Читаем без скачивания Правитель страны Даурия - Богдан Сушинский

– Набросившиеся на меня парни просто не поняли подполковника, – почти простонал Фротов, испуганно посматривая на дверь и ощущая боль во всем позвоночнике.

– Именно так: они не поняли, – верный своей манере выкрикивал каждое слово Имоти.

Семёнов уже ждал водителя у машины.

– Как-то странно вы ступаете, поручик, – подозрительно заметил он, – словно юный кавалерист после первого ночного перехода.

– Да так, ногу слегка подвернул.

– … Или же после допроса в японской контрразведке отдышаться пытаешься, – усомнился в его искренности генерал-атаман, приводя Фротова в полнейшее изумление.

16

Прошло более двух месяцев. Из части, располагавшейся неподалеку от русской границы, генерал Семёнов возвращался под вечер. Он был задумчив и угрюм, а посему представавший перед ним мир достоин был только того, чтобы палить в него из небрежно чищеных орудий, у одного из которых он недавно выпорол плетью командира батареи.

Впрочем, с таким же успехом он мог высечь всех офицеров этого полка Захинганского казачьего корпуса. Едва ли не мятежного полка! Однако, несмотря на требования японцев сурово наказать виновных, никто никакого наказания не понесет, кроме командира батареи, – да и то совершенно по иному поводу.

Полк действительно пребывал на грани бунта, но это был праведный бунт. Вот уже на протяжении нескольких лет казаки изо дня в день ждали приказа перейти границу и начать боевые действия в Забайкалье. Там их родина, их станицы. Ради их освобождения люди и терпели все эти годы солдатскую муштру да пытку чужбиной. Поэтому все труднее становилось объяснять им, почему Квантунская армия, а также союзные ей русские, маньчжурские и китайские части столько времени простояли у российской границы, так и не предприняв ни одной попытки прорвать её, поднять на восстание против красных значительную часть местного населения.

Полковые офицеры уже тоже прекрасно понимали, что момент почти упущен, и, расправившись с германцем, Советы двинут свои войска сюда, на Маньчжурию. В то время как в тыл японцам, а следовательно, и белым, ударят красные китайцы и монголы. А возможно, еще и американцы.

Впрочем, рядовые казаки по простоте душевной признавать подобное положение вещей все еще отказывались. Однако их святое неведение ситуации не меняло.

– Неужели японцы так и не решатся перейти Амур, как считаете, господин главнокомандующий? – нарушил царившее в машине тягостное молчание командующий Захинганским казачьим корпусом генерал Бакшеев.

– Конечно же, нет! – буквально взорвался Семёнов. – Теперь уже совершенно точно.

– Но ведь они понимают, что силы красных основательно истощены, а главное – оттянуты на западные участки фронта.

– Хватит, энерал-казак, хватит! – все яростнее распалялся атаман. Употребление им любимой присказки уже свидетельствовало, как он нервничает. – Поздно, в соболях-алмазах! Эти кретины, эти азиат-идиоты, увязли в войне с Америкой. Войне, которую они не в состоянии выиграть ни при каких обстоятельствах! Ибо выиграть её можно, только высадившись в Штатах и сабельно пройдя их от океана до океана. Вы можете представить себе нечто подобное в исполнении японцев?

– Вы правы, это невозможно.

– Так разъясняйте же ситуацию своим казакам, командир корпуса, разъясняйте, в соболях-алмазах!

– Что тоже… почти невозможно. Слишком темные наши мужички, чтобы постигать подобную политику.

– Японцы, конечно, сволочи. Иметь такую армию и не ударить осенью сорок первого, когда у большевичков в Забайкалье не оставалось никаких серьезных резервов! Абсолютно! Или весна сорок второго – вот когда пробивал наш час! Красные стягивали под Москву, на Волгу последние силы, оголяли весь Дальний Восток. В некоторых воинских городках, сообщала агентура, вместо орудий и танков они оставляли макеты, а вместо полка по плацу маршировала рота охраны. Словом, «прокатили» нас япошки вдоль всех наших рубай-фронтов; сабельно, должен сказать, «прокатили», мать их!

– Мне тоже не понятны их планы, ваше превосходительство. На что они рассчитывают? Ведь это с их помощью мы развернули Российские воинские отряды[32] и сформировали несколько отдельных приграничных, создали Захинганский корпус и образовали неплохо обученный Союз резервистов[33]. Ради чего? Что японцам нужно? «Великая Азия?» Но тогда земли её следует добывать здесь, в Азии, а не на Гавайях.

– Им уже мало «Великой японской Азии». Им нужен «маленький японский мир», с Тихим океаном и с Токио посредине, в соболях-алмазах!

– …И в этом «японском» мире русские белоказаки очень скоро окажутся нежелательным элементом. Попомните мое слово, атаман, очень скоро!

Коренастый, малоподвижный Бакшеев напоминал некое «генералоподобное» изваяние, причем на удивление маленькая, заостренная к верху голова его была совершенно непропорциональна ни могучему туловищу, ни на английский манер пошитой фуражке с неописуемо высокой тульей.

– Может случиться и так. Но ведь нам бы только укрепиться в Забайкалье или в Приморье, а там, кто знает, возможно, чужеродным элементом окажутся наши друзья-японцы.

– Что лишь возвысило бы нашу национал-социалистическую фашистскую идею.

Машина въезжала в пригород Тайлара. Пыльная улочка с трудом пробивалась сквозь узорное крошево маленьких домишек, миниатюрных площадей-базарчиков и извилистых переулков – тёмных и запутанных, как сама суетная жизнь их обитателей.

– Бесова страна адовых правителей! – проворчал Семёнов, вытирая посеревшим платочком вспотевший подбородок и седовласую грудь под расстегнутым воротом теплого для местного климата кителя. – Как только они воцарятся в своей «Великой Азии», мы им и в самом деле не понадобимся. Мы нужны им не здесь, на сопках Маньчжурии, а там – за Амуром, в Забайкалье, на Урале… Ибо ту «Великую Азию» им без нас не осилить.

– Вот я и опасаюсь, как бы некоторые казачки сами за кордон не подались, – вдруг перегарно выдохнул в затылок водителю Бакшеев.

– То есть как это: «сами»?! – оглянулся на него атаман, поражаясь услышанному.

– Без приказа, значит.

– В армии, и без приказа?! Ты что это говоришь, командир корпуса?!

– В казачьей армии, господин атаман, – напомнил Семёнову его истинный «чин» Бакшеев. – А у нас испокон веков как заведено? Круг казачий собрали, решили и пошли. Кто не согласен – тех порубили, предварительно выпив за их здоровье.

– И куда… «пошли»? Сдаваться энкавэдистам, что ли?

– Да хоть сдаваться, хоть в Красную армию проситься, а хоть в партизанщину подаваться. Брожение – вон оно, сами видели, идет. Чувствуют мужики, что дни последнего шанса нашего – на исходе. А дальше может случиться так, что японца отсюда прогонят; императора Маньчжоу-Го свергнут красные маньчжуры, и придется нам бежать из этих мест то ли в Тибет, то ли в пустыню Гоби.

Главком натужно, сострадая собственной судьбе, молчал. Самое страшное заключалось в том, что Бакшеев был прав: и относительно все-таки казачьего войска, со своими традициями и внутренними законами; и относительно японцев.

– Так что ты предлагаешь, энерал-казак? – тихо, с трудом проталкивая слова через воспаленное, иссушенное жаждой горло, спросил атаман. – Конкретно?

– Не ждать, пока там, у себя в Токио, японцы решат, что им делать: соваться в Забайкалье или не соваться.

– Хорошо, ждать не будем: пошлем к черту не только командующего Квантунской армией, но и самого императора Хирохито. Считай, мы уже вышли из-под контроля их штаба. А дальше?

– Просачиваться небольшими отрядами в Россию, создавать собственные базы, формировать из местного населения боевые дружины, создавать подпольный «Союз казачества».

– Это пока что твое личное мнение, или уже с офицерами советовался?

– Не советовался, господин верхглавком, поздно советоваться. Они меня уже за грудки берут: веди, мол, а то, неровен час, нагайками за трусость отходим. И если б только нагайками обошлось. Боюсь, как бы и за сабли не взялись, господин войсковой атаман.

– Не посмеют, – поспешно как-то обронил Семёнов.

– Это раньше не посмели бы, хотя и раньше всяко бывало. А теперь они все «посмеют». У нас вон, самого царя так «посмели», что весь мир ужаснулся!

– Ужасать мир своими бунтами – это мы умеем.

И вновь в машине воцарилось тягостное молчание. Бакшеев понял, что, сбив с генерала спесь, поставил его в неловкое положение, однако изменить уже ничего нельзя было.

– То есть предлагаешь кровавить новую гражданскую войну, с самых её истоков? – произнёс Семёнов, и трудно было выяснить, поддерживает ли он идею своих офицеров или же относится к ней скептически. – Так прямо и говори, энерал-казак: будем или не будем кровавить её?

– Будем, – решительно рубанул ладонью воздух Бакшеев. – А иначе для какой такой надобности мы с вами держим под ружьем десятки тысяч бойцов? Армию сотворяют для войны, и живет она только помыслами о ней. Особенно такая армия, как наша, существующая без правительства, без государства и без народа.