Читаем без скачивания Мёд и немного полыни - Мария Омар
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда мокрый тёмно-жёлтый гусёнок полностью выбирается из хрупкого домика, мы перекладываем его в подол, несём домой. Сажаем в коробку, застеленную газетой, по очереди перетаскиваем его собратьев. Гусыне пока не до них, надо всех высидеть, а то разбегутся по сараю.
Птенчики жмутся друг к другу. Иногда кто-то из них залезает на спинки других, пытаясь добраться ближе к висящей на шнуре лампе. Вскоре они обсыхают, становятся светлыми, пушистыми. Тёплые комочки. Аже говорит, что часто гусят брать на руки нельзя – впитают наш запах, и мать не примет.
Кормим гусят раскрошенным варёным желтком, приговаривая «ляп-ляп-ляп».
На следующий день относим их в отдельный сарайчик к взрослым гусям. Те лепечут что-то на своём языке, а гусятки бегут к ним, вытягивая шейки и расправив крохотные крылышки. Наливаем в пластмассовые крышки от банок воду, сыплем на картонку отварное пшено.
Каждый раз кто-то в выводке оказывается шустрее всех. Он первым начинает есть и возглавляет колонну собратьев, вышагивая за большими гусями. Аже называет его атаманом.
А я опекаю самого слабого, такой тоже непременно находится. Он последним подходит к корму, другие гусята его обижают. Даже большие гуси отталкивают, щиплют его. Ух и получают они у меня за это!
Когда птенцы подрастают, выгуливаем их на полянке. Утята и цыплята могут жить в загоне под сеткой. Гусятам нужно раздолье. Пока не станут большими, надо защищать их от коршуна, со свистом кружащего в небе. Стоит отойти, тот бросается вниз, хватает добычу когтями и взлетает. Вороны и сороки тоже тут как тут. Отвернёшься – клюют гусят в глаза.
Невдалеке пасутся соседские индюки. Жанат научил меня здороваться с ними.
– Здра-а-асте! – кричу я.
– Кулю-кулю-кулю, – машут они головами, приветствуя меня в ответ.
Глава 3
Родня
Ныряю в летнюю речку и достаю со дна ракушку. Закрытая – значит живая.
Папа рыбачит в зарослях камышей. На Урале он ловит на удочку голавлей и желтоглазых жерехов. С холодной извилистой Бурти привозит узких зубастых щук, с озёр – шершавых полосатых окуней. Зимой ледобуром просверливает лунки в речном льду, подолгу сидит со спиннингом. Притаскивает в рюкзаке подмороженных пятнистых усатых налимов.
Часть улова папа сушит в гараже на леске под потолком. Раз мы отправили деду с бабушкой вяленых подустов[59]. Баба Маруся потом прислала письмо: «Дед заглотнул рыбу, как собака муху».
После того как я накупаюсь, ловим в Урале мелких рыбёшек. Захожу по пояс в воду, ощупывая ступнями скользкие округлые камни. Папа становится рядом. Держим сетку за проволоки, скреплённые крест-накрест. Рыбки покусывают нас, а мы тихонько шевелим ногами – нужно поднять со дна ил, чтобы вода стала мутной. Резко поднимаем сетку вверх. В ней, блестя на солнце, бьются серебристые синьгушки[60] и пескари с удивлённо раскрытыми ртами в виде буквы «О».
Эту мелочь относим подросшим утятам. Они бегут к нам, от спешки заваливаясь на грудки. Галдят, хватают, вырывают еду друг у друга, кивают головками, будто требуя: «Ещё, ещё!»
Дома ставлю в банку полевые цветы с горько-сладким запахом. Речные камушки складываю в железную чашку и наливаю воду, чтобы они снова блестели.
Аже в тени яблонь скребёт ножом рыбу. Сажусь рядом на пружинную кровать, накрытую брезентом. Возле крыльца – сломанный холодильник, он служит шкафом для всякой всячины. В небольшом дощатом гараже – голубой мотоцикл «Иж». Прямо в гараж выходит окно родительской спальни, его заклеили плакатом, на котором румяная девушка берёт пухлыми пальчиками виноград с блюдца.
Заносим очищенную рыбу на веранду, здесь плита. Аже нагревает масло в сковороде и бросает туда рыбины. Масло возмущённо шипит. Аже делает всё быстро и ловко, иногда обжигается, на мгновение морщится, встряхивает пальцы и снова суёт их под горячие брызги.
Первую рыбку даёт мне – маленькую, поджаристую, начинаю уплетать её с хрустящего хвостика.
Дастархан у нас в доме за день расстилается раз десять. То родственники придут, то соседи, то знакомые по совхозу, которые приехали в больницу или по другим делам в центр и ждут вечерний автобус. Гости неторопливо ведут разговор, пьют горячий чай, с наслаждением выдыхая «уф-ф», и вытирают лбы платочками.
Многие приносят что-то вкусненькое: талкан, его можно смешивать со сметаной и сахаром; тары из проса, бабушки любят класть его в чай; кислый кумыс из кобыльего молока. Охотник Капур-ата подарил маме лисью шкуру на воротник. Папе собирался пошить меховую шапку малахай, но не успел – умер.
Аже тоже часто зовут в гости, я хожу с ней. Старушки угощают меня курагой и конфетами. Светлолицая приветливая Катифямал-аби – сорпой с клёцками. Иногда я прошу аже сварить такой суп, мы называем его татарским.
У нас много родственников. На праздники мама покупает пачку открыток. Они пахнут краской и приятно скрипят. Только писать на них нужно осторожно: чернила размажутся, если ненароком проведёшь по буквам ладонью. Подписываю открытки родным – дедушке с бабушкой в Колтубанку, дядям и тётям, двоюродным братьям и сёстрам в Могилёв, Фрунзе[61], Иваново… Только маминому брату Куантаю не пишем. Говорят, он уехал в Москву. Фотография дяди, где он на фоне грузовика, прикреплена к стеклу на серванте. Я не помню его. Почему-то, когда спрашиваю аже, когда он вернётся, у неё наворачиваются слёзы.
По выходным к нам приезжают его дочери и дети маминой сестры Райсы-апа. Они живут в Загорном, соседнем совхозе. На ужин мы вместе лепим пельмешки и вспоминаем, как всем посёлком искали племянника и нашли его в соседской клубнике.
– А Марат-то, когда был маленький, сядет в духовку и телевизор смотрит, – улыбается папа, рассказывая о сыне Райсы-апа. – Один раз идём на Урал, впереди я, сын на руках, рядом Марат, ему лет семь было. А сзади – девчата. Марат оглянулся и говорит: «Три мужика впереди, а три бабы сзади!»
Мы хохочем.
– Вот так, – показывает мама мне и племянницам, как правильно делать пельмени, чтобы они стали похожи на аккуратные шляпки.
– Да какая разница, съедим же, – удивляется Гуля, дочь Райсы-апа.
– У нашей апашки всё должно быть красивым, – отвечает Марина, дочь дяди Куантая.
Раскладываю пельмени в ряды на квадратной тонкой доске для теста и подсчитываю, их должно быть двести пятьдесят.
После еды и разговоров мы ложимся спать на нарах. Здесь могут уместиться несколько человек. С одной стороны Акбалжан-аже укладываюсь я, с другой – брат. Аже рассказывает сказку про чёрную корову и глупых грабителей.
Перед сном аже молится:
– Бисмилляхи Рахмани Рахим…
Мы повторяем. Когда ажешка смотрит на меня, Жанат поворачивает её лицо к себе. Я тут же поворачиваю голову аже обратно. Зная это, аже лежит прямо, глядя в потолок, чтобы достаться нам поровну.
Глава 4
Бананы
В окне мелькают столбы с растопыренными, как у циркуля, ногами, хмурые тёмные ели и лёгкие берёзки. Местами лес кривится, будто деревья примял великан. Мы едем в поезде из Ивановской области, там живёт мамина племянница Жумаслу, её кудрявый муж и такая же кудрявая дочка. Они окают, часто говорят «наплявать» и называют младенцев «баёнышами».
– Будете бананы? – спрашивает папа.
На обратном пути мы заезжали на один день в Москву, и папа отстоял длинную очередь, чтобы купить полную сумку фруктов. Сладко пахнет на всё купе. Я ем бананы третий раз за сегодня и за всю жизнь. В этой поездке для меня многое было впервые – кукурузные палочки и шоколадное эскимо, метро и цирк.
Мама перечитывает список:
– Райсе – платье, Тамаре – колготки, Оле – спортивный костюм на дочку…
Что-то вычёркивает, ставит галочки. Если кто из посёлка едет в большой город, ему заказывают вещи и хорошие конфеты. В нашем продуктовом магазине продают хлеб, кильку в томатной пасте, а из сладостей только вафли, сушки, ириски и жёсткие сахарные подушечки, их нужно размачивать в чае, чтобы добраться до начинки из повидла. Накануне праздников появляется прилипающая к зубам халва, завёрнутые в бумагу яблоки, сельдь иваси в больших жестяных банках.
