Читаем без скачивания Повести Ильи Ильича. Часть третья - Иван Алексеев

Он слушал частый стук сердца и чувствовал, как колотится рядом другое, не родное ему, но и не чужое.

«Идем». – «Иду». – «Идем». – «Иду, Коля, иду».

Она привела его на чердак, выбрав момент, чтобы никто из соседей не заметил их на лестнице, а потом в темноте испугалась. Тогда он взял ее за руку и повел, как маленькую, дальше, и она пошла за ним. Они выбрались из темноты, поднявшись по лестнице в пустую башню, и он, наконец, поцеловал ее. Она вжалась спиной в деревянную стену, доверчиво открыв ему мягкие губы. Они целовались, пока не закружилась ее голова, и пока его руки не залезли ей под платье, и оно расстегнулось. Маленькие груди оттолкнули его. Он отстранился и осторожно сжал их руками, посматривая вниз на аккуратные черные панталоны.

«Хватит». – «Не буду». – «Нельзя». – «Это нельзя».

Она не понимала, куда делась ее воля. Ей было стыдно и сладко. У него были сильные руки, ей нравилось, как они гладили ее тело. Она только боялась, что он полезет к ней в трусы, загадала себе, что ни за что его не пустит, и собирала все свои оставшиеся слабые силы, чтобы ударить его, если полезет.

Волин никого не видел в мутном пыльном полусумраке, пронизанном лучами, как не старался. Он бы и не чувствовал и не слышал ничего, если бы не тайный помощник, укладывающий в его голову чужие слова и чужие чувства, которые только оставалось понять.

Легкое шевеление потянуло его к лестнице, и он поднялся за ним на смотровую площадку. Там он ничего не увидел и не почувствовал – ни высоты, ни города внизу, ни ветра, ни солнца. Его пространство в этом мире ограничивалось охватом рук, он был здесь слеп и глух, а видеть и слышать мог только страшно далекими и слабыми чужими чувствами.

Тогда он подчинился законам чужого мира и снова услышал.

Они стояли на смотровой площадке, на одной высоте с голубями, как будто парили вместе с ними над городом. От страха высоты она вцепилась руками в ограждение, не в силах перевести дух. Он стоял сзади, обхватив ее руками, готовый защищать свое богатство. Схулиганив, он таки засунул руку в ее панталоны, и она не смогла его оттолкнуть, а только сжала ноги, принимая в себя счастье и ужас и готовая лететь наперегонки с ветром вместе с самым близким ей человеком, который, как почувствовала она всем сердцем, будет ее половинкой…

Измененное сознание Николая Ивановича снова оказалось в пыльных клубах полусумрака, над которым протянулись нити солнечных лучей, и где ему продолжали показывать отрывки неизвестного действия. Николай Иванович искал ассоциации тому, что видел, в явном мире, и не мог придумать ничего лучше театра теней или диафильма, сцены в которых для обычного замыленного глаза казались бы пустыми или засвеченными…

«Мама говорит, что нам надо уезжать к тете. После того, как папу призвали, в доме мало еды. Бабушки много едят и жалуются, что их не кормят. Мама говорит, что на карточках мы протянем ноги». – «Куда вы собираетесь?» – «К тете в Саратов. Она бездетная, у них с мужем две рабочие карточки. Маму там возьмут в школу, а меня устроят работать в столовую». – «Война долго не продлится. Вот увидишь, зимой немцы померзнут, как французы, и отцы вернутся!» – «Мама в это не верит. Она плачет по ночам. Она говорит, что все мужчины погибнут, и нам счастья не будет». – «Чепуха! Красная Армия – сильная. Плохая из твоей мамы ведунья!» – «Нет, ты не понимаешь. Ты не знаешь мою маму и не веришь в женскую интуицию. Ты мужчина. Женщины видят то, что вам не дано. Пока не началась война, я знала, что ты будешь мой муж. А теперь я чувствую, что этого не будет». – «Разве ты разлюбила меня?»…

…«Хорошо, что вы не уехали». – «Очень хорошо. Я так загадала, что если мама передумает, то … Я не говорила тебе, что скоро девочки станут учиться вместе с мальчиками? Как жалко, что мы с тобой не учились вместе! Я бы тогда видела тебя каждый день!» – «Тебе мама об этом рассказала?» – «Не смейся! Это ей не привиделось. Она может это знать, все-таки она учительница». – «Я не смеюсь. Но ты сама посуди, можно ли будет научиться чему-нибудь, если ты и еще целая куча девчонок окажетесь в нашем классе?» – «Я думаю, можно. Главное, не обманывать себя и других и никого не обижать. Тогда все успеешь – и учиться, и мечтать, и любить». – «Я не успею. Я не умею делать сразу несколько дел»…

…«Теперь ты веришь в мамину интуицию?» – «Маленькая моя, не плачь. Твоего отца все равно не вернешь. Теперь я тебя буду защищать. Я читал, что женщина всегда должна быть под защитой. Что в детстве ее защищает отец. Потом муж. А в старости сын. У нас родится хороший сын, он будет защищать тебя после меня. Не плачь, пожалуйста. Ты счастливая. Женщина, которую оберегают, всегда счастлива!» – «Сын у нас не родится! Разве ты не понял, что мы завтра уезжаем? Что только папа держал нас в этом городе?» – «Пусть твоя мама увозит бабок, а ты оставайся. Будешь жить у нас. Я тебе обещаю, что моя мама не будет против». – «Что ты можешь обещать, глупый мой? Какая мама нас поймет? Идет такая война, столько горя, а мы с тобой будем играться в любовь? Мы даже расписаться не сможем, тебе полгода еще не хватает. И что мы будем делать, если даже распишемся? Нам учиться еще год. А потом ты тоже уйдешь на войну, с которой не очень возвращаются!» – «Откуда ты знаешь, что я уйду?» – «Разве ты не говорил, что отомстишь за раны своего отца? Разве я не знаю, что все мальчишки мечтают победить немцев?» – «Но почему я не вернусь, если уйду? Ты мало меня знаешь. Такого не может быть, чтобы я не вернулся!» – «Вы такие глупые. Только вас там и не хватает. У мамы в школе целый класс ушел добровольцами. Ей так их жалко. Она говорит, что мальчишки первыми погибнут. Вы неприспособленные. У вас нет опыта. Вас учили жить правдой. Вам не хватает хитрости». – «Твоя мама похожа на мою. Каждый день мне повторяет: не будь дураком, не иди за всеми; все будут прыгать в пропасть, и ты прыгнешь? Она не видит дальше своего носа. После того как церковь опять открыли, она каждое воскресенье там. Не понимает, что ей там мозги промывают. Радуется, что отца опять ранили. Говорит, что это его бог спас ее молитвами. И вообще она состарилась без него за эти два года. Я только теперь понял, какая она косная женщина. Все разговоры про жратву, деревню и царское время. Ей обидно, что ее взяли в крепкую семью, где было пять душ мужиков, которые всегда бы прокормили семью, но эта семья была вынуждена бежать. Про остальных она думать не хочет. Новый мир ей не нужен. Она говорит, что вокруг одни негодяи и барыги, которые ничего не построят. Конечно, у нас есть бюрократы и воров хватает. Она не думает, что они нам достались от старого мира, и что мы непременно их изживем. Наши родители, они живут старыми понятиями, думают только о своей семье, а теперь нужно думать об идее. У нас первое в истории государство трудящихся, и нам его надо спасать!» – «А без тебя его никак нельзя спасти?» – «И без меня спасут, но в строю важен каждый человек, ты сама знаешь. Мы не нужны поодиночке, мы только вместе сила, «сжатая в один громящий кулак». Неужели ты не согласна?» – «Да я то согласна. Но можно ведь и по-другому думать. Может, наши родители тоже правы? Послушай, как получится, если остановиться раньше. «Единица – вздор, единица – ноль… Голос единицы тоньше писка. Кто ее услышит? Разве жена! И то если не на базаре, а близко». Можно ведь здесь остановиться, и идеи не будет!» – «Если остановится, то не будет. Но зачем останавливаться? Как можно будет потом жить, если из-за тебя распадется строй? Жить без идеи? Не хочу! Нас этому не учили. Я останавливаться не хочу и не буду!» – «Поэтому, Коля, ты не придумывай ничего. Я уеду. А ты пойдешь на войну. Этого не избежать. Но я кое-что придумала. Ты меня не ищи и не пиши мне. Свой адрес я тебе специально не оставлю. Мне несколько раз снилось, что тебя больше нет. Я рассказала маме, она подтвердила, что сон разлучный. Значит, нам вместе не быть. Но, может, у нас получится обмануть судьбу. Ведь мы расстанемся и вместе не будем, пока не кончится война. А когда война кончится, то мы найдемся. Только бы мы были живы. Тогда то, что я загадала, обязательно сбудется»…

…«Машка, где ты? Как я хочу, чтобы ты провожала меня завтра. Я уже не могу с мамой. У нее что-то с головой. Она заговаривается. Пишет мне спасительную молитву. Говорит, чтобы я завернул ее в узелок и всегда держал узелок при себе. Я не спорю, делаю вид, что соглашаюсь. Придумаю что-нибудь в последний момент, неужели буду позориться?… Машка, где ты? Мне кажется, ты должна меня услышать. Мне кажется, ты здесь. Вдруг оттолкнешься от стены, прижмешься ко мне, в тех же черных панталончиках, которые были на тебе. Если бы ты знала, как мне тебя не хватает!»

Все, концентрация ушла. В голове Николая Ивановича звенела тишина, в висках стучала кровь, он перестал различать слова и формы, соединившись с телом и чувствуя наваливающуюся на него усталость. То, что он слышал и видел, – что это? Эти фантомы нельзя назвать ни сущностями, ни образами. Они граничат с его миром, для них нет названия. Они не живые, они как записи, как многократные копии откликов живого, сохраняющие его существования. Они разбегаются по мирам и ослабевают по ходу разбега до уровня информационного мусора, и только сфокусированное направляемое наблюдение и большая трата внутренней энергии позволяет их частично различить.