Читаем без скачивания Цветом света - Антон Ярев

ГЛАВА ШЕСТАЯ

…Наше древнее соседство

Поисчерпанно извне.

Что ты помнишь, Ангел Детства,

Что ты знаешь обо мне?..

Жили они на даче Александра, почитай, уже четвертый день. Гуляли вдоль залива, купались, несмотря на холодную погоду. Если не готовили обед или ужин дома – устраивали пикник. Вместе работали: Женя помогала клеить обои, рисовала в силу своих способностей смешные рожицы на глиняных горшках и вазах (у нее получалось в духе африканского народного творчества), замешивала всяку разну химию, вырезала из фольги звездочки и снежинки. Однако рабочий день был строго ею нормирован – не более четырех часов в сутки. Евгений не протестовал, но на протяжении всех этих часов был богом, внимательным и требовательным к своему подмастерью. Ночью, впрочем, не только ночью, они любили.

– Я хочу написать с тебя еще один портрет, – как-то сказал Лесков. – Я не все выразил, как оно есть. Теперь должно получиться.

– Куда лучше? – зарделась Женя.

– Видишь ли, работать с натуры или по памяти – большая разница.

Девушка обняла его:

– Пиши. Если ты сделаешь еще один портрет… два, десять, сколько угодно! – я только порадуюсь. Все они будут по-своему замечательны.

Евгений ни о чем ее не расспрашивал, но очень много рассказывал: разные чудеса в жизни Петербурга, других городов, других стран, других лет, рассказывал о Ладожском озере, таинственном и прекрасном, о драгоценных камнях, о Лондоне, куда попал однажды туристом, когда в карманах водились деньги, а в голове не было серьезных мыслей… Это Женя сама просила его историй, ей нравились интонация, голос… губы.

– А ты знаешь английский? – спросила она.

– Да, в меру своей испорченности.

– Значит – очень хорошо, и меня сможешь научить.

– Ну… в меру твоей испорченности.

Женя помрачнела, спрятала глаза.

– И я хочу в Лондон.

– Да. Думаю, тебе он понравится.

Грустно улыбнулась:

– В детстве – мне было лет двенадцать – я постоянно листала одну книжку с фотографиями: Темза, Большой Бэн, Букингемский дворец, Бэйкер-Стрит двести двадцать один би… Смешно, правда? Маленькие черно-белые фотографии… Что-то было в этом городе мое – не сказочное, наоборот: реальное и тем интересное. Заветное. Я о разном тогда мечтала – чтобы было много мороженого, например, – досадливо подняла брови. – Теперь сладкое лопаю каждый день, а туманный, спокойный, надежный город так же далек.

– Вынужден тебя огорчить: в туманном Лондоне солнца больше, чем в солнечном Риме.

– Ну и хорошо, – ничуть не удивляясь, ответила Женя. – Однажды я увижу его. Я приеду, и первым делом… Первым делом на Тауэрский мост. Я обязательно там буду и скажу ему: «Здравствуй».

Из одной этой маленькой исповеди Лесков понял, наверное, больше, чем мог бы понять кто-либо другой. Разговор не был забыт: они занимались английским.

А однажды, во время работы, Женя долго за ним наблюдала, покачала головой, не сдержалась:

– Неужели ты все можешь?

– Все, не все, но разное умею.

– А как много?

Евгений задумался. Что ответить, не нашел.

– Откуда в тебе это? Ты где учился?

– Везде. То там, то сям. Всего и не упомнишь. И предки приложились: по отцовской линии – все художники.

– Расскажи.

– Что именно?

– Все.

– Все? Хм… – художник довел кисточкой завиток на стене, спустился со стремянки, сел на нижнюю ступеньку. – Все… Я мало знаю: со скупых рассказок разных людей. Что правда, что нет – одному Богу известно. Прадед был иконописцем-реставратором, глубоко верующим человеком. Незадолго до революции перебрался на Соловецкие острова. Там его след и потерялся. А дед мой революцию горячо принял. По словам отца: терпеть не мог итальянскую живопись и был превосходным графиком. После Гражданской делал замечательные портреты и иллюстрации к книгам. Какой-то немецкий журнал предлагал ему контракт, но дед – при любимой работе, в лучах славы – наотрез отказался… По иронии судьбы, сгинул он в тех же Соловках. В тридцать восьмом… или позже. А иллюстраций я так ни одной и не видел. Странно. Хотя, с другой стороны, в этом есть своя сермяжная правда. Вот отец мой – о том еще помнят! Инженер-дизайнер по интерьерам. «Золотая голова и руки из слоновой кости»! Нравится? Такое длинное у него было прозвище. В Москве столько дел наворотил! Вах-вах-вах! Я видел, мне понравилось. И медали его видел: нечто невообразимое, простецкое и волшебное. Страстишка у него была – радость и беда, и появилась-то в последние годы – медали. Он их делал из всего. Сначала из того, что блестит: бронза, серебро, платина… Потом из дерева, стекла, кости, камня… В общем, закончилось это печально – он ослеп. Соляная кислота. Вытравлял. Глупо!.. – Евгений не сумел скрыть раздражения.

– Ты не любил отца? – спросила Женя.

– Да нет. Я его и не знал. Мне мать рассказывала. Они познакомились, когда он был в командировке, в Питере. После этого он приезжал из Москвы раза два-три в месяц на несколько дней и снова возвращался к семье: он ведь был женат.

Когда он сделался инвалидом, попал в соответствующее заведение. Жена не захотела с ним возиться. Ну, Бог ей судья, я тонкостей не знаю: батя, похоже, еще тот типчик был. А мать моя как-то узнала о случившемся – через полгода, что ли? – привезла его в Ленинград. Уже со мной ходила, на восьмом месяце. Говорила, что я его видел, но был маленьким – не помню… Он выпал из окна, с пятого этажа.

– Господи, – прошептала Женя.

– Правильно сделал. Художник без глаз – покойник. Хотя, признаться, я на себе экспериментировал: с завязанными глазами лепил копию с Венеры Таврической. Получилось. Но с живым человеком дело не так обстоит, да и не все же скульпторы…

– А где сейчас твоя мама?

– Умерла шесть лет назад. Я как раз из армии вернулся. А она сердечница у меня была.

Женя взяла Лескова за руку.

– Я похоронил ее и в Москву уехал. Обозлился. Спустя столько лет, представляешь! – привез им известие о смерти отца. Конечно, не надо было, ни к чему… Красивая женщина – его бывшая жена… вдова. Их дочери – сестры мои, значит – обе успешно Академию Художеств закончили. Младшая – она старше меня года на три – талантливая девочка, толковые работы. Старшая – так, весьма посредственно. Меня там хорошо приняли, ну… и мне неловко стало. Транзитный пассажир – говорю, и поехал по другим родственникам: у отца тоже были сестра и брат. Они под Москвой жили, в разных местах. Тетка… даже не помню, как ее… Да, бог с ней – старая и глупая. А вот дядя Семен!.. Красавец и алкаш, потрясающий картежник и живописец! Он во дворе сидел – на четверых «козла» забивали – как увидел меня, сразу почуял неладное. А узнав, что я сын Федора, сказал только: «То-то я смотрю: родственник пожаловал…» – бросил карты, схватил за руку и потащил по загаженной голубями лестнице в свою мастерскую. Там он сделал из меня человека: напоил до беспамятства, дал в руки кисть и подтолкнул к мольберту. «Видишь, – говорит, – пустота!» Я с пьяни его и нарисовал, коряво, неумело, минут за десять. Он глянул и махнул рукой: «Мастерство не пропьешь». Я прожил у Семена с год, но такая жизнь – не для меня. Вернулся в Питер.