Читаем без скачивания Окольный путь - Хаймито Додерер

Однако внезапно он почувствовал сзади какой-то укол, будто его ткнули в спину острием шпаги, и резко обернулся.

Многолюдная толпа, вывалившаяся из трактира, сперва совершенно запрудила улицу, преградив дорогу портшезу, и лишь теперь, когда в шествии установился порядок, носильщики и лакеи могли продолжать свой путь. Из окна выглядывал какой-то разряженный господин, левой рукой поднося к глазам лорнет, а большим пальцем правой заталкивая поглубже в ноздрю, видимо, еще раньше отправленную туда понюшку. Человек этот, не скрываясь, зорко и пристально смотрел на Мануэля.

Жилы вздулись на висках у Пляйнагера от закипавшего гнева, рука уже невольно нашаривала на левом боку чашку эспадрона, но незнакомый господин, должно быть, почувствовал суровый взгляд, неподвижно устремленный на него исподлобья, потому что неожиданно перевел глаза на Пляйнагера и тотчас отвернулся к другому окну; в это время впереди ударили в литавры и барабаны, шествие пришло в движение, и портшез, быстро завернув за угол, скрылся из виду.

Гулкой медью грянули трубы.

Для Рудля, однако, вечер был начисто испорчен, но он постарался этого никак не выказать, в особенности перед графом.

— Подожди, — сказала Инес и присела на прибрежном лугу на поверженный ствол дерева-великана, чья сломанная крона низко нависала над водой поросшего тростником рукава реки. — Подожди, — тихо повторила она и схватила брата за руку.

Позади время от времени слышалось, как бьет копытом лошадь, покрикивает конюх, звякает подгубник.

Мануэль и фройляйн фон Рандег, идя медленным прогулочным шагом, скрылись за ближним поворотом луговины, переходившей в пойменный лес.

Она шла рядом с ним, тоненькая и нежная, утопая в пышном платье с широкой вышивкой на рукавах.

На фоне далекой голубизны виднелось серо-зеленее море озаренных солнцем древесных крон.

— Маргрет, — произнес он вдруг, у него достало на это смелости.

Она остановилась, подняла головку и взглянула на него. Глаза ее казались двумя слетевшими вниз осколками безоблачного неба.

Он шевельнул рукой. Она остановилась, лицо ее будто оттаяло. Через секунду она покоилась у него на плече.

Граф спросил с искренним волнением, где и когда он мог бы совсем ненадолго увидеться с нею наедине, поговорить?.. Нисколько не жеманясь, она ясно и точно назвала ему время и указала то место в войнебургском парке, мимо которого пойдет к ранней мессе, еще до рассвета.

Ему надо будет войти в парк с алтарной стороны церкви, там решетка развалилась и есть проход, а поблизости под деревьями он увидит каменную скамью. Она пройдет невдалеке по широкой усыпанной гравием аллее. В пятницу, ибо в среду вечером при дворе состоится представление балета, а потому на другое утро по изволению старой баронессы она встанет попозже и мессу пропустит.

— До пятницы, любимая…

Они еще раз нацеловались.

7

В деревне время течет медленно. Часами служит солнце, церковная колокольня вторит ему, прилежно извещая о ходе дня, ее звон в часы молитв поднимается к небу, как густой жертвенный дым. Вдалеке, в поле, блещет лемех плуга, волы под ярмом шагают в мареве испарений, над линией горизонта, неторопливо перестраиваясь, плывут облака.

Не съездить ли им все же разок в Каринтию, к родителям Ханны? — таков был вопрос. Вопрос, возникавший из года в год и без конца отодвигаемый чуть дальше, словно бочка, которую кто-то катит вперед и нагоняет всякий раз, как она остановится поперек дороги. Так что через определенные промежутки времени вопрос этот становился им поперек дороги. К тому же поездка должна была стоить денег. Ханна ссылалась на то, что у них есть сбережения. Нет, сбережения трогать не след, возражал муж. Есть ведь еще лейтенантов кошель с дукатами. Вот оттуда можно бы несколько монет пустить в ход. Об этом, напротив, ничего не желала слышать жена. Для нее эти деньги были вещью неприкосновенной. Не то Брандтер давно бы уже обзавелся подмастерьем и учеником. Правда, в этом случае пришлось бы прикупить инструмента, но зато и работы можно бы брать побольше. Трех-четырех дукатов хватило бы с избытком. Ханна сердилась, топала ногами, кричала, что вполне довольна той жизнью, которую ведут они сейчас, — не к чему им гнаться за большим заработком и нанимать подмастерья и ученика, кубышка полнится и так. А для кого? Да, были бы у них дети, тогда разговор другой! А так она об этих дукатах и слышать не желает. Быть может, Брандтер при этом думал: «У тебя бы их вовсе не было, не заслужи я их своим смертным страхом», но он не раскрывал рта, что за последнее время вошло у него в привычку. Так вскоре и вышло, что супруги совсем перестали обсуждать обе эти темы: о поездке в Каринтию и о расширении мастерской.

Пауль Брандтер по-прежнему почти не покидал домашнего очага. С Ханной дело обстояло несколько иначе. Благодаря тому, что она обшивала соседок, ей приходилось бывать в других домах — когда она относила работу или примеряла платье толстой жене лавочника, а как раз там, у лавочницы, и было самое сердце деревни, куда малый круг местной жизни в непрестанном своем обращении приносил последние новости. Ханна пришлась по душе соседкам, с нею охотно болтали. «Погуливать начала», — подумал Брандтер, когда однажды вечером жены не оказалось дома. Он съел приготовленный ею ужин и в одиночестве пошел спать. Когда она вернулась, не спросил, где была.

Все же на долю этой четы выпала еще не одна блаженная ночь, и когда Брандтер держал в объятиях свою Ханну, а она, удоволенная, вскидывала на него глаза, черные, как два слетевших вниз осколка темного звездного неба, то ему не раз думалось, что теперь наконец-то жизнь его движется в истинной своей колее. И как раз в тот вечер, когда он улегся спать один, а Ханна пришла попозже, его, как никогда, манили к себе ее полуоткрытые губы, между которыми виднелись острые белые зубки, похожие на оскал хищного зверька.

На следующее утро ему надо было ехать в Юденбург, чтобы купить обручного железа.

Лошадь, впряженная в узкую тележку, весело трусила по дороге, и Брандтер пребывал в наилучшем расположении духа, когда же последние островерхие крыши Унцмаркта скрылись за излучиной реки и поворотом дороги, принялся насвистывать. Денек выдался по-весеннему ясный. Мур катил рядом свои черно-синие пенные воды.

На рыночной площади Юденбурга Брандтер остановился перед кузницей. Погрузив купленное железо — не слишком-то много — и хорошенько его привязав, он повернул к постоялому двору. Народу здесь было порядочно, и шум стоял большой — эх да ух! Вдруг в ярком свете весеннего солнца перед ним обрисовалась странно знакомая фигура. Брандтер не сразу понял, кто это, но, наматывая поводья, вдруг вспомнил, как однажды следом за этим человеком, за его широкой спиной сам он, разъяренный, громыхая сапогами, взбегал по лестнице деревенского дома, откуда с верхнего этажа кто-то обстрелял их скакавший мимо отряд. Потом на миг вновь увидел перед собой ту горницу: навстречу им грянули выстрелы, схватка, кровь, и вот уже крестьянские парни, тихие и недвижные, лежат на дощатом полу… «Брандтер!» — рявкнул кто-то прямо у него над ухом. Он остановился. Старые соратники шумно приветствовали друг друга. Объявился и второй. То-то было крику! На радостях все говорили наперебой. И вскоре, после того как Брандтер поставил телегу и задал лошади корм, все трое уселись за добела выскобленный дубовый стол.

Пошли рассказы. Один из товарищей Брандтера прослышал в Вене о его судьбе. Они обсуждали происшедшее без церемоний, по-солдатски.

— Ну и ловкач же ты! Из-под виселицы да прямо в брачную постель! Сладко было небось! Не всякому так везет, экий счастливчик! Тебе всегда везло. Меня б они вздернули за милую душу, никакой не нашлось бы заступницы.

(Этому нетрудно было поверить, глядя на его грубое, покрытое шрамами лицо.)

В таком духе они без умолку болтали и дальше, и Брандтеру пришлось пересказать в подробностях весь ход тех давних неприятных событий. Посыпались вопросы: где он теперь живет, да чем кормится, да что поделывает жена и как ему с ней спится? Оба молодца так громко ревели и ржали, что весь зал невольно стал прислушиваться к их беседе.

Брандтер не пил. Он только делал вид, что пьет, но вино в его стакане не убывало. Двое остальных, по-видимому, хватили лишку еще до встречи. Шквал их вопросов оглушил Брандтера, он чувствовал стеснение в груди. Наконец ему удалось их перебить:

— Ну а вы, а вы? Расскажите в конце концов о себе, черт побери!

— А мы — под знамя Кольтуцци! — сказал тот из них, что был пониже ростом, по происхождению шваб. — Хватит с нас, потрудились на сельской ниве, где хозяин из тебя последние соки выжимает. Да здравствует конница Христова!

— Как, опять завербовались?! — воскликнул Брандтер.

— Да, да, Кольтуцци, Кольтуцци! — заревели оба. — Кольтуцци вербует ветеранов. Вроде бы турок опять зашевелился. Порубаем турка!