Читаем без скачивания Личная терапия - Андрей Столяров

Так что, обойдусь я пока без кофе. Кофе я, в конце концов, могу выпить в любое другое время.

Собственно, так оно в результате и получается. Почти всю вторую часть конференции я провожу в комнате оргкомитета. Я пью кофе с девочками, которые не заняты на дежурстве, болтаю о пустяках и дважды выхожу на набережную, чтобы выкурить сигарету. Правда, время от времени, влекомый чувством долга, я все-таки возвращаюсь в зал и честно пытаюсь вникнуть в тему очередного доклада. Однако опустошенность после моего собственного выступления еще слишком сильна – я сижу, как болванчик, улавливая сознанием лишь отдельные фразы. Меня это, впрочем, не очень волнует. И Никита, и Авенир, раскрыв блокноты, делают многочисленные пометки. Я знаю, что самое ценное из произнесенного будет ими выловлено и зафиксировано, а затем сведено в синопсис и доложено на нашей ближайшей встрече. В этом смысле мне беспокоиться не о чем.

Несколько раз я пытаюсь высматривать Веронику. Но ее то ли действительно уже нет, то ли она устроилась так, что с моего места, недалеко от дверей, ее не видно. Во всяком случае, мне ее обнаружить не удается, и от этого внутренняя моя опустошенность становится еще сильнее.

Более-менее я прихожу в себя лишь уже на фуршете. Он происходит в кафе, расположенном на другой стороне канала. Четыре довольно-таки крутые ступеньки ведут в полуподвальное помещение, обитое лакированными панелями, а оно, в свою очередь, продолжается вытянутым уютным кофейным зальчиком. Столики в этом зальчике отделены друг от друга полукруглыми выступами, и над каждым, наподобие свечки, горит небольшая удлиненная лампочка. Вполне подходящее место, чтобы вести приватные разговоры.

Правда, для нашего мероприятия кафе все-таки маловато. Когда все участники конференции, включая и тех, кто подтянулся сюда только ради фуршета, концентрируются внутри и распределяются вдоль стола, заставленного салатиками, бутербродами, фруктами, бутылками с вином и минеральной водой, образуется теснота, чуть ли не как в метро в час пик: осторожно давят, подталкивают, напирают практически отовсюду, а когда некоторые из присутствующих еще и закуривают, синеватый слоистый дым начинает плыть прямо на уровне глаз. Дышать становится трудно. Единственный способ хоть как-то существовать это – закурить самому. Что я и делаю со всей возможной поспешностью. Кроме того я наливаю себе фужер воды с мелкими пузырьками и выпиваю его сразу же, почти на одном дыхании.

Ничего другого я сейчас не хочу. Тем более, что легкий ажиотаж, возникший после моего утреннего выступления, еще дает себя знать. Ко мне непрерывно протискиваются какие-то люди, о чем-то спрашивают, пытаются завязать разговор.

Все это, кстати, вполне естественно. Фуршет, что бы там ни писали вышучивающие подобные мероприятия журналисты, одно из самых значимых и ответственных действий на конференции. Где еще можно установить контакт с человеком, которого в иной ситуации не увидишь? Где еще можно решить вопросы, обычное прохождение коих требует целых недель или месяцев? То есть, я, разумеется, не противник фуршетов. В отличие от легкомысленной прессы, я сознаю их деловую необходимость. Однако я также и не любитель подобных мероприятий. Чтобы получать удовольствие от фуршетов, надо быть прежде всего человеком светским. Надо уметь поддерживать разговор даже с тем, кто тебе абсолютно неинтересен, надо уметь с умным и серьезным лицом выслушивать всякие глупости. А я, к сожалению, всего этого не умею. Если собеседник не слишком приятен, меня охватывает такая тоска, скрыть которую я просто не в состоянии. Что, разумеется, влечет за собой шлейф ненужных обид. Это плохо, и считается, что это – мой недостаток. И тем не менее, я вовсе не стремлюсь от него избавиться. Я уже давно обратил внимание на следующий любопытный факт: люди светские – это, как правило, люди абсолютно бесплодные, умение приятно общаться – обычно сопровождается мизерными научными результатами. Мне также понятна механика этой закономерности. Для творчества, научного или художественного, как воздух, необходима коллизия с окружающим миром. Мир не таков, каким я хочу его видеть. Это то, что, на мой взгляд, рождает первоначальный творческий импульс. Действительность для человека невыносима, он старается изменить ее хотя бы силой воображения. А светскость – это как раз внутреннее примирение с миром. Это подсознательное приятие тех его черт, которые не имеют права на существование. Человек светский обычно полностью растворен в действительности, коллизии с миром нет, импульс творчества у него резко ослаблен. Незачем что-то делать. Незачем спорить и конфликтовать. Ему и так хорошо.

К тому же у фуршетов есть одна отрицательная черта. Чтобы добиться здесь чего-то реального, надо хотя бы немного толкаться локтями. Иначе будет просто не приблизиться к людям, от которых что-то зависит. Так и простоишь столбом, у стенки, с фужером минеральной воды. Эта черта фуршетов меня тоже отпугивает. Я физически не могу пробиваться куда-то и требовать внимания лично к себе, приятно улыбаться нужному человеку, шаркать ножкой, выслушивать его вежливые, снисходительные замечания. Я это пробовал, пересиливая себя, несколько раз, и потом каждый раз испытывал довольно неприятные ощущения. Как будто что-то внутри себя неизбежно теряешь. Что-то такое, что в дальнейшем восстановить очень трудно. Хотя многие, разумеется, считают иначе. Вот и сейчас, я вижу, как вокруг сэра Энтони скопился плотненький, в два ряда венчик страждущих. В первых рядах его, конечно, Выдра с Мурьяном: Выдра подсовывает диктофон – наверное, собирается сделать потом интервью, а Мурьян, от избытка чувств даже приподнимающийся на цыпочках, приветливо улыбается и протягивает поверх голов сэру Энтони свою книжечку. Старания их понятны. Только что Нонна Галанина, которая, как замдиректора по науке, всегда в курсе всего, сообщила мне, что следующую конференцию действительно планируется собрать на Мальте. Паршивый, между прочим, остров, заодно комментирует Нонна. Своей воды нет, используют либо восстановленную, либо из опреснителей. Чай на такой воде пить нельзя, кофе – нельзя, а после ванной на коже будто оседает какая-то мутная пленочка. От нашего института будут приглашены пять человек. Ну, двое это понятно: Ромлеев и кто-нибудь еще из дирекции. А вот за оставшиеся три места будет свалка. Вы, кстати, тоже в списке возможных кандидатур.

– А ты сама?

– Мне эта конференция не по профилю.

Заявляя так, Нонна ничуть не рисуется. Она серьезный исследователь, и у нее – масса весьма цитируемых работ по межгрупповой трансляции. То есть по передаче специфической информации от одних социальных групп другим. Если бы она захотела поехать на Мальту, она бы поехала.

– Жалко терять десять дней, – говорит Нонна. – День подготовки доклада, день сборов, день, чтобы просто туда добраться, два дня – сама конференция, затем день – возвращения, два дня акклиматизации – опять в нашу морось, и по крайней мере еще два дня, как водится, расползутся сквозь пальцы. Нет у меня этих десяти дней…

Впрочем, ее тут же отвлекают два чеха, интересующиеся завтрашней культурной программой. Один держит буклетик с расписанием мероприятий, тычет в него пальцем и пытается объяснить, что куда-то не успевает. А второй, почему-то прикрытый кепочкой, как на улице, видимо за компанию, время от времени произносит:

– Очень спасибо…

Я отхожу в сторону, чтобы им не мешать, и внезапно оказываюсь лицом к лицу с сэром Энтони. Непонятно, как он освободился от своего окружения. Вблизи сэр Энтони еще более худ, чем при взгляде со стороны, и усы яркого пшеничного цвета топорщатся у него, как у дворового кота. Он, вероятно, хочет поговорить со мной. Я беспомощно оглядываюсь. Нет ничего хуже, если на конференции сотрудники одного отдела сбиваются в круг и начинают общаться только сами с собой – как будто не могут сделать это в другое время. Поэтому Никита заранее распределил нам роли, и, согласно его начертаниям, сэр Энтони для беседы должен был бы достаться ему или Авениру. Авенир с его фундаментальными знаниями может, не напрягаясь, поддерживать разговор на любом уровне, а Никита, который, конечно, такими знаниями не обладает, умеет зато перевести общение в нужные координаты. Я же как самый легковесный член группы должен был взять на себя чехов или поляков. Тут, по крайней мере, не требуется знания языка. Однако, заранее всего не предусмотришь. Авенир в настоящий момент атакован как раз поляками. Они обступили его с трех сторон, яростно прижимая к стене, и жестикулируют – наскакивая как свора борзых. Чувствуется. что Авенир завяз там надолго. Сам же Никита, который, наверное, мог бы меня выручить, разговаривает о чем-то с Ромлеевым и не замечает сложившейся ситуации. Не кричать же ему через весь зал. В результате сэр Энтони вежливо подхватывает меня под руку и прогулочным, медленным шагом ведет вдоль длинного помещения. Он делает это, вероятно, затем, чтобы никто к нам больше не подошел.