Читаем без скачивания Кубики - Михаил Елизаров

— Нет, ранил! — отзывается мертвый милиционер. — Гад! Липатовых пожег!

У Малышева в стволах заклинивают отстрелянные гильзы. Пока Малышев выковыривает их, сзади подкрадываются милиционеры. Малышев загоняет в стволы патроны, но выстрелить не успевает. Его валят с ног, отнимают ружье и в ярости лупят сапогами по голове. Малышев слышит голоса:

— Хватит, хватит! Глаза повредите!

К лицу Малышева тянутся цепкие руки, и свет навсегда меркнет.

Нас в семье двое детей, я и сестра моя Вероника. У сестры в классе училась Марина Липатова, она с Вероникой за одной партой сидела. Их, Липатовых, было пятеро: отец с матерью, Марина и двое ее братьев, но братья, они были старше меня на пять и семь лет, и я с ними не дружил. Мы между собой были просто знакомы, как и с Мариной. В Пресненском школы не было, они ездили в нашу восьмилетку. Вообще с Липатовыми мало кто дружил. Марина была младше меня на три года и меня знала как брата ее одноклассницы. В школе я Марину не замечал, и до армии тоже, она еще маленькая была, а я считался самым видным и у нас в поселке, и в Пресненском. На меня многие хорошие девушки заглядывались. Но я ни с одной серьезно не встречался. Вероника мне говорила, что я очень нравлюсь Марине, а я лишь смеялся — мало ли кому я нравлюсь. Отслужил я армию, вернулся и на танцах увидел Марину — ей восемнадцать лет исполнилось. И что-то со мной произошло. Я словно ее заново разглядел. Мы с ней разок потанцевали, и она мне очень понравилась. Я к ним пару раз в Пресненское заехал. Снова с ней на танцы сходил в наш клуб и прямо только о ней стал думать и говорить. Мне мои родители сказали, чтобы я с Липатовской дочкой не путался, это плохая семья, они ворожат, но я сказал, что мне Марина нравится и я буду делать так, как считаю нужным. И чем больше отговаривали родители, тем сильнее к ней тянуло. Я прямо среди ночи поднимался, садился на мопед и ехал в Пресненское увидеть ее. Я сказал Марине, что хочу на ней жениться. Она согласилась и засмеялась. Когда у нас в поселке узнали, что я женюсь на Липатовой, меня осуждали. А я злился и говорил, что у нас с Мариной все будет хорошо. Мои родители были очень против, что мы поженились. Я с ними из-за Марины поссорился и переехал жить к Липатовым. На работу устроился на вагоноремонтный завод. Мне предложили комнату в малосемейном общежитии. Я сказал Марине, что мы в город переезжаем. Она сразу не захотела, и ее родители возражали, так что я какое-то время ездил в город на мопеде. И еще я поступил в строительный техникум на вечернее отделение. Днем работал, вечером учился, потому что решил поступить в институт на инженера. Мне было трудно всякий раз из поселка добираться. И я настоял, чтобы Марина ко мне переехала. И вот когда мы в городе жить начали, я стал по-другому на нее смотреть, слово бы прозревать. И то, чему раньше я не придавал значения: как она ко мне относится, ругается на меня, что я лишь работаю и учусь и ей внимания не уделяю, — все это я отмечал и задумывался, как же меня угораздило сойтись с такой женщиной, которая меня не понимает. И я обратил внимание еще: только мы сильно поругаемся, на следующий день приезжает тесть или теща и еду привозит. Я домой приду, покушаю, и вроде опять все нормально, я люблю Марину и готов с ней жить и терпеть ее. Но в целом жили мы плохо, через день точно собаки грызлись, и так на протяжении года. Я даже думал, как с такой женой детей заводить? Все силы свои направлял на зарабатывание денег, старался хорошо в техникуме успевать, а Марина учиться не хотела, работала нянечкой сутки— трое, а в свободное время меня скандалами мучила. И вот однажды случилось такое, что заставило меня разойтись. Я отпросился с работы, чтоб нормально к экзамену подготовиться. Марина мне говорит: «Раз ты дома, я поеду к маме с папой в Пресненское». Я говорю: «Пожалуйста», — потому что мне так даже лучше было, без нее за книжками посидеть. Она уехала, я учебник зубрю, и тут за окном такой характерный шум мотора— «Запорожец» Липатовых. Я в окно выглянул — тесть с тещей. Получается, Марина к ним поехала, а они к нам, и разминулись. Так мне не хотелось с ними встречаться, разговаривать, что я потихоньку вышел, дверь закрыл — и к соседям. У Липатовых все равно ключи от нашей комнаты были. Через полчаса я услышал снова, как мотор затарахтел, выглянул — уехали Липатовы. Я вернулся, дома стоят сумки с едой. Наверное, тесть с тещей подумали, я как обычно до ночи на учебе, и оставили сумки, уверенные, что Марина раньше меня домой вернется. Я стал их разбирать. И тут нахожу две странные склянки, на них наклейки и ручкой написано: «В еду» и «В питье» — какие-то порошки. Я открыл понюхать: болотом пахнет, плесенью. Нашел еще два конверта, открыл — в одном сушеная черная жаба, а в другом — змеиная шкура и скорлупа толстая какая-то, не куриная и не утиная. А в общежитии у меня есть сосед, он очень верующий, хороший человек. Я к нему с этими склянками и конвертами пришел. Он сразу говорит: «Ведьмачьи привороты. Тебе эту дрянь в пищу подмешивают». И мне словно все открылось. Я сразу вспомнил, как я эту Марину полюбил— это мне сестра пирожок дала съесть, сказала, что от Марины, а потом я ее на танцах увидел. И когда я к ним в гости заходил, меня киселем угощали, после которого я только о Марине и думал. Вот она пришла домой, я ей эти склянки и конверты показываю: «Объясни, что это такое?».

Она смутилась так, бормочет: «Это чтобы ты не пил, не гулял...».

Меня от злости прямо затрясло. Я говорю: «Убирайся к своим родителям, я с тобой жить не буду, развожусь. Ты построила нашу семью на обмане». Она в крик, плакала, просила, но я уже знал ее истинное нутро. Я даже не ночевал, чтоб с ней ненароком не помириться в постели. И на утро я поехал в ЗАГС и заявление о разводе написал. Марина уехала, прошло несколько дней, и у меня словно пелена спала. Я понял, что она мне никогда не нравилась! Что она меня жабами оморочила. Приехали Липатовы— Маринины вещи забрать. Они вели себя вежливо, тесть сказал: «Ну, подумаешь, не ужились, всякое бывает», — а теща говорит: «Подушки тебе оставлю. Как же ты без подушек в городе будешь?». И так я с ними мирно простился и стал жить свободный, один. Я эти подушки сложил в шкаф, и они там лежали больше года.

А потом я познакомился с хорошей девушкой, которую по-настоящему полюбил. Мы поженились, и она переехала ко мне. И тогда я вытащил из шкафа подушки, что подарили Липатовы. С новой женой я сначала жил хорошо и дружно, только мы вдруг стали оба болеть. Иногда ссорились без причины до криков, оскорбляли друг друга последними словами, я чуть ли не руку на нее поднимал, а после мы сидели и не понимали, как два близких человека могут так ругаться. У меня голова все чаще болела, тошнило. Учиться было сложно, память ухудшилась. У жены мастопатию нашли в груди. Мы очень хотели ребеночка завести, но у нас не получалось, потому что у жены за год было два выкидыша. И так мы жили и горевали, но продолжали через силу любить друг друга.

И вот однажды пришел я домой с занятий, мы поужинали, легли спать. Я ворочался долго, взбивал подушку, снова лег и обо что-то укололся. Ощупал под наволочкой — там словно палка торчит. Я взял ножницы и распорол подушку. А там не палка, а высушенная кость! Мы высыпали содержимое подушки на газету. И чего там только не понапихано было: семена тыквы раскрашенные с буковками написанными, рыбья чешуя, когти с лап куриных, перья, связанные ниткой, узелки с землей. Мы распороли вторую подушку — еще похлеще: зерна кукурузные, мелкие кости, клюв петушиный, змеиная шкурка, голубиное крыло, кошачья лапка высушенная, веревки с узлами, земля, клубки волос и шерсти.

Жена испуганно спрашивает: «Откуда у тебя эти подушки?»

Я все понял и говорю: «От прежней жены-ведьмы остались». И сразу вспомнил, как теща мне подушки всучивала. Я снова позвал соседа. Он увидел, перекрестился и говорит: «Вам сделано на ссоры, бесплодие и болезни». Говорит, надо пойти в церковь, посвятить бензину, все содержимое подушек тщательно собрать и сжечь с молитвой. Тогда тот, кто нам такое устроил, сам обожжется.

Мы так и сделали: посвятили бензину, вышли на пустырь, колдовство из подушек облили и вместе с наволочками и наперниками сожгли. Пока горело, читали «Отче наш», «Богородице Дево, радуйся». И после этого мы стали гораздо лучше жить, жена опять забеременела. А от своих родителей я узнал, что в Пресненском у Липатовых пожар был, и старые Липатовы сгорели.

Импотенция

Тогда я, Сергей Богачев, поднялся с этой Доброгаевой Ларисы, восьмидесятого года рождения, потому что у меня с ней и во второй раз не встал. Я смотрел в ее совсем не боящееся лицо, она ничуть не плакала, и взгляд у нее был особенный, упаси Боже, без насмешки, а то бы я ей сразу полкирпичом лицо размозжил, такой тихий и деловитый взгляд насквозь, будто мимоходом эта Доброгаева сделала очень важное, страшное дело, которое для нее привычная работа. Может, такой взгляд у людей, что расстреливают заключенных, а потом куда-то в сторону пялятся на продолжающуюся жизнь. Я сказал Доброгаевой: «Посиди тихо», — а сам пошел к пацанам. И когда я на них откровенно посмотрел, они сами поняли, что хватит нам всем притворяться, они обступили меня: Витька Сарма, Андрюха Шумаков и Мокрыш, и я им сказал: