе чаю – под вечер, когда оба будут свободны. Они взяли яйца пашот с анчоусным соусом, шоколадный торт и крепкий индийский чай. Счет оплатили вскладчину, и обоим это понравилось до того, что они решили сделать такие свидания регулярными. В один из вечеров посетили кинотеатр, хотя для этого пришлось долго ехать на автобусе, рискуя опоздать к обходу спален, – Джеффри до того разволновался, что мисс Кэлландер, сколь ни любила она Кэри Гранта и Дебору Керр, на которую была немножко похожа, на повторении этой авантюры настаивать не решилась.

Как-то раз, сидя с ним в чайной, мисс Кэлландер сказала:

– Я вот подумала, Джеффри. Мне тридцать семь, сколько вам – не знаю. Я не хотела бы показаться навязчивой или еще какой, но мы с вами хорошо ладим. Мужчина вы привлекательный, я прилежная, очень организованная барышня. Вам не кажется, что, соединившись, мы могли бы стать чем-то большим, чем простая сумма слагаемых?

– Вы делаете мне предложение, Мэри?

– Ну, разве сейчас не високосный год?

Джеффри опустил взгляд к чашке с чаем.

– Не думаю, что я гожусь для этого.

– Почему?

– Вы многого обо мне не знаете.

– Чего же? Не будьте таким старомодным.

– Вы слишком добры ко мне.

– Денег у меня нет, только старенькая мать, живет в Рае. Но там хорошо, до моря рукой подать. Можно проводить отпуск. Совсем рядом чудесное поле для гольфа. Я бы заботилась о вас, Джеффри.

Он вздохнул.

– Я не могу объяснить. Вы слишком хороши. Слишком хороши для меня. Мне лучше жить, как я живу. Одиноким волком.

– Если передумаете.

– Не передумаю. Но все равно спасибо.

– Можно мне будет вернуться к этому разговору? Через год?

– Ладно.

Год спустя, почти день в день, она снова сделала ему предложение, и Джеффри, ожидавший это, снова его отклонил. На мгновение мисс Кэлландер покраснела, расстроенная, потом глаза ее наполнились слезами. На следующий день она подала заявление об уходе из школы и в конце триместра уехала, подыскав себе место в Дорсете.

Весной Джеффри охватило странное, но неотвязное желание. Жизель. Он должен снова увидеть ее. Должен ее отыскать. Странно, что потребовалось столько времени – больше двадцати лет! – чтобы понять: вот что он на самом деле должен сделать. Эти годы походили на сновидение – нет, скорее на дремоту, от которой он наконец пробудился.

Отец умер прошлой осенью, и после того, как адвокаты завершили возню с наследством, Джеффри получил чек на сумму примерно в 300 фунтов. Отели он мог оплатить из своих сбережений, однако приятно было осознавать, что у него имеется резерв, позволяющий, к примеру, взять к ужину вина. Он решил, что полезно было бы выяснить настоящее имя Жизель, и попытался навести в Лондоне соответствующие справки, однако услышал, что архивы его прежней организации засекречены, – рано или поздно какой-нибудь официальный историк сможет, конечно, получить к ним ограниченный доступ, но для широкой публики эти документы останутся закрытыми в течение пятидесяти лет. Да и в любом случае использование цепочки связных для сохранения инкогнито иностранных агентов вполне могло означать, что настоящие их имена вообще не регистрировались.

Несмотря на эту неудачу, Джеффри в последнюю неделю июля взошел на борт парома, идущего через Ла-Манш. Настроение у него было приподнятое. Он даже смеялся, стоя у поручней на корме и глядя на белый пенистый след от судна. А впереди – чудесное путешествие!