Читаем без скачивания Цветом света - Антон Ярев

– И стал учиться?

– Да. Того, что дал мне Семен, было мало. Во мне проснулся зверь с весьма завидным аппетитом. Я прошел столько «институтов»! И схватывал все на лету. Был стеклодувом, закройщиком, ювелиром, декоратором… Все было просто: приходил на завод, в ателье, в мастерскую, в театр или еще куда, начинал с работы тряпкой и шваброй, глазел по сторонам, потом пробовал руками и снова уходил в никуда, к величайшему сожалению начальства о потере бесценного работника. Закончил я свои похождения маляром-штукатуром. Детский лепет. Самое смешное и самое страшное ожидало впереди: я никому не был нужен. Я работал над собой, но не на себя. Система этого не прощает. В моей трудовой книжке было около двух десятков записей приблизительно одного характера: разнорабочий… Закалка для честолюбивых. Но плевал я на все: нашел, что хотел, и делал, что хотел – писал. Образование, полученное от дяди Семена, не прошло даром. Живопись стала моим делом: не интересом, а смыслом.

Евгений остановился. Женя восторженно глядела на него.

– Чего ты так смотришь? – спросил он, осекшись, и подумал: «Стоит ли дальше?»

Но девушка поцеловала его руку и прислонилась к ней щекой:

– Я просто очень внимательно слушаю.

Евгений вздохнул и погладил свободной рукой ее голову.

– В самом начале, – продолжал он, – мне удалось продать несколько картин. Поскольку у Семена не получилось привить мне к водке ничего, кроме отвращения, то деньги не тратились. А когда их скопилось до того, что моя фарфоровая свинка завизжала от ожирения, я решил: время убоя. Машину не хотел. Квартиру тоже – на черта? – хотя жил к тому времени не в своей квартире: поменялся со знакомым художником. У него было две мастерских, из них он предложил мне великолепную мансарду на Фонтанке – счастье! Что еще надо? Вот я и ткнул пальцем в рекламную страничку какой-то газетёнки (в нее у меня были кисти завернуты). Бюро путешествий. Лондон! – Евгений подхватил девушку на руки. – Ну что, лоботряска, рабочий день закончен! Обедаем?

Женя заметила, как он смущен. После памятной ночи, с ним это было впервые.

Готовили борщ, Лесков что-то рассказывал, но девушка плохо слушала: мучила неожиданная мысль. И Евгений обратил внимание, что молчит она по-особенному – встревожился.

Во время еды Женя спросила:

– А как зовут твою жену?

Евгений помертвел, опустил ложку.

– Ты не переживай: я в полном порядке. Просто мне все о тебе интересно.

Она улыбалась, и глаза ее не лгали. Что за женщина?!

Лесков отрезал ей новый кусочек хлеба.

– Дина, – чуть слышно произнес он.

– Расскажи о ней. Если, конечно…

Она замолчала, но Евгений согласно кивнул:

– Да-да… – он как-то странно огляделся, будто картинки воспоминаний висели на стенах, и заговорил. – В Лондоне мы с ней и познакомились: в одной тургруппе были. Слово за слово: я – художник, она – студентка, ин-яз. Заинтересовался ее лицом, сделал набросок – она засияла. Ей было девятнадцать, мне – двадцать три, оба были ошарашены Англией. А когда вернулись… У меня в «Наследии» – это салон такой художественный – висело три картины. Пока я мотался по заграницам, две из них успешно были проданы… Вот… Я тогда не знал толком, что тещи бывают, а уж какие они бывают, и вовсе не догадывался. Съездили мы пару раз к ее матушке в Приозерск: преуспевающий художник и студентка четвертого курса ЛГУ… Она миниатюрная такая, худенькая, и голосок колокольчиком, личико нежное, детское, с большими карими глазами и длинными ресницами, кудряшки, черненькая, а летом у нее всегда веснушки…

– А дети? – спросила Женя. – На кого похожи?

– Детей нет, – разбито улыбнулся Лесков.

– Ясно. Расскажи еще.

– Что?

– Вы так и жили в мастерской?

– Нет. Через полгода после свадьбы съехали в перспективную коммуналку. Картины не покупались – я подрабатывал где-нибудь, покупались – продолжал писать. Спустя год мы прибрали к рукам соседские комнаты…

– Ты ее любишь?

Евгений молчал, опустив глаза.

– А как же я? Почему ты меня не остановил тогда? – голос ее был спокойным – ровная стенка. – Я думала: ты свободен, коли живешь здесь.

– Я не смог.

– Почему?

Ответ скользил по языку, цеплялся, но все же выпал:

– Я хотел тебя.

– Хотел? – безлико переспросила Женя. – Что такое «хотел»? В одном корне с «похотью»? Что же ты говорил мне о любви?

– Постой, Женя, я хочу сказать, что… что любовь – это очень странная штука. Никто еще не дал ей вразумительного объяснения…

– Я понимаю, – все так же невозмутимо говорила Женя. – Понимаю. Успокойся.

– Это очень сложная, тонкая… Если говорить о физиологии… нет, не то: о желании, близости… – он спотыкался, терял слова, пока не сказал, наконец: – Она слов не требует: словами уходишь в дебри, вязнешь, тонешь…

– Да? А ты попробуй. Без философии. Просто. По жизни.

Евгений закивал в такт часовому механизму:

– Тема для картины. Привычка, Страсть, Любовь, – с напряжением выдохнул. – Забавно. Они могут представлять собой одно целое, по-разному и причудливо соединяясь. К примеру: Любовь и Привычка или Страсть и Привычка… Можно крутить, как хочешь, меняя понятия местами – увидишь много разного, лишь отдаленно похожего друг на друга (вот когда морфологию давят частности!). Привычка – то, что мы делаем повседневно, без чего можем обойтись, не нанося ущерба своему «я». Это дорога, которой «я» идет с работы домой, это пиво каждый вечер, это противопоставление необходимости… той самой необходимости, которой мы обязаны следовать, может быть, против своего желания: необходимости брить бороду, – Евгений улыбнулся, – необходимости идти на ту же работу (хотя, здесь могут быть варианты), необходимости пищи, воды, воздуха, сексуальной близости… Страсть? – патология. Не норма. Риск. Тоже не является обязательным, но… Живописец выкладывается на своем творении, отдавая ему часть себя – рискует здоровьем и не может без этого. Актер, если он настоящий актер, рискует жизнь потерять или умом тронуться, в сотый раз умирая на сцене, и тоже не может без этого. Дворник, даже если он гений метлы – не рискует. Но не обходится без риска, без страсти. Вне своего дела: пускается в романтические похождения или предается политическим спорам за поллитром «Русской», с доминошными костями в руках… Аномалия аномалии рознь. А Любовь… Необходимое условие – то, что доставляет радость, к чему постоянно возвращаешься, от чего не можешь отказаться, ибо это приведет к духовному истощению, к смерти. И вот здесь кроется загадка! Путаница: одни Привычку равняют с Любовью, другие Страсти придают ее облик. Но все не так. Любовь обещает привычное, знакомое, доступное. Любовь воссоздает Страсть: в привычном – новое, в знакомом – тайное, в доступном – желанное. Любовь, Страсть, Привычка. Каждое из них способно жить особняком, довольствуясь своими силами. Однако без Любви – существование незаполненное обязывает к поиску или выходу. Привычка – одна Привычка – инфантильное, добродушное создание, заплывшее жиром и пустое, дай Бог ему хотя бы Необходимость! Страсть – одна Страсть – плотоядное, озлобленное, беспощадное животное, разрушающее себя и вся… Вот – Привычка, Страсть, Любовь. Любовь требует времени, чувства, понимания… может, созидания другого, как себя. Но это не искусство, это… дар. Осознание его в себе, насколько это должно быть? Я влюблен, Женя, но… Но Любовь это… – Лесков развел руками. – Я не могу говорить о любви к тебе. Не имею права ни перед собой, ни перед тобой. Я знаю точно – ты перевернула мою жизнь. И даже не здесь, не нашими удивительными днями и ночами, а гораздо раньше: в то апрельское утро на Поцелуевом мосту.